Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Владислав Зубок. Коллапс. Гибель Советского Союза. М.: АСТ, 2023. Содержание
О развале СССР написаны уже целые груды текстов разной степени желтизны и конспирологичности. На этот раз перед нами обширный труд профессионального историка, создававшийся на протяжении многих лет. В нем использовано огромное количество источников, ссылки на которые занимают десятки страниц примечаний.
Владислав Зубок переехал из Советского Союза на Запад уже состоявшимся историком в 1991 году. Таким образом, он сам был прямым или косвенным наблюдателем ряда описываемых событий. Впоследствии, не ограничиваясь печатными и архивными документами, Зубок много общался с представителями политических элит того времени (как советской и российской, так и западных), использовал их устные свидетельства и даже некоторые неопубликованные дневниковые записи. Возможно, по этой деликатной причине в книге почти отсутствует анализ источников с точки зрения их достоверности. С другой стороны, подобные обстоятельства превращают и саму книгу в важный исторический источник, требующий, однако, критического отношения: необходимо учитывать взгляды автора на историю и современность.
Владислав Зубок убежден, что историю творят элиты, по преимуществу функционеры власти: «Политическая воля немногих, а иногда и одного человека, толкает историю в неожиданных направлениях». Такой подход, более чем спорный в большой исторической перспективе, отчасти оправдан темой исследования. Автору, чуждому романтических представлений об «августовской народной революции», удается убедительно продемонстрировать приоритетную роль политиков и чиновников разных уровней в уничтожении Советского Союза. Знаменитые перестроечные митинги присутствуют в книге лишь как задняя декорация, а столичные митинговые массы показаны как объект манипулирования.
Идейные установки самого исследователя весьма специфичны. Он не скрывает своего восхищения китайской моделью капитализма. Тот факт, что ее создание сопровождалось широкомасштабными кровавыми репрессиями, его явно не смущает. Стоит ли удивляться, что образцом советского деятеля-новатора для него является «реформатор из КГБ»: «Андропов, как и Дэн Сяопин <...>, понимал, что модернизация советской экономики потребует участия западных фирм — прихода технологий, ноу-хау и капитала». Из книги мы действительно в подробностях узнаем о созданной Андроповым строго секретной группе по изучению путей перехода к рынку. За это Зубок готов простить Андропову даже то, что он еще «в 1979 году убедил ввести советские войска в Афганистан» — и «лишь однажды» подвел таким образом Брежнева. Об усилении преследований диссидентов в андроповское правление автор не упоминает вовсе, хотя и показывает, что экономическую либерализацию отнюдь не предполагалось сочетать с политической. Раз за разом история демонстрирует: капитализм — ничуть не синоним свободы.
Приоритет, отдаваемый автором роли личности в истории, подчас уводит его внимание от серьезного социального анализа. Даже используемая им социальная терминология оказывается иногда размытой. Говоря о настроениях или требованиях интеллигенции, Зубок, как правило, имеет в виду сообщество элитарных интеллектуалов Москвы и Ленинграда. Но ведь этим же словом называется обширный слой учителей, врачей, агрономов, музейных, природоохранных и научно-технических работников по всей стране. Чаяния этого слоя далеко не всегда совпадают с устремлениями столичных интеллектуалов.
Своеобразие авторской позиции определяет и некоторые достоинства книги. Дистанцируясь как от традиции российских либералов, так и от американской политической доктрины, историк иногда замечает их промахи или определяемые ими натяжки в общепринятых трактовках событий.
Свое повествование Зубок предваряет «Списком действующих лиц», подчеркивая драматизм избранного сюжета и в то же время, в соответствии со своим пониманием, определяя круг «творцов истории». Круг этот весьма узок: мы не найдем в «Коллапсе» даже полного списка всех восьми членов ГКЧП. «Младшие» (по политическому весу) ГКЧПисты (Стародубцев и Тизяков) не упомянуты вовсе. Зато «Список» аннотирован краткими биографическими сведениями о персонажах книги, — иногда, может быть, слишком краткими. Так, в справке о Егоре Гайдаре не мешало бы упомянуть о его работе редактором журнала «Коммунист» (1987–1990) и газеты «Правда» (1990), об участии его в создании экономической программы группы «Союз» (праворадикального депутатского объединения, противостоявшего демократам в 1990—1991 г.). Это позволило бы скорректировать возникающий у читателей образ скромного и принципиального борца за рынок, оценить величайшую гибкость Гайдара как политика, его умение схватывать на лету изменения ситуации.
Книга состоит из двух частей. Первая, меньшая по размеру, представляет собой развернутую экспозицию и предысторию («Надежды и амбиции. 1983–1990»). Вторая («Упадок и крушение. 1991») содержит подробнейшую хронику (иногда по дням, а то и по часам) политических событий переломного года. Две эти части несколько различаются по стилю, по степени эмоциональности авторских оценок и даже по их направленности. В обзорном изложении первой части историк более свободен в отборе подходящего ему материала и максимально дает волю своим пристрастиям. Вторая часть, в силу ее детальности, оставляет читателю больше возможностей для собственных выводов. Автор выступает в ней по преимуществу как дотошный фактограф-летописец.
Главным «антигероем» развернувшейся драмы Зубок стремится сделать Горбачева: «после смерти Андропова Горбачев выбрал себе в наставники революционера, который разрушил старую Россию <...> постоянно упоминал Ленина <...> Он отождествлял себя с Лениным и был последним верующим ленинцем». В этом пассаже удивительно все. Апелляции к учению Ленина у любых советских деятелей были общим местом, но приравнять освободителя политзэков к творцу красного террора может лишь очень буйное воображение. «Верующие ленинцы», как мы знаем, ничуть не перевелись, однако надо быть фанатически верующим во Владимира Ильича, чтобы приписать ему разрушение старой России. В действительности Ленин не инициировал и даже не спрогнозировал революционный взрыв 1917 года, который был действительно массовым — в этом коренное отличие 1917-го от 1991-го. Уверенность автора «Коллапса» во всемогуществе вождей и политиков сыграла здесь с ним злую шутку и явно не подкрепляется фактами.
Сельское детство Горбачева представлено прямо-таки идиллическим: «вокруг простирался благодатный край с плодородной почвой, на горизонте виднелись вершины Кавказа». Словно не было голода начала 1930-х, от которого умерли трое его родных. Словно не были репрессированы оба его деда. О том, что три родственника Михаила погибли на войне, а сам он некоторое время жил на оккупированной гитлеровцами территории, мы узнаем лишь спустя сто с лишним страниц и в совершенно другой связи.
Зубок ставит в вину Горбачеву слабость к роскоши. Но у тех, кто прожил в России последние 30 лет, это может вызвать только улыбку. (Как и у тех, кто знаком с историей советской коррупции 1970-х, времен поместий Медунова и Рашидова.) По мнению автора, Михаил Сергеевич упивался своей властью. А еще — безответственно отказывался от ее использования и от применения силы. Тут уж невольно вспоминаются строки Губермана: «За то, что еврейка стреляла в вождя, / За то, что она промахнулась».
По существу историка в наибольшей степени раздражает попытка реформатора соединить идеи социализма и свободы, как он их понимал (пусть со «смешанной экономикой», но без тотальной приватизации), и его стремление оживить Советы: «Только насильственная отмена горбачевской системы Советов Борисом Ельциным в октябре 1993 года дала возможность стабилизировать конституционный порядок». О какой именно конституции идет речь в связи с массовой кровавой расправой в центре Москвы — можно только догадываться...
И все-таки критиковать Михаила Сергеевича легко. Ведь его экономическая реформа полностью провалилась (пусть и не с такими катастрофическими последствиями, как все последующие). Но вовсе не потому, что он «отождествлял себя с Лениным» или купался в роскоши. У Горбачева было острое общее ощущение, что «так дальше жить нельзя», но не было ясного представления о желаемом будущем и даже о направлении перемен. Его представления о социализме оказались весьма туманными. В то же время, подобно многим недовольным действительностью советским людям, он поддался очарованию мифа о «свободном Западе». Политики этого самого Запада (как убедительно показывает Зубок) прагматично воздержались от сколько-нибудь значительной помощи «другу Михаилу», а в первый день ГКЧП вполне готовы были поладить с новой властью, тоже уверенной в благодетельности рынка (так что легенда о ГКЧП как о «большевистском реванше» абсолютно безосновательна; недаром и в его документах не было о социализме ни слова). Между тем некоторые идеи горбачевского времени — например, идея СТК (советов трудовых коллективов) — так и не получили широкого воплощения. А ведь федерации трудовых коллективов и других самодеятельных ассоциаций могли послужить удержанию и преумножению сложившихся человеческих, социальных, экономических связей и стать альтернативой национальному дроблению Союза и бешеному социальному расслоению. Но это не было осуществимо через реформы сверху и требовало совсем других подходов. В реальности республиканские номенклатуры и экономический криминал сыграли на опережение.
Эпоха перестройки — относительно недавнее, но основательно подзабытое прошлое. Ее изучение иногда позволяет проследить формирование властных и пропагандистских механизмов, с которыми мы привыкли сталкиваться в совершенно ином контексте.
В мае-июне 1991 года Ельцин баллотировался в президенты России (тогда еще — РСФСР). Победа его далеко не была предрешена. Тактику предвыборной кампании выработали Бурбулис и другие активисты «ДемРоссии» на собрании 14 мая. Было решено, что Ельцину стоит выступать «не как одному из кандидатов», а как работающему Председателю Верховного Совета РСФСР. «Ельцин проигнорировал круглый стол с остальными кандидатами <...> Он не хотел опускаться до своих соперников». Зато демонстрировал бурную работу на командном посту. Не вдаваясь в подробности предстоящего перехода к рынку, «он объявил о налоговых льготах для государственных предприятий, заводов и шахт». В итоге Ельцин победил в первом туре, и это было сочтено большой победой демократии. Вряд ли в ту пору кому-то из его соратников-либералов приходило в голову назвать происходящее «использованием административного ресурса».
Первым делом Борис Николаевич поехал в США, где Буш-старший приветствовал его как «первого демократически избранного лидера за всю... тысячелетнюю историю России». Вернувшись домой, Ельцин на церемонии своей президентской присяги тоже говорил о «тысячелетней истории России», а закончил свою речь обещанием: «Великая Россия поднимется с колен».
Показателен эпизод, не ставший в 1991 году достоянием гласности. «18 июля Ельцин приехал в штаб-квартиру КГБ на Лубянку» вместе с Хасбулатовым, Бурбулисом и Шахраем. Выступив перед высшими чинами госбезопасности, он подчеркнул необходимость их работы в России — в частности, для «содействия» экономическим реформам, «предотвращения и нейтрализации социальных и национальных конфликтов» — и высказался против кадровой чистки в ведомстве. Ельцинское окружение опасалось уличных беспорядков в связи с грядущим взлетом цен и переходом к рынку, заручаясь поддержкой силовиков. (Заметим: дело было еще в ту пору, когда Ельцина считали оппозиционером, находящимся под угрозой страшной кремлевской тирании... Не пройдет и полугода, как в ноябре Ельцин с подачи Руцкого впервые попытается применить силу в Чечне. Тогда его попытку успеют пресечь Горбачев, еще не ушедший в отставку, и еще не разогнанный Верховный Совет.)
Владислав Зубок не лишен дидактизма. Завершая книгу, он сетует, что Горбачев «не учел опыт великих российских реформаторов прошлого, таких как Александр II, Сергей Витте и Петр Столыпин». Тут возникает впечатление, что для автора «Коллапса» история разрезана на отдельные статичные кадры. Ведь стоит лишь вспомнить, что произошло через несколько лет после столыпинских реформ, чтобы убедиться в конечной бесперспективности попыток изменять общество, делая основную ставку на силу.
Впрочем, сама книга совсем не грешит статичностью картины и наполнена драматизмом.