Роберт Холдсток. Лес Мифаго. Лавондисс. М.: Эксмо, 2018. Перевод с английского Александра Вироховского
Нет, определенно, у англичан какой-то пунктик по поводу древнего леса, заселенного враждебными, дружественными и нейтральными духами плотно, как собянинские новостройки москвичами. Райхоупский лес Роберта Холдстока — последний островок гигантского лесного массива, когда-то занимавшего всю территорию современной Великобритании. Этот лес следовал за отступающим ледником, кормил и одевал охотников каменного века, давал приют беглецам и изгнанникам всех эпох, до холодного пота пугал каждую новую волну завоевателей — римлян, саксов, норманов.
К сороковым годам XX века, когда начинается действие первого романа Холдстока, от этого бесконечного моря деревьев остался только жалкий огрызок, но своих чудесных свойств лес не растерял. Его можно обойти по периметру за несколько часов, но стоит переступить опушку, пространство и время перестают подчиняться привычным законам, растягиваются до бесконечности. Райхоуп впускает не каждого, проникнуть в его глубины удается только отпрыскам семейств Хаксли («Лес Мифаго») и Киттон («Лавондисс»), веками живущих на границе. Но самое главное, как Солярис Станислава Лема, этот лес овеществляет образы, живущие в человеческом подсознании, — только, в отличие от разумного океана, обращается не к персональным фобиям, а к архетипам коллективного бессознательного. Он материализует мифаго, «идеализированные образы мифических существ», прежде всего хранителей и защитников от Робин Гуда до короля Артура и королевы Боудикки — и дальше вглубь веков, вплоть до раннего неолита, до культурных героев, легенды о которых передавались из уст в уста и не сохранились в письменных источниках.
Четверть века назад в своем программном эссе «В традиции...» известный американский фантаст Майкл Суэнвик писал: «Из всех книг, упоминаемых в моем обзоре, „Лес Мифаго” самая захватывающая. Из-за одних только поворотов сюжета от нее не оторваться... Холдсток берет фрагментарные и противоречивые элементы фольклора и лепит из них новую форму. История, разыгранная его персонажами, наглядно показывает природу и власть мифа, показывает, как миф формирует и направляет человеческое животное, какими бы сложными существами мы себя ни считали, как бы мы ни отказывались признать власть мифа над собой. „Лес мифаго”, безусловно, увлекательное чтение, но это и нечто гораздо большее». Могу только присоединиться к автору «Дочери железного дракона». За эти годы романы Холдстока, впервые опубликованные в 1984-м и 1988 годах) не потеряли своего мифопоэтического очарования и абсолютно не устарели, чего не скажешь о многих образчиках научной фантастики 1980-х. Путешествия двадцатилетнего ветерана Второй мировой Стивена Хаксли и юной сказочницы Таллис Киттон по Райхоупскому лесу — погружение в глубины коллективного бессознательного, к самым истокам мифа, туда, откуда берут начало все на свете истории, веселые и печальные, пугающие и дарящие радость. «Лес Мифаго» строже и четче, «Лавондисс» — сумбурнее и неопределенней, но оба текста, опубликованные в России с тридцатилетним опозданием, со щелчком встают на место, заполняя зияющие лакуны в пестрой картине мировой фантастики.
Чайна Мьевиль. Переписчик. М.: Эксмо, Fanzon, 2018. Перевод с английского Кристины Эбауэр
У подножия безымянной горы стоит безымянный город. А на горе, в большом неуютном доме, продуваемом всеми ветрами, живет семья — тоже безымянная: молчаливый отец, суровая мать и маленький мальчик. Мальчик наблюдает за животными, учится читать и иногда спускается в низину, чтобы поиграть с городскими беспризорниками. Мать ходит за покупками и копается в огороде. Отец зарабатывает на жизнь тем, что по заказу горожан изготавливает ключи, исполняющие желания (то есть в буквальном смысле «кует от счастия ключи»). А еще иногда убивает кого-нибудь в приступе внезапной ярости — чаще животных, реже человека — и относит в потайную пещеру, чтобы скормить тело таинственной бездонной яме. Впрочем, заканчивается сомнительная семейная идиллия вполне предсказуемо: мальчик становится невольным свидетелем того, как отец душит мать, — и в ужасе бежит в город, но взрослые отмахиваются, не хотят верить его сбивчивому невнятному рассказу. Собственно, с этого напряженного эпизода и начинается «Переписчик» — Чайна Мьевиль знает, чем зацепить публику.
Но криминальная линия в книге явно не главная, как и фабула вообще: вопрос «кто виноват?» и общая последовательность событий интересуют автора далеко не в первую очередь. Постепенно мы узнаем кое-что об устройстве этой вселенной, об отгремевшей недавно гражданской войне, луддистских бунтах, или, скажем, о Переписчиках, странствующих рыцарях, которые при помощи цифр и знаков пытаются склеить осколки, остановить надвигающийся хаос и всепожирающую энтропию. Но все это подается в форме сплетен, детских страшилок, устных легенд. Автору явно есть что рассказать об этом мире, но он виртуозно избегает любого прямого и однозначного высказывания. Мы не узнаем даже, действительно ли отец главного героя убил его мать или это плод детской фантазии, а на самом деле несчастная женщина просто не выдержала лишений и бросила семью на произвол судьбы, как утверждает предполагаемый убийца.
И это не прокол писателя, а его принципиальная позиция. Романы англичанина Чайны Мьевиля, лидера «новых странных», по определению «на любителя» — правда, как выяснилось, таких любителей хватает и в Британии, и в США, и в России. С повестями и рассказами другая история: это литература для очень больших любителей — зыбкая, расплывчатая, лишенная конкретики сновидческая проза, которую можно толковать так и этак, «по Фрейду, Мерлину и девице Ленорман». «Переписчик» именно повесть, «произведение средней формы», разогнанное усилиями верстальщика на 256 страниц гигантским кеглем. Не стоит ждать, что автор будет хотя бы в общих чертах придерживаться общепринятых конвенций жанровой литературы, как в «Вокзале Потерянных снов», «Кракене» или «Городе и Городе». Но как чистый эксперимент, как прорыв в неведомое эта повесть, безусловно, заслуживает внимания.
Адам Нэвилл. Дом малых теней: Роман. М.: АСТ; Астрель-СПб, 2018. Перевод с английского Дмитрия Прияткина, Григория Шокина
С Кэтрин Говард что-то капитально не так. Умница-красавица, сотрудница крошечного, но вполне успешного аукционного дома, специалист по прикладному искусству, предметам роскоши и коллекционным куклам викторианской эпохи, типичная self-made woman, она чувствует, что сходит с ума. Возвращаются подростковые страхи, череда детских психологических травм дает о себе знать. Кэтрин выросла в приемной семье, в бедном квартале, в школе вечно становилась объектом травли, да еще оказалась свидетелем исчезновения (похищения?) единственной подруги, официально объявленной «пропавшей без вести». Во взрослой жизни ей тоже пришлось несладко: ни друзей, ни семьи, вечная необходимость что-то кому-то доказывать, перешептывания за спиной, гламурная стерва-начальница, потихоньку ворующая у подчиненных их лучшие идеи — приятного тут мало. Хорошо хоть после колледжа у Кэтрин прекратились приступы транса, во время которых ее сознание переносилось в совсем другое, донельзя странное место.
Но теперь трансы начинаются снова, накатывают с пугающей силой, а триггером, спусковым крючком для этого рецидива становится работа по оценке сокровищ Красного Дома, готического особняка, когда-то принадлежавшего гениальному художнику, кукольнику и таксидермисту М. Г. Мэйсону, а затем перешедшего в собственность его выжившей из ума почти столетней племянницы. Справедливости ради, тут есть от чего повредиться умом даже человеку с нервами как двутавровые стальные балки. Сама атмосфера дома, сохранившегося в нетронутом виде как минимум с начала XX века, две чокнутые старухи, хозяйка в инвалидном кресле и немая экономка, чудовищные диорамы, где роль солдат Первой мировой исполняют искусно изготовленные чучела крыс, наконец, куклы-марионетки, разыгрывающие «мистерии жестокости» без участия кукловода — все это не способствует душевному спокойствию. Похоже, паранойя Кэтрин разыгралась не зря. Но что-то не дает ей покинуть Красный Дом: то ли мысль о триумфе, который ждет аукциониста, сумевшего организовать продажу всех этих диковин, то ли внутренний голос, твердящий, что снаружи ее поджидает только предательство, ложь и разочарование.
Из четырех романов Адама Нэвилла, переведенных на русский, «Дом малых теней» — вещь, пожалуй, самая сильная и самая жуткая. И в «Номере 16», и в «Странных днях», и в «Ритуале» весь макабр разворачивался во внешнем мире, хоровод бесов вился вокруг главных героев, не претендуя на их души. Кэтрин Говард носит свой персональный ад в себе: от голосов в голове не сбежишь, не спрячешься, в какую щель ни забейся, каких антидепрессантов ни наглотайся. Образцово-показательный психологический хоррор. Атмосфера безысходности, обреченности — вот что по-настоящему жутко; куда там вашим зловещим мертвецам.