Тове Дитлевсен. Детство. М.: No Kidding Press, 2020. Перевод с датского Анны Рахманько
Имя писательницы Тове Дитлевсен почти не известно русскоязычному читателю, переводилась она довольно мало и публиковалась в сборниках датской литературы, хотя в родной Дании Дитлевсен — признанный классик. «Детство» — первая часть «копенгагенской трилогии», читающаяся как самостоятельный роман воспитания. Без сомнения, это автобиографический текст: главную героиню, от лица которой ведется повествование, тоже зовут Тове (а фамилия ее отца — Дитлев), она, как и ее создательница, выросла в рабочей семье, в бедном районе Копенгагена, и с юных лет пишет стихи.
Читатель, воспитанный в русскоязычной традиции, вправе ждать привычных идиллических виньеток, ведь даже модернизм, которому в целом свойственно более настороженное отношение к детству, чем в классической литературе, в России отмечен текстами Набокова, Бунина, Шмелева, Белого. Каждый из них стремится на свой лад воскресить невозвратное прошлое. Роман Дитлевсен впервые вышел в 1967 году и был написан уже после «Повелителя мух» Уильяма Голдинга. Разумеется, между ними нет ничего общего, но важно то, что представление о детстве в то время подверглось фундаментальной ревизии.
«Детство» написано просто и безыскусно. В книге всего 128 страниц, но концентрация сказанного достигает максимума. На фоне межвоенного Копенгагена проходит детство Тове: «длинное и тесное, как гроб, и без посторонней помощи из него не выбраться»; «Из детства не вырваться, оно липнет к тебе, будто запах». Детство не проходит бесследно, у взрослых оно «затаилось внутри, драное и дырявое, словно проеденный молью половик, о которым все позабыли и больше им не пользуются. По ним не скажешь, что у них вообще было детство, и не решаешься спросить, как им удалось вырваться из него без глубоких шрамов и отметин на лице», «Детство — оно темное и постоянно стонет, как маленькое животное, запертое в подвале и всеми забытое».
Фото: No Kidding Press
Для Тове детство — это вечный крестовый поход против самой жизни, то, из чего надо поскорее выбраться. Оно не противостоит миру взрослых, потому что такое же унылое и беспросветное, как и вся дальнейшая жизнь. Ведь все, что светит Тове после конфирмации (водораздел — здесь детство кончается), — это служба у чужих людей и, если повезет, брак с непьющим столяром, хотя после школы ей бы очень хотелось пойти в гимназию, но это невозможно. Даже тайны взрослой жизни приходится постигать у мусорных баков — именно там собираются «взрослые» девочки, чтобы посплетничать.
«Детство» Дитлевсен родом из той же мрачной вселенной, что, например, и популярная народная колыбельная All The Pretty Little Horses, многим известная в исполнении группы Current 93. Тове не делает исключения лишь для себя и не думает, что только ей не повезло: нет, «большинство взрослых считают, что у них было счастливое детство, и, может быть, даже сами в это верят, но только не я. Думаю, что им просто посчастливилось его забыть».
Сквозь всю книгу проходит сравнение детства с бумагой: «мама и Эдвин зашлись своим обычным бумажным смехом от того, что я так ужасно глупа». Себя и свою семью Тове сравнивает с плоскими бумажными куклами: «когда мы собираемся вчетвером, словно бумажные куклы со стены позади колонн в кукольном театре — его отец смастерил по модели из „Фамилие Журнален”»; «...я была плоская, словно бумажная кукла, и одежда висела на моих плечах как на вешалке». С одной стороны, бумага — это что-то ненастоящее, противоположное живому, с другой — нечто хрупкое, что легко порвать или смять.
Тове не ладит с матерью, ей кажется, что та ее не любит, в отличие от старшего брата, всеобщей надежды («Эдвин красив, а я уродлива. Эдвин умен, а я глупа. Это такие же прописные истины, как печатные белые буквы на торце булочной в конце улицы»), с которым она сблизится впоследствии и который станет единственным хранителем тайны девочки — Тове пишет стихи. Она записывает их в альбом и всюду носит его с собой.
Тове Дитлевсен в 1948 году. Фото: Inga Aistrup
Стихи — единственная отдушина, которая примиряет Тове с действительностью: «Однажды я запишу все слова, что пронизывают меня. Однажды люди прочтут их в книге и поразятся, что девушка тоже может быть поэтом». Ведь в мире Тове женщина не может писать стихи, общество этого не одобряет. Литература для героини книги не только способ излить себя — для нее это нечто большее, и осознает она это довольно рано:
«„Отец, у Дианы появились щенки. С этими словами стройная девушка пятнадцати лет ворвалась в комнату, где кроме губернатора находились” — и так далее, страница за страницей. Я не в силах продолжать. Книга вселяет в меня грусть и невыносимую скуку. Не понимаю, как можно так жестоко издеваться над языком — этим прекрасным и чутким инструментом».
Взгляд Тове на мир поэтичен. Улица, на которой живет девочка, «всегда представляется красавицей: лежит на спине и волосы ее струятся к Энгхавепладс». Детство Тове настолько безрадостно, что даже дифтерия становится лишь событием в ряду других, и единственное, что ее волнует, это позволят ли ей взять драгоценный альбом со стихами в больницу.
Драматически яркими предстают отношения героини с единственной подругой — рыжеволосой хулиганкой Рут. Вместе они крадут сладости из магазина, размышляют о взрослой жизни. Девочки не похожи друг на друга. Рут все нипочем — и побои, и ругань взрослых, — но ей все время приходится притворяться, прикидываться глупой. Впрочем, дети — это те, кого не проведешь:
«Я заливаюсь слезами, над чем все дети смеются точно так же, как мама с Эдвином, когда моя „странность” вызывает у меня слезы. Они считают меня бесконечно и невероятно смешной, эти мои одноклассники, и я привыкла к роли клоуна и даже нахожу в ней какой-то печальное утешение, потому что вместе с моей подтвержденной глупостью она защищает меня от их причудливых злых нападок на любого, кто хоть чем-то выделяется».
Фото: Knud Jacobsen
Зоркий взгляд Тове подмечает все, хотя многого она не понимает, в чем и признается. Она восхищается соседской незамужней девушкой, в семнадцать лет родившей ребенка. Соседи осуждают ее не за сам поступок, а за то, что она не выказывает своим поведением, что несчастна и сделала что-то не так. Тове тоже мечтает о ребенке, но она не уверена в себе и даже не думает о том, что найдется мужчина, который полюбит ее. Она планирует попросить кого-нибудь ей «помочь», а потом этот человек непременно должен исчезнуть.
Впоследствии с Тове произойдет та же метаморфоза, что и со всеми взрослыми: «Конфирмация могильной плитой ложится на детство, которое представляется мне сейчас светлым, безопасным и счастливым», — теперь она пополнила ряды взрослых.
Роман «Детство» написан не без оглядки на русскую литературную традицию ХХ века, а именно на «Детство» Максима Горького, в котором, по выражению самого автора, полно «свинцовых мерзостей дикой русской жизни». Отец героини симпатизирует социалистам, читает «Социалдемократен» и крайне взбудоражен «из-за Сакко и Ванцетти, чьи портреты смотрят с плакатов и газет». Так что, переведи кто-нибудь «Детство» в советское время, книгу вполне могли бы счесть очередным свидетельством ужасов жизни при капитализме. Да и сам Горький упоминается в тексте: «Однажды я спросила: „причитания” — папа, что это значит? Я нашла это выражение у Горького, и оно очень понравилось мне. Отец долго думал, поглаживая вздернутые кончики усов. Это русское понятие, произнес он. Означает боль, одиночество, печаль. Горький был великим поэтом». Боль, одиночество, печаль — чувства, понятные Тове.