Станислав Пшибышевский. Синагога Сатаны. СПб.: Издательская инициатива because AKT, 2020. Перевод с немецкого В. Высоцкого, Е. и И. Леонтьевых и др.
В последние дни польское государство напомнило о своем существовании тем, что запретило своим подчиненным женского пола прерывать нежелательную беременность. Ну а пока силы реакции ведут неравный бой со своими гражданами, перечитаем «Синагогу Сатаны» (1897) — недавно переизданную философско-историческую поэму Станислава Пшибышевского.
Как уже отмечал наш коллега Иван Напреенко, главной особенностью нового издания является то, что оно совершенно лишено критического корпуса: в книге нет комментариев, нет вступительного слова, у нее нет даже внятной аннотации. Текст Пшибышевского просто бросают в лицо читателю, предлагая ему самостоятельно интерпретировать произведения польского автора, полагаясь на интуицию и собственные моральные установки. Этот жест кажется нам соответствующим фигуре автора и все же достаточно безответственным. Поэтому сперва мы немного расскажем о «Синагоге Сатаны», контекстах, в которых писалось это странное произведение, и, конечно, о самом авторе — персонаже в высшей степени неординарном.
Итак, Станислав Пшибышевский родился в 1868 году в Польше, но уже в молодости осознал свою принадлежность западноевропейскому культурному ландшафту, перебрался в Берлин, где сблизился с местной богемой, собиравшейся в кафе «У черного поросенка», завсегдатаями которого были, например, Август Стриндберг и Карл Людвиг Шлейх. Пятнадцать минут славы Пшибышевского пришлись на границу двух столетий. В Польше и российской метрополии с успехом шли его символистские пьесы, которые высоко ценил молодой Александр Блок, даже вступавший с ними в художественную перекличку (этому малоизвестному сюжету русской литературы посвящена глава из книги Александра Васильевича Лаврова «Русские символисты: этюды и разыскания»). В Европе же Пшибышевский прославился как неистовый декадент, антидемократ, ницшеанец и сатанист, которого, впрочем, воспринимали скорее как инфернального гостя с Востока (подробнее о восприятии Пшибышевского современниками можно почитать в статье швейцарского слависта Германа Ритца «Станислав Пшибышевский как культовая фигура и скандальный автор европейского модернизма»).
Личностью Пшибышевский был в высшей степени неприятной. С его канонических портретов и фотографий на нас смотрит неопрятный мужчина с сальными волосами, узким лбом, стихийно растущими усами и похмельной тоской в маленьких глазах. С такой одновременно колоритной и характерной внешностью ему можно было бы доверить роль сельского вурдалака в комедийном хорроре вроде «Бала вампиров» Романа Полански. Несмотря на то что прожил писатель всего пятьдесят девять лет, на поздних фотографиях мы видим разбитого старика, лицо которого отражает его главные страсти — алкоголь и наркотики. В молодости они помогли ему раскрыть визионерский дар, но они же его довольно скоро и забрали, оставив взамен тотальный распад личности. Своего друга Эдварда Мунка Пшибышевский втянул в любовный треугольник, из которого художник отправился прямиком в психиатрическую лечебницу, а со своей дочерью Станиславой, тоже выросшей писательницей, вступил в кровосмесительную связь. Думаем, этих двух эпизодов из биографии Пшибышевского достаточно, чтобы оценить, насколько тонка была для него грань между реальностью и искусством — саму свою жизнь он стремился превратить в перверсивный роман.
Теперь же обратимся к небольшому и при этом самому примечательному произведению Пшибышевского — поэтическому очерку Die Synagoge des Satan.
Для начала разберемся с тем, что же это за загадочная синагога, вынесенная в заглавие. Самым очевидным источником этого образа является Откровение Иоанна Богослова, во второй главе которого можно встретить выражение συναγωγή τοῦ Σατανᾶ, то есть буквально «синагога Сатаны». Русскому читателю это словосочетание может показаться незнакомым, поскольку в синодальном переводе стих звучит так: «Знаю твои дела, и скорбь, и нищету (впрочем, ты богат), и злословие от тех, которые говорят о себе, что они Иудеи, а они не таковы, но сборище сатанинское». На то, что Иоанн Богослов имел в виду конкретно это значение, указывает, в частности, еврейский христианский автор Сэм Надлер.
Эдвард Мунк. Станислав Пшибышевский, 1895 год
Умберто Эко в одной из заметок, вошедших в книгу «Картонки Минервы», достаточно подробно рассказывает, как в XIX веке образ из Откровения стал одним из штампов католической антисемитской пропаганды. Поводом для заметки Эко послужила речь кардинала Сальваторе Паппалардо, произнесенная в мае 1992 года на похоронах судьи Джованни Фальконе, которого убили боевики сицилийской мафии. Под «синагогой Сатаны» благочестивый отец подразумевал организованную преступность, апеллируя к исконному значению фразы Иоанна Богослова. Это, однако, не спасло его от вполне справедливых нападок еврейской общины, посчитавшей подобные ремарки неожиданной актуализацией классической антисемитской риторики XIX века.
Как бы то ни было, для современников Пшибышевского жупел «синагоги Сатаны» был на слуху, и именно поэтому он выносит его в заголовок, заодно ловко расчищая аудиторию от нежелательной публики, которую одно только название должно отпугнуть как черта ладан.
Теперь обратимся к самому этому удивительному тексту. Приведем цитату:
«Народу нужно было золото какой бы то ни было ценой. Князь земли владел им, хранил его и давал его, но за это нужно было отдавать ему душу. Да, это был роковой предмет! Жид, это нечистое животное, состоявшее в связи с дьяволом, знал, где золото».
В отрыве от контекста этот фрагмент может показаться пассажем из олдскульной антисемитской агитки. Однако следует учесть, что текст Пшибышевского живет по иным законам логики. Писатель (или его литературная маска) полностью разделяет самые отвратительные стереотипы о представителях еврейского народа — но все эти негативные черты вроде алчности и нечистоплотности, якобы присущие евреям, находит положительными и в высшей степени заслуживающими подражания.
В тексте Пшибышевского вообще вся вселенная меняет полярность: добро объявляется злом, зло — добром, пороки — добродетелью, а добродетель — пороком. «Синагогу Сатаны» следует читать как производную от глубокого эмоционального кризиса, постигшего европейскую культуру на стыке двух столетий, когда нравственное развитие человечества перестало поспевать за техническим прогрессом. Цивилизация в одночасье превратилась в имморальный парк аттракционов, где слонов убивают эдисоновским током, а процесс величественной казни снимают на эдисоновскую же камеру. В ситуации тотальной вакхической эрзац-культуры вполне естественным оказалось стремление художников посмотреть на мир под качественно иным углом. И некоторым из них показалось логичным предположить: если былые представления о морали оказались ложными, то истинными может оказаться их прямая противоположность. Некоторых из них осознание этого приводило к головокружительным кульбитам, как, скажем, эталонного декадента Александра Добролюбова, который от сочинения стихов про гниющие черепа рассудка резко перешел к радикальному богоискательству.
Но все же мы не можем назвать Пшибышевского декадентом в полном смысле слова. Дело в том, что в своих подчеркнуто омерзительных упаднических текстах он все равно претендует на политическую субъектность, которой не может себе позволить истинный разложенец. В «Синагоге Сатаны» он делает ясное и четкое заявление: то упадочное состояние мирового духа, которое мы с вами наблюдаем, есть прямое следствие демократии, которую принес с собой Христос. Именно Спаситель, уверяет Пшибышевский, наделил властью «нищих духом» и привел к «страшному мученичеству гордых детей Сатаны, в сравнении с которым преследования христиан при Нероне кажутся милой забавой».
Именно ради этого и писалось, как нам кажется, все это сочинение. Псевдонаучные изыскания Пшибышевского и сладострастная опись кровавых оргий служат в ней лишь огранкой для единственного незамысловатого высказывания: демократия — это тирания. Здесь мы подходим к тому, чему нас может научить Die Synagoge des Satan сегодня. А сегодня она и правда читается как блестящее и по-своему актуальное произведение. Напоминающее в первую очередь о том, у дьявола реакции много лиц. Реакция может принимать форму бунтарскую, антисистемную. Реакция может упаковаться в обертку самой радикальной контркультуры, но в глубине своей все равно обслуживать status quo, при котором сильный имеет власть над слабым, богатый — над бедным, а свобода оказывается не более чем возможностью угнетать другого.
Особенно явно реакционный характер письма Пшибышевского виден во второй части книги, озаглавленной «Культ синагоги Сатаны». В ней писатель рассказывает о том, как правильно осуществлять ритуалы во славу Козла. Вот только героями — а вернее, героинями этих сцен — оказываются исключительно женщины-ведьмы во всей своей красе: мастурбирующие у дьявольского алтаря, делающие свечи из человеческого жира, отрезающие головы похищенным младенцам. Эмансипаторный потенциал сатанизма в руках Пшибышевского измельчается до мрачных эротоманских фантазий, а неистовая иконокластия становится всего-навсего фундаментом для новых, еще более зловещих идолов — вроде идола антигуманизма:
«Отчаявшееся человечество имеет только один исход: опьяняться. И оно опьяняется. Опьяняется ядом, опьяняется грязью, и все это опьянение завершается экстазом пола так, что нервы рвутся, человек раздваивается, переносит ужаснейшие, жесточайшие пытки, но забывает, по меньшей мере, ужаснейшее, то, что превосходит грязь и отвращение его противных мазей, его жаб, его противных гостий, замешанных на отвратительных выделениях, — он забывает жизнь».
В этих словах Пшибышевского (или, повторимся, его литературной маски) мы удивительным образом слышим то, чего обычно не произносят вслух узаконенные людоеды наших дней. Когда мы слышим эти античеловеческие откровения, нам кажется, что вольно или невольно нынешняя правая реакция в лице польского (и, увы, не только) государства оказывается ближе к синагоге Сатаны, нежели к Храму Господа. Ведь мы прекрасно знаем, как вчерашние нонконформисты, помани их лакомым кусочком, да хотя бы крохой власти, выбрасывают свои лавровые венцы и ложноклассические тоги, чтобы вместо них нацепить депутатский пиджак или рясу священника. Ибо, как пишет Станислав Пшибышевский:
«...когда козел подъемлет черную гостию и лает: „Вот — тело мое!”, вся община падает на колени с той же неистовостью, с которой еще недавно поклонялась всякому причастию, и из глубины души козел стонет: „Aquerra goity! Aquerra boyty!” („Козел вверху! Козел внизу!”)».
Будьте бдительны.