Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Михаил Куртов. Тысяча лайков земных. Записки технотеолога. Сезон 1. СПб.: Все свободны, 2022
Кажется, из всего великого множества функций, которые в принципе способна выполнять литература, сегодня среди российской публики по-настоящему востребована лишь одна — функция утешения и успокоения. В лучшем случае чтение рассматривается как «терапия», в худшем — как способ откровенного бегства от тягостной реальности. К любой новой книге (будь то куртуазная переписка принца Шарля-Жозефа де Линя или футурологические прогнозы Джеймса Лавлока) относятся как к кнопке с надписью «эскейп», позволяющей на время «релоцироваться» в какой-нибудь другой (лишь бы отличный от нашего!) мир.
Именно в таком ключе рискует быть прочитанным и первый том «записок технотеолога», вышедший совсем недавно под названием «Тысяча лайков земных» в петербургском издательстве «Все свободны». Некоторое представление о вселенной, рисуемой в «записках», дает аннотация: «В одном далеком возможном мире, носящем имя Метарóссия, живет десятилетняя девочка Аня. Она очень хочет воскресить своего дедушку, легендарного технотеолога-диссидента, который незаконно синтезировал всемогущего Бога. Тем временем в Институте технотеологии начинают происходить странные события: поползли слухи, что Евангелие от рассеянного сгенерировано нейросеткой будущего. Замешаны ли в этом Межгалактический шиитский совет и генерал Л. Д. Твердый? „Тысяча лайков земных“ по праву может считаться первым метарусским романом. В книге сплавлены воедино научная и лженаучная фантастика, философские спекуляции и параутопические прогнозы, политическая теория и юмор». Сложный, пестрый, хорошо продуманный мир Метарóссии выглядит прекрасным убежищем; недаром один из издателей книги, Артем Фаустов, характеризует жанр «записок технотеолога» как «эскапистскую (квази)утопию». В утопию и в фантастику прятались во все времена; и, видимо, именно понимание «Тысячи лайков земных» в качестве «постмодернистского НФ-романа» заставляет рецензентов сравнивать это произведение с поздним Пелевиным: «Возможно, поклонникам Пелевина понравится дерзкий эксперимент в его стиле»; «Возможно, если бы Виктор Пелевин был не так многословен, как есть, и не тяготел к такой категории, как сюжет, выходило бы что-то, похожее на „Тысячу лайков“».
Такие сопоставления, однако, неверны; в действительности Пелевин не имеет никакого отношения к генезису, сюжету, стилю и идейным ставкам «записок технотеолога».
Обсуждая «Тысячу лайков земных», необходимо отметить, что текст книги позиционируется как «перевод с метарусского языка». Сделан этот перевод философом Михаилом Куртовым — и сам выбор материала очевидно отражает профессиональные интересы переводчика. В книге о Метарóссии много именно философских сюжетов: оригинальная трактовка произведений Хайдеггера, читающий «новую хронологию» Лакан, мемы от Фейербаха, ландшафтное делезианство Петербурга, «летний спинозизм», развитие идей Жильбера Симондона о способах существования технических объектов и т. д. Сказанное не означает, что «записки технотеолога» адресованы лишь специалистам-философам; указание на философскую подкладку «Тысячи лайков земных» необходимо для понимания литературных особенностей этой книги. Дело в том, что любая философия манифестирует себя не только в теоретических текстах; в какой-то момент она принимается говорить и через тексты художественные — начинает влиять на форму и содержание рассказов, повестей, романов, пьес, поэм и стихотворений. Разные системы мысли порождают разные формы чувствования, разные способы переживания мира и, как следствие, разные произведения. Так философия романтизма определила главные черты лермонтовского «Героя нашего времени», ницшеанство задало тон рассказам молодого Горького, исторический материализм во многом сформировал раннюю фантастику братьев Стругацких, а просвещенный консерватизм — тексты позднего Солженицына. Что же касается «Тысячи лайков земных» — они являются (довольно редким) художественным произведением, основанным на философии современного анархизма.
В «Тысяче лайков земных» анархия упоминается регулярно: «Метарóссия есть неконституционная анархомонархия. <...> Анархомонарх, или, иначе, „коронованный анарх“, есть тот, кто занимает „святое место“ власти только и только для того, чтобы это место никто больше не занимал», «Умом Метарóссию не понять, да и не нужно, ибо ум — изобретение устаревшее. Метарóссия постигается не умом, а воображением. Три главные темы метарусского воображения — анархия прошлого (хроноанархия), анархия цвета (хромоанархия) и анархия уха (отоанархия)», «следует <...> устроить настоящую теоанархию, „войну всех божеств против всех божеств“ — впустить в метасознание транснациональные политеоны и дать им возможность самим вершить свою судьбу». Однако было бы слишком простым (и потому неубедительным) решением — передавать дух анархистской философии посредством буквального пересказа тех или иных анархистских учений или введением в сюжет разнообразных героев-анархистов. Автор «записок технотеолога» действует тоньше — из обширного наследия анархистских теоретиков он берет на какие-то конкретные идеи или формулы, но что-то куда более эфемерное (и при этом куда более важное и характерное) — мощный, заразительный, имманентно присущий анархистскому мышлению оптимизм.
Анархизм, в самом деле, всегда с надеждой смотрел на человека и всегда был оптимистичен: «Ничего не потеряно до тех пор, пока не потеряно все». И именно своим неподдельным оптимизмом (растущим из классических работ Кропоткина, Махно, Фейерабенда, Гребера и т. д.) захватывает «Тысяча лайков земных» российского читателя, за долгие годы привыкшего к мрачным, тяжелым, боящимся будущего книгам.
Но для этого в «записках технотеолога» нужно было предварительно решить сугубо литературную задачу — придумать способ письма, который позволит фиксировать оптимизм как таковой. Собственно, все формальные и стилистические особенности текста «Тысячи лайков земных» выводятся из этой задачи.
Что же это за особенности?
Прежде всего нужно отметить удивительную сосредоточенность произведения на фигуре учащегося. Для исследования этой фигуры изобретаются разные персонажи и разные сюжеты. Нам рассказывают историю о девочке Ане, ученице метарусской школы, обсуждающей с одноклассниками «метазастой», расспрашивающей учительницу о Зимней революции 2018 года и радостно предвкушающей постижение новых учебных дисциплин (например, «дифференциация чувственности»). Параллельно развивается линия Евангелия от рассеянного (Петр, Филипп, Фома и другие ученики внимают лекциям Учителя — о лайке небесном, который получают для образования связей, о «странностях», которые придут на замену странам, о москвичах, производящих «контроллеры душняка», и о море слез, в котором развинчивается «всё всего»), а также линия сотрудников Метарусского института технотеологии, изучающих науку синтеза, семплирования и фильтрации богов («в ходе ресинтеза Богоматери в цветах наша настоятельница получила облучение примерно в 200 стилем, или в 675 микроджойсов <...> Для настоятельницы это стало настоящим ударом, хоть она и старалась этого не показывать»). Все это перемежается фрагментами дидактических материалов и учебников, где приведены сведения о метарусской географии (Алвареду душ Сантуш, «Метарóссия в 2018 году хиджры») и метарусской истории (сборник «Генерал Твердый: pro et contra (серия Метарусский путь)»).
Благодаря такой стратегии читатель «Тысячи лайков земных» в какой-то момент сам начинает ощущать себя учеником — он словно бы вновь усаживается за парту, снова сталкивается с такими (давно забытыми) словами как «контрольная», «проверочная», «перемена», «работа над ошибками», снова стоит на школьном дворе («Из двора неторопливо текла толпа метародителей, пришедших за своими метадетьми. <...> Женщина взяла за руку толстого мальчика и решительно поволокла за собой. — Кто это? — спросила Аня Петю. — Один козел из тридевятого, — ответил он»), снова слышит голос, задающий что-то малопонятное («К следующему уроку, дети, я прошу вас написать кодотекст о нечеловеках и неконях»), снова листает страницы книг, читая о какой-то Фонтанной войне и о Вологодском экзархате, снова пугается тех объемов информации, которые предстоит усвоить («Сегодняшний школяр различает сотни разновидностей ветра и облаков, гидрометеоров и литометеоров; он не спутает бухоню с теплячком, а рянду — с кухтой; он способен видеть тысячи цветовых оттенков воздуха, по которым без труда определит направление адвекции и вероятность выпадения осадков»). «Тысяча лайков земных» погружают нас в атмосферу учебного процесса — и процесс этом максимально разнообразен: не только школьные уроки по трансфизике или метаистории (и непременные шпаргалки: «А у тебя сегодня контроша по синту»), но еще и экскурсии (в Музей поломок), и конференции (по вненаучной фантастике или тропической геометрии), и доклады (о «структурах шума» или о «структурализме третьей волны»), и просветительские стримы (о контрабанде богов с помощью волос или шрифтовых гарнитур).
Такая пролиферация форм обучения, направленная (в духе педагогики Ивана Иллича) не на закабаление, но на освобождение учащегося, отражается в явном пристрастии автора «Тысячи лайков земных» к технике диалога (наиболее гибкого и демократичного способа передачи знания). Другая техническая особенность текста заключается в том, что все языковые новации и открытия связаны в нем не с осью синтагматики, но с осью парадигматики; говоря иначе, синтаксис, порядок слов в «записках технотеолога» достаточно традиционен, тогда как выбор слов — необыкновенно богат. При этом потрясающее изобилие неологизмов («Богонадзор», «гинандроморф», «аэрофашизм», «анархитектура», «адвент-аналитика», «демематизация», «ярмаркетинг», «луминар», «навид», «меташаверма», «килосекунда» и т. д.) выполняет вполне конкретную функцию — оно создает у читателя то самое ощущение новизны и столкновения с неизвестным до сих пор материалом, рождает чувство легкой паники, головокружения и одновременно азарта, которое испытывает каждый учащийся: «— Понятно, что непонятно, — вздохнул папа. Он чувствовал себя студентом, провалившимся на экзамене, но решил сделать еще одну попытку». Нарративным двигателем «Тысячи лайков земных» является не традиционный сюжет (он рудиментарен), но логика обучения, тяга к постижению новой информации и новых знаний, действующая сильнее любых историй и сказок.
Моделирование процесса обучения, неявное приравнивание читателя к учащемуся — именно такими средствами схватывается и передается в «записках технотеолога» оптимизм (этот эмоциональный субстрат анархистской философии). У обучения как такового нет цели и нет финала, оно может быть очень трудным и даже тоскливым («Я — Непонимайка в метагороде») — но обучение всегда дает некую перспективу, а потому оптимистично по своей сути. Недаром оно издавна функционировало в качестве рецепта спасения: в самые темные времена, в любой зловещей ситуации — под следствием, под домашним арестом, в тюрьме, в ссылке и в эмиграции — начинайте учиться, начинайте постигать новые науки, языки, ремесла и т. д. (именно об этом, среди прочего, рассказывала в суде Алла Гутникова: «Я очень люблю учиться»). В расколотом напополам обществе, когда остается только черное и белое, только две возможные стороны, когда «пора определиться, за кого ты», когда выбор сводится к простейшим вариантам (эмигрант vs. фашист; «нацпредатель» vs. «патриот»), сама практика обучения оказывается своего рода «третьим путем» (как в анекдоте про Ленина: «любовнице скажи, что пошел к жене; жене скажи, что пошел к любовнице, а сам в библиотеку и — учиться, учиться, учиться!»). Пусть все максимально плохо — мы должны учиться (а не только множить ламентации о параличе мысли, тягостной немоте и грядущем конце света): чтобы понять, как мы здесь оказались, как отсюда выйти и как не повторить наших ошибок в будущем.
Стоит особо напомнить, что любая учеба отрицает индивидуализм и утверждает ценности кооперации (понятие, ключевое для анархизма) — среди прочего, люди учатся выручать друг друга, учатся помогать пострадавшим и обездоленным, тем, кто потерял действительно все. В деле учебы почти всегда есть учителя, соученики, опытные товарищи; но и когда вы занимаетесь в одиночку, по учебнику или самоучителю, то вы все равно не одиноки — так как взаимодействуете, работаете вместе с великим множеством людей, когда-то добывавших, сохранявших и систематизировавших знания и опыт. И даже если учеба ничего не изменит в мире прямо сейчас, она наверняка выведет вас из оцепенения и избавит от одиночества.
В этом смысле «Тысяча лайков земных», криптогимн процессу обучения, процессу обретения верной дороги в окружающем ученика тумане совершенно нового и пугающе непонятного — тоже является терапевтическим чтением, книгой, способной вернуть веру и оптимизм мрачной весной 2022 года.
P. S.: В разделе человеческого знания, именуемом «шахматной композицией» (составление шахматных задач и этюдов) есть особый тип заданий на «кооперативный мат»: в таких заданиях белые фигуры не противостоят черным, но, наоборот, должны, действуя с ними сообща, поставить (в требуемое количество ходов) мат белому королю. Это абсолютно анархистский, кропоткинский подход к шахматам, игнорирующий «естественные» правила игры и показывающий, как именно может быть развернуто «нормальное» течение любой войны. Один из героев книги «Тысяча лайков земных», генерал Леонид Дормидонтович Твердый, известен, среди прочего, своими дневниками, фрагменты которых выкладываются сейчас в Телеграмме и подробно описывают «войну всех человеков и всех нечеловеков против всех человеков и всех нечеловеков». В этой войне участвуют десять «мажоритарных акторов»: звезды, котики, грибы, нейросетки, дети, женщины, Жан-Люк Годар, шииты, вирусы и метарусские — они проводят интервенции, образуют ситуативные альянсы и активно противостоят друг другу. Но мы не удивимся, если однажды выяснится, что столкновения «мажоритарных акторов» только казались конфликтами, а на самом деле были способами наладить кооперацию — с целью поставить детско-звездно-грибной мат некоему монарху.
И чтоб ни бога, ни господина!