Вячеслав Недошивин. Джордж Оруэлл. Неприступная душа. М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2018
Структура повествования этой книги замысловата: жизнеописание писателя представляет собой триптих, части которого носят названия, отсылающие к роману «1984»: «Незнание — это сила», «Война — это мир», «Свобода — это рабство». В авторский текст встроены комментарии под шапкой «Война идей и людей» — там идеи и факты биографии Оруэлла помещаются в более широкий контекст. Это размышления автора, Вячеслава Недошивина, о природе тоталитаризма, о внутреннем сходстве диктатур с разным идеологическим окрасом, об истории жанра (анти)утопии, о наступающем в глобальном мире расчеловечивании.
Однако и это еще не всё. По тексту разбросаны воображаемые интервью: автор формулирует «вопросы из будущего», а Оруэлл отвечает на них из прошлого цитатами из своей публицистики. Расслабляться читателю некогда: то факты излагаются от третьего лица, то вдруг автор делится уже от первого лица воспоминаниями о советской жизни, то собеседники вступают в диалог.
Что важно, Вячеславу Недошивину удалось нарисовать портрет живого человека. В самом начале автор утверждает, что не склонен делать из своего героя идола. Может, и так, хотя порой при чтении трудно отделаться от впечатления, что Оруэлл все самое важное о нашем обществе знал наперед и вообще был эталоном морального отношения к окружающим. Впрочем, незаметно, чтобы автор скрыл что-то в биографии. Если и умолчал о чем, то в силу ненадежности источников.
Вячеслав Недошивин
Жизнь Эрика Блэра — это длинная история болезней: от энуреза до туберкулеза. В ней есть набор любовных историй с различными женщинами, которые всё, кажется, делают некстати: умирают, уходят гулять с любовниками, купаются с буйволами, обворовывают его во время воспаления легких. Словом, это поистине история боли, которую Оруэлл ощущал бОльшую часть своей жизни. И об этой боли Вячеславу Недошивину удалось обстоятельно рассказать, выбрав практически безупречную интонацию.
«Оруэлл был необычен во всем: в быту, взглядах, в отношениях с людьми, в творчестве, — пишет биограф. — Таких не встречают в жизни — на таких натыкаются». Наткнувшись однажды на этого долговязого выпускника Итона, успевшего побывать и имперским жандармом, и испанским ополченцем, Вячеслав Недошивин был очарован им навсегда. Он щедро делится с читателем открытиями, в том числе парадоксами, которые Оруэлл выстрадал в разных концах империи, над которой не заходит солнце, и в стране, над которой безоблачное небо. О том, что тираны превращаются в рабов собственного тиранства. О том, что «быть честным и остаться в живых — это почти невозможно». О том, что «святых надо всегда считать виновными, пока не доказана их невиновность».
Оруэлл много писал и о Гитлере, и о Сталине, но его внимание было приковано и к другим людям, которые давали ему опору в дивном новом мире. Ученик Олдоса Хаксли, друг Артура Кёстлера, читатель Джека Лондона и Льва Толстого. При этом жизнь Оруэлла прошла в присутствии немногих друзей и в ней совсем не было единомышленников. Одинокий пулеметчик в блиндаже, он на 47-м году жизни наткнулся на свою смерть, о которой видел сны, в одиночестве, «в белой палате, в красной луже крови».
Самые сильные места в биографии Оруэлла — те, где показано, как сочувствие Оруэлла к ближнему становится актом одновременно этическим и эстетическим. В одном из очерков Оруэлл делится правдой ощущений: «…обреченный на смерть индус, подходя к виселице, чисто машинально, как живой еще, обошел вдруг лужу. Ну, чтоб не замочить ног». В Англии дела обстояли не лучше. В дневниковой записи Оруэлл рассказывает, как увидел моложавую женщину, стоявшую на коленях у сточной канавы и прочищавшую трубный слив: «Мы встретились глазами, и выражение ее взгляда было как пустыня».
В Испании Оруэлл, пытаясь спасти товарища по ПОУМ (Объединенной марксистской рабочей партии), отправился в полицию, рискнув свободой, а то и жизнью. «Дикий поступок, — пишет Недошивин, — но, помня, что он всегда выбирал не силу, а порядочность, — объяснимый». Признавшись полицейскому, что он и сам служил в ополчении, Оруэлл постарался убедить его освободить товарища. «Закончив разговор, маленький офицерик поколебался секунду, потом шагнул к Оруэллу и… протянул руку». Писателя до глубины души растрогал этот жест, который был так неорганичен в атмосфере подозрений и ненависти, царившей во время испанской Гражданской войны.
На фоне этих эпизодов вопрос политической аттестации Оруэлла (ну, социалист) оказывается настолько незначительным, что удивительно настойчивое желание его биографов очищать имя классика от наветов и политических обвинений. Эрик Блэр действовал где-то по ту сторону добра и зла, в пространстве, где страдания всех униженных и оскорбленных просто воспринимаются как собственные. Сам Вячеслав Недошивин в отношении к миру примыкает к гуманистической традиции, в которой его ориентирами становятся как внеконфессиональные (Иосиф Бродский, Григорий Померанц), так и христианские (Александр Шмеман) мыслители. Он цитирует их почти всегда к месту, встраивая переживания Оруэлла в ряд более чем почтенный.
Оруэлла многое связывало и с русской культурой, и — в каком-то парадоксальном, как водится, плане — с советским государством. Он работает в Париже в русском ресторане. Флиртует с русской писательницей. Переписывается то с русским эмигрантом, то с редактором советского журнала. Отмечает мудрость и дальновидность сталинского текста о том, что «гитлеры приходят и уходят». Рецензирует роман Евгения Замятина «Мы». Умирает 21 января — в годовщину смерти Ленина. Интерес к России, в которой ему так и не довелось побывать, не оставлял его, поэтому книга Недошивина — это и ответ из будущего на вопросы из прошлого. Иногда, правда, матрешка цитаций обрывает разговор на полуслове: Недошивин цитирует В. А. Чаликову, которая цитирует анонимного английского автора, который отмечал, что Оруэлл «боготворил Достоевского». Интересно же? Увы, в 700-страничной книге Достоевский упоминается еще 11 раз, но каждый раз в связи с размышлениями самого Вячеслава Недошивина. Как Оруэлл боготворил русского классика, что у него читал, в чем ощущал созвучие мироощущений — остается только догадываться. В четырехтомнике эссеистики и писем Оруэлла, кстати, есть лишь одна ссылка на Достоевского, и то ритуального характера.
Вячеслав Недошивин приглашает читателя обострить все чувства, чтобы узнать, почем фунт лиха: всмотреться в фигуру Оруэлла, вслушаться в его голос, даже внюхаться в зловония, без которых этот мир обходиться не научился. Почитав Оруэлла, признается автор, он потерял желание ходить в рестораны — тот слишком красноречиво описывал французский общепит: в один суп плевал повар, в другой — отжимал грязную мокрую тряпку официант.
Джордж Оруэлл
Книга Вячеслава Недошивина обладает несомненными художественными достоинствами. Внешне она наделена всеми признаками научного издания (внушительные по объему сноски, именной указатель, библиографический список), поэтому ей не помешал бы научный редактор, который устранил бы мелкие неточности. Шарль де Голль оказывается президентом Франции в 1944 году, хотя он занял этот пост пятнадцатью годами позже (в 1944-м он был президентом Временного правительства Французской республики). Историку Н. И. Костомарову приписан очерк 1917 года «Скотский бунт», тогда как Костомаров умер в 1885 году, а его рассказ («посмертный очерк») «Скотский бунт» лишь опубликован в год Русской революции. Артур Рэнсом берет интервью у Ленина и Троцкого в Санкт-Петербурге (на самом деле в Петрограде). Среди опечаток встречаются и курьезные: так, к примеру, Гитлер заменяет религию сомопожертвованием.
Недошивин и сам, кажется, изобретает слова. «Не помню, — пишет он, — кто из наших современников придумал термин „орвилаж”, то есть воплощение „предположений” писателя в мире нашего уже столетия». Найти, кто еще, помимо самого В. М. Недошивина, использует это понятие, трудно, да и искажение фамилии Orwell необъяснимо.
Некоторая слабость обсуждаемой книги, на мой взгляд, заключается в том, что временами автор, пытаясь придать повествованию доверительный тон, совершает отступления, в которых описывает происшествия из жизни (своей и близких, включая бывших родственников), или уподобляется публицистам, не утруждающим себя безупречными доказательствами. Последняя черта выглядит особенно неуместной именно в биографии Оруэлла, для которого столь важна была проблематика соотношения правды и лжи. Лишь один пример: возмущаясь «сладкой» ложью о «„братании” нашем с американцами» во времена президентства Б. Н. Ельцина, Недошивин в качестве примера избирает лицемерие Билла Клинтона, который «на закрытом совещании Объединенного комитета начальников штабов» 25 октября 1995 года призывал к расчленению России. Ссылку на источник Вячеслав Недошивин давать не стал, ограничившись ремаркой «Только ныне стало известно…».
Между тем впервые, по всей видимости, так называемую речь Клинтона опубликовал журнал «Наш современник» в 1999 году. По свидетельству В. Г. Сироткина, этот документ, заполученный российской разведкой, растиражировали для служебного пользования по указанию главы президентской администрации в преддверии выборов 1996 года (Сироткин В. Г. Анатолий Чубайс: великий инквизитор. Москва, 2006. С. 62–64). Однако степень достоверности источника установить трудно: англоязычного оригинала нет, российские публикации принадлежат политически ангажированным авторам, стилистика его довольно странная. Клинтон там даже разъясняет непонятливым начальникам штабов, что «цель оправдывает средства». Словом, цитировать подобный «источник» — не очень профессионально.
Джордж Оруэлл, 1947 год
Конечно, автор имеет полное право критически относиться к Клинтону и другим представителям американской элиты — наверняка нонконформист Оруэлл делал бы то же самое, — но все же человек, который возвел честность в ранг высшей добродетели, не заслуживает того, чтобы его биография подкреплялась сомнительными документами.
Щепетильность Оруэлла в вопросах правды — один из лейтмотивов его биографии. Получив в 1937 году от редакции советского журнала «Интернациональная литература» просьбу прислать экземпляр его книги с обещанием разместить отзыв на нее, Оруэлл ответил доброжелательным письмом (и послал-таки книгу). «Дорогой товарищ… я хотел бы быть с Вами откровенным, — писал он, — а потому должен сообщить Вам, что в Испании я служил в ПОУМ…» Конечно, ни о какой рецензии далее речь не могла идти. Редакция, запросив инструкции из Иностранного отдела НКВД, сообщила Оруэллу: «Характерно, что Вы откровенно поставили нас в известность о своих связях с ПОУМ…» Биограф обращает особое внимание на слово «характерно», потому что честность для Оруэлла была, если угодно, частью характера.
В этой большой по объему работе автор, наверное, высказал все, что хотел. В ней много ярких образов, убедительных рассуждений, увлекательных сюжетов. Оруэлл предстает то Дон Кихотом без коня, то вечным беглецом из лагеря победителей, то последним человеком в Европе. Биограф на протяжении всей книги пытается определить, что же было главным в этой неуемной натуре. Самодостаточен в быту. Старомоден. Цельнометалличен. Или так: тотальная беззащитность. Невероятное упрямство. Неприступная душа.
Но в жизни этой мятежной души были рассеянный автоматизм в движении приговоренного к смерти, пустынный взгляд женщины на коленях у сточной канавы, рукопожатие офицера.
Кому-то все же удалось наткнуться на эту мятежную душу и взять ее приступом.