Энциклопедия несбывшихся надежд

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Владимир Березин. Пентаграмма Осоавиахима. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2025

В выходных данных «Пентаграммы Осоавиахима» черным по белому написано: «роман» — хотя книга Владимира Березина состоит из рассказов, написанных в разные годы и по большей части не связанных ни общими героями, ни сквозным сюжетом. Решение неожиданное — с другой стороны, «Евгений Онегин» по авторскому определению тоже роман, а «Мертвые души», напротив, поэма. Почему бы современнику не последовать примеру классиков — хотя бы в области нейминга? Не вижу препятствий.

Шутки шутками, но это отличная интеллектуальная задачка, повод пошевелить мозговой извилиной и задать работу «маленьким серым клеточкам». Чего же общего в текстах Владимира Березина, собранных под этой обложкой, что связывает их в единое целое — если не сюжетно, то хотя бы на уровне образов, метафор, эмоциональной атмосферы?

В кратком послесловии автор приносит витиеватые благодарности «участникам старейшего отечественного сетевого конкурса „48 часов“, в просторечии называемого „Рваная Грелка“, без которого не могла появиться эта книга». А дальше признается: «Я участвую в нем уже четверть века и прилежно читаю чужие тексты. Несмотря на всю мою иронию к этим людям и их странностям, я всегда остаюсь им благодарен, а их безумные отзывы об этих текстах я бережно храню». По скромности своей Владимир Сергеевич не упоминает, что «Грелка» не просто «сетевой конкурс», а сетевой конкурс фантастического рассказа — остальные давно дали дуба, склеили ласты и приказали долго жить.

Между тем рассказы Березина — плоть от плоти «Грелки», странностей и безумия в них хоть отбавляй. Прежде всего, Владимир Сергеевич предстает перед нами на этих страницах в роли азартного и изобретательного демиурга-миротворца. Одни из созданных им миров похожи на наш во всем за исключением какой-нибудь мелкой неочевидной детали: скажем, на далекой радиолокационной станции воскресают мертвецы, на Кавказе Король Обезьян готовит свой народ к исходу из семидесятилетнего рабства, среди гаоляна бродят сухопутные сирены, а в Поволжье шуршат листьями простые советские триффиды. Другие миры гипнотизируют иллюзией сходства, но на самом деле радикально отличаются от нашего уже на уровне глубинной архитектуры. Мир, смысл существования которого обусловлен Мировым Древом, растущим корнями вверх; мир, где сталинский ареопаг сменился лавкрафтовскими Великими Древними, Ктулху и присными; мир, где Земля — одна бесконечная плоскость или, возможно, огромный шар, заключенный внутри ледяной сферы, и т. д. и т. п. Но это миростроительство для Березина не самоцель и не идея фикс — а просто удобный, хорошо лежащий в руке инструмент, который изрядно упрощает задачу писателя, не более.

И это, разумеется, не единственный инструмент в его инвентаре. Одно из центральных понятий в «Пентаграмме» — время. Точнее, взаимоотношения времени с человеком, а человека со временем, далеко не всегда простые и безоблачные. Москва жертвует будущим ради прошлого и отправляет детей умирать на фронтах давно отгремевшей войны; сквозь зону безвременья проносятся старинные и футуристические поезда, иногда теряя по пути пассажиров; ледяные красавицы, живые и дремлющие вечным сном, символизируют неизменность, — но это мнимая вечность, холодное зеркало готово в любой момент пойти трещинами и выпустить на свободу хаос новых времен.

Наконец, книга Владимира Березина — своего рода энциклопедия несбывшихся надежд, фронтовая сводка обманутых ожиданий. Одна дурацкая ошибка — и математические гении, веселые ребята-шестидесятники без комплексов, навсегда теряют возможность изменить историю страны, построить «мир, в котором хочется жить»: точка бифуркации пройдена безвозвратно, назад возврата нет. Другая ошибка — и снаряд, выпущенный советским танком, крушит героя, когда-то гнавшего немцев от Москвы до Праги. Здесь лжет даже Луна: на самом деле ночное светило совсем не то, чем кажется, — но этот секрет тщательно скрывают от простых обывателей специально обученные люди. Впрочем, случаются и нежданные, непредвиденные удачи: самолет, который по всем законам физики не должен был оторваться от земли, взлетает «на честном слове и на одном крыле» — исключительно силой веры генерального конструктора, а мальчик, обреченный умереть под телегой, чудом выживает и учится улыбаться.

Все это хорошо, но по-прежнему не объясняет, почему же именно роман, а не сборник рассказов с общими темами и мотивами? Возможно, ответ связан с сюжетом, фабулой, сквозными метафорами, его надо искать на уровне эмоционального фона, общей атмосферы и смутных ощущений. Не лучший вариант, слишком уж это зыбкая, ненадежная почва для умозаключений, но других, более рациональных объяснений не найти. Что ж, можно и так. Если присмотреться, становится видно, что все части «Пентаграммы» пронизывает чувство сродства, единства, общности. Как древний заговор, автор раз за разом настойчиво повторяет одну и ту же фразу: герои Березина «растворяются, становятся частью» (реки, земли, солнца, дождя, ветра и так далее) — очевидно, этот образ принципиально важен для понимания книги в целом. Разница между персонажами стирается, как разница между мирами и эпохами, фантазией и документальным фактом. Мертвые и живые, жертвы и палачи, ученые (часто несостоявшиеся) и солдаты (не всегда воевавшие) становятся частью единого целого. Извивы персональных судеб сглаживаются, а одна сюжетно завершенная история плавно перетекает в другую.

Само собой, эта общность выходит далеко за рамки «советского проекта» — да, собственно, и многие рассказы, из которых состоит роман, относятся к упомянутому «проекту» лишь постольку-поскольку. Рядом с ней меркнет ностальгия по прошлому, страх перед будущим и разочарование в настоящем. Владимир Березин транслирует одновременно утешительную и болезненную мысль о всеобщей принадлежности к чему-то неопределенно бо́льшему — к тому, что переживет и автора, и читателей. Как пережило страну, подарившую нам столько страшных, смешных, трогательных сюжетов и нелепых фантастических символов вроде пентаграммы Осоавиахима.

Для кого-то, впрочем, символов близких и дорогих — хотя бы как напоминание о любимых людях, городах и книгах, которым места в этой жизни уже не осталось.