Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Наринской Анной Анатольевной либо касается деятельности иностранного агента Наринской Анны Анатольевны.
В отличие от текстов, которые раньше обсуждались в этой рубрике, маленький роман Бориса Ильина нельзя назвать несправедливо забытым сокровищем. Такие книги вроде бы для того и пишутся, чтобы их забывали. Они, считается, составляют «бульон» культуры — их должно быть много, чтоб появилась одна совсем замечательная.
При этом именно в таком, по умолчанию второстепенном и затененном, кроется ни на что не похожая свежесть.
В «Зеленой линии», к тому же, интересность гарантирована местом и временем действия. Все происходит в только что капитулировавшей Германии, линия, давшая название тексту, — это официальное название границы, проложенной между зонами, подконтрольными СССР и странам-союзникам. Все начинается с того, что американский майор по фамилии Родионов («он эмигрант; родители привезли его в Штаты, когда ему было четыре года. Он привык к фразам «Я родился в России» или «мой отец — белый, не в расовом, а в политическом смысле, противник красных, советских». Ему надоело это объяснять, он всю жизнь тем и занимался») и еще несколько офицеров приезжают из Франкфурта, где расположен их штаб, в Майнберг. Там они должны провести переговоры о распределении радиочастот с советскими военными, которые специально для этого едут из «своего» Берлина.
Советские задерживаются, так что американцы успевают разместиться в единственном пригодном для жизни отеле города, который раньше был дорогим и роскошным, а «сейчас в передней стене зияла длинная дыра, в которой виднелись кусочки всех пяти этажей, лоскутья обоев», пообедать и заскучать. В конце концов у входа в гостиницу слышится шум: «В дверь широкими шагами вошла девушка в больших черных сапогах и шинели с узкими погонами. За ней, не так победно, шли два советских офицера в гимнастерках и темно-синих галифе; на ремне у них, довольно высоко, темнели кобуры пистолетов».
Но это не то, что вы подумали. То есть нет, это то, что вы подумали, — романтическая линия, открывающаяся этим эпизодом, развивается довольно предсказуемым образом — но она здесь лишь нить, на которую нанизывается, наворачивается нечто совсем другое: трагическое и подлинное.
Борис Кириллович Ильин, чья довоенная биография полностью совпадает с биографией его героя, написал «Зеленую линию» (разумеется, по-английски), вернувшись из Германии, где он сначала воевал, а потом работал в дипкорпусе. В Америке книга вышла в 1949, когда интерес к войне и, главное, ко всему советскому, был в разгаре, но успеха не имела. Во многом потому, что полное отрицание автором всего коммунистического, его уверенность в том, что жизнь советских людей — это ад, оказались в противофазе с послевоенными надеждами на советско-американскую дружбу. Больше Ильин издаваться не хотел, но уже в начале двухтысячных с ним встретилась исследовательница творчества Баратынского Светлана Долгополова (Ильин — прямой потомок поэта) и уговорила издать книгу в России.
В итоге «Зеленую линию» прочитала Наталья Леонидовна Трауберг и нашла в ней то, что ее пленяло и в ее любимом Честертоне: «чистоту и простоту», с которой там описаны сильные чувства и ужасные события. Ее перевод этого текста — его выпустили в 2004 на средства автора — сделан со свойственным ей буквализмом, но он передает при этом само собой разумеющийся, как будто немного сонный авторский слог, больше всего похожий на закадровый голос в фильмах нуар (кстати, этот жанр был в зените ровно в то время, когда Ильин писал свой роман).
Бесстрастно, но с точными штрихами и деталями, свидетельствующими «этот человек там был», герой Ильина рассказывает о том, как его любовь случайно (в том смысле, в котором случайным бывает все роковое) свела его с теми, кого стыдливо называли «перемещенными лицами». С людьми, которые, перетерпев ужасное и унизительное от пожирающей людей политики военного времени, оказались заложниками безразличной к людям политики мира — сделавшей их разменной монетой переговорного процесса, пешками, которыми можно пожертвовать во имя абстрактного «послевоенного баланса сил».
« — Ваши друзья — советские граждане? — спросил подполковник. — Если прибыли после 1938 года, их вернут.
— Вы же мне говорили, что никого не возвращают насильно!
— Что ж теперь все иначе, приказано возвращать.
— О Господи! Почему?
— Этот оттуда, сверху. Слыхали о Ялтинских соглашениях?
— Значит, никаких возможностей?
— Вы уж простите. А о них не беспокойтесь. Им там будет неплохо.
— Их там расстреляют, — сказал Родионов.
— Они все так говорят. Ничего с ними не случится.
Родионов посидел у стола, перебирая в памяти влиятельных офицеров, хотя понимал, что и с ними толку не будет. Сам Эйзенхауэр тоже человек подневольный».
Этот короткий роман с любовными объяснениями, раскрывающимися тайнами и идеологическими разговорами удивительно отчетливо дает ощущение «подневольности» мира вообще. И не в каком-то там мистическом смысле, а в самом простом. Свободы нет не только в советской диктатуре, но и в американском устройстве, поставившем политику выше человека. Это не значит, что между ними нет разницы. Это значит, что нам суждено страдать от их сходства.