Карл Уве Кнаусгор. Моя борьба. Книга первая. Прощание. М.: Синдбад, 2019. Перевод с норвежского Инны Стребловой
Книга начинается с короткого рассуждения о смерти, которую автор рассматривает сперва с медицинской точки зрения («огромные полчища бактерий, распространяясь в теле, уже не встречают никакого сопротивления»), потом — с философской («жизнь капитулирует по неким заданным правилам вроде джентльменского соглашения»), наконец, с обывательской («пожилой человек, внезапно скончавшийся во время киносеанса, мог бы досидеть на месте до его окончания, а то и весь следующий сеанс»). Рассуждение насыщено образами и идеями, текст плотный, густой, труднопроходимый, в каждой фразе разворачивается нечто очень важное, принципиальное — как для автора, так и для читателя. Но эта плотность быстро закончится, и дальше нас ждет текст, в котором десятки страниц почти ничего не будет происходить. Останутся лишь труднопроходимость и заданная первыми страницами мрачная атмосфера. Рассказчик вспоминает, как в детстве смотрел телевизор — там рассказывали про то, как в море погибло рыбацкое судно — и как он увидел по телевизору огромное лицо в океане. «Это был не человек. А что-то вроде картинки на воде». Герой сообщает об этом отцу, ему никто не верит, его спрашивают, не Иисус ли это был, но нет, это был не Иисус.
Неподготовленный читатель, наверное, уже ждет, что это лицо потом будет преследовать героя всю жизнь, станет причиной психологической травмы, что на это видение герой спишет все свои неудачи или, наоборот, припишет ему свой успех. Ну или что нам дадут какое-то логичное или необычное объяснение этому странному оптическому явлению. Но вместо этого нас ждет сбивчивый рассказ то о настоящем времени, в котором автор пишет книгу, попутно думая о своих детях и превратностях судьбы; то о своем предыдущем браке; то о родителях; то о самых красивых девчонках тех мест, где он рос; то о каких-то важных, осевых воспоминаниях; то о воспоминаниях — ну совершенно неважных.
Возможно, вы ничего не слышали о Карле Уве Кнаусгоре, но я вот давно уже ждал, когда кто-нибудь в России отважится его перевести. «Горький» уже упоминал Кнаусгора и его метод тут и тут. Как ни крути, это международный бестселлер. Претендующий на литературное новаторство — сознательный отказ от фикшн, вместо которого писатель просто переносит на бумагу весь свой бесконечный поток воспоминаний. Конечно, название несколько смущало, причем не только в России. Но вот издательство «Синдбад» осмелилось. Сразу стоит отметить, что читать Кнаусгора нелегко. И не только из-за того, что десятки страниц подряд ничего не происходит.
Ты в романе как минном поле — тут повсюду сплошные ловушки для читателей. Ну, например, мы знаем, что если на сцене висит ружье, то оно должно выстрелить. Что детали важны, а, если детали прописаны особенно точно, они рано или поздно выстрелят. Кнаусгор в деталях очень точен. «У стены стояла стиральная машина, рядом с ней — корзина с грязным бельем, у другой стены — морозильник, поверх которого были навалены непромокаемые брюки и куртки. Еще там был штабель краболовок, сачок, удочка и стеллаж с инструментами и всяческим хламом». И ты, читатель даже с минимальным опытом, убежден, что все это сыграет свою важнейшую роль в книге, рано или поздно, но все же сыграет. Но нет — это просто детали, они важны и не важны одновременно, они потом никакой роли не сыграют, однако детали — это и есть сама книга. Бесконечные, порой монотонные описания, которые затягивают тебя, как болото, в котором ты ищешь выход — сюжет, повороты сюжета, развитие сюжета. И иногда, да, может блеснуть что-то похожее на сюжет. Автор жалуется на то, что отец к нему был холоден, — это мы оказались в прошедшем времени. Автор жалуется на то, что он любит свою семью, но они все упрямцы и ему с ними тяжело — это вроде как сейчас. И кажется, вот-вот мы ухватимся за эту ниточку, которая нас вытащит из болота бесцельных воспоминаний, вот-вот Кнаусгор свяжет тогда и сейчас. Но нет, ничего такого не будет. Ниточка обрывается. А потом — снова надежда, вот она завязка для сюжета. В школе проблемы. Герой типа анархист и бунтарь — ну, в смысле, он не очень хочет учиться.
«Я был анархистом, атеистом, и с каждым днем во мне крепли антибуржуазные настроения. Я подумывал о том, чтобы проколоть себе уши, обриться наголо. Естествознание — на что оно мне сдалось? Математика — на что она мне? Я хотел играть в рок-группе, хотел свободы, жить как сам пожелаю, а не как положено. Не учить уроки, не слушать в классе учителя было из той же оперы. Раньше я по всем предметам был одним из лучших и любил, чтобы это замечали другие, но теперь — нет, теперь хорошие оценки стали чем-то почти постыдным, они означали, что ты сидишь дома и корпишь над уроками, что ты зубрилка и лузер. Иное дело — норвежский, этот предмет в моем представлении был связан с писательством и богемной жизнью, к тому же тут зубрежкой не возьмешь, тут нужно другое — чутье, свой почерк, индивидуальность».
Если вы ждете, что после этого нам расскажут о проблемах подростков и нас ждет очередная версия условного «Над пропастью во ржи», то вовсе нет. Мы на войне — и все тропки ложные: любые попытки сравнить Кнаусгора с какой-либо другой прозой будут не очень удачными. Даже первый опыт совместного времяпрепровождения с девочкой, не самый удачный для обоих, потонет в бесконечных воспоминаниях о вроде бы менее значительных событиях. Где-то к середине сюжетная линия все же начнет прорисовываться и с большой осторожностью можно будет говорить о том, что расположение описаний, воспоминаний, жалоб, дней, походов в туалет, съеденных печений не случайно, а подчинено некой логической цели и эта цель не только дрессировка и подчинение читателя. Но до этого надо еще добраться. Через абзацы, подобные вот такому:
«Мысль о том, что время летит, неудержимо утекает, как песок сквозь пальцы, а я между тем... А что — я? Мою пол, стираю белье, готовлю обед, мою посуду, хожу в магазин, играю с детьми на детской площадке, веду их домой, раздеваю, купаю, нянчусь с ними, укладываю спать, вешаю одежду в сушилку, складываю, убираю в шкаф, прибираюсь, вытираю стол, стулья, шкафы. Это борьба, пусть и не героическая, но неравная, потому что, сколько бы я ни работал по дому, в квартире все равно грязь и беспорядок, а дети, с которых, пока они не спят, я ни на минуту не спускаю глаз, — это самые вредные из всех известных мне детей; временами у нас тут просто сумасшедший дом, возможно, потому, что мы так и не выработали необходимого баланса между педагогической дистанцией и родительской близостью, который еще важнее, когда кипят страсти».
Наверное, сам Кнаусгор был бы рад сравнению с Прустом, тем более что признается, как в детстве «не просто читал „В поисках утраченного времени” Марселя Пруста, а прямо упивался этой книгой», но в реальности «Моя борьба» к методам французского писателя имеет мало отношения. У Кнаугора главное — это все же последовательное издевательство над читателем, который все ждет чего-то, но никак не дождется. Это его борьба. И он явно побеждает.