Виталий Терлецкий, Алексей Герасимов. Отель «Лето». СПб.: ТЕРЛЕЦКИ КОМИКС, 2021
Сюжет комикса «Отель „Лето“» сценарист Виталий Терлецкий и художник Алексей Герасимов нашли в одноименной песне Михаила Елизарова. И это довольно неочевидный выбор: в репертуаре Елизарова-певца много чисто лирических баллад, однако их обычно не замечают за шквалом сюжетов, исполненных черного юмора, плавно переходящего в карнавальную трансгрессию. За экстремальное юродство, чуть приоткрывающее врата божественного, Михаила очень любят зюзинские панки-переростки и очень ненавидят неоиезуитствующие блюстители морали. Публика Елизарова-певца по инерции хихикает над лозунгообразными чантами «Православие или мерч» или «Я давно живу как таджик», не замечая глубинного ужаса, скрывающегося за этими простыми словами, спетыми под два-три аккорда. Терлецкий и Герасимов решительно наплевали на социокультурный фон, вторгающийся в елизаровский проект, и чутким щупом муравьеда выудили из него самую вроде бы невзрачную и при этом, вероятно, самую искреннюю из песен Михаила:
Отель «Лето» — моя отставная герла,
Та самая, что этой весной умерла,
Сегодня, сегодня ко мне в гости пришла,
Говорит: — Милый, я тебя еще не забы-ла!..
Говорит: — Милый, ну, расскажи, как дела?! —
Но гнилью пахнет мертвое тело,
Гнилью тянет из-под двери,
Я знаю, с мертвыми нельзя говорить...
Альтернативная обложка комикса «Отель „Лето“». Любезно предоставлена В. Терлецким
В интерпретации Терлецкого и Герасимова эти строки обрели следующую визуально-нарративную плоть. Главный герой, он же рассказчик, Тойво пишет письмо своей мертвой невесте, первая страница которого заканчивается словами «как мы не могли заметить подвоха с самого начала» (не будем спойлерить, но заметим, что даже самый внимательный читатель заметит его лишь со второго или третьего раза). Тойво останавливается в четырехзвездочном отеле «Лето» с «полупансионом и спа-комплексом», если верить рекламному проспекту. Метрдотель выдает ему ключи и сообщает, что «с мертвыми нельзя говорить». Главный герой, впрочем, ослышался; на самом деле метрдотель сказала: «В номере не курить».
Расположившись в номере, Тойво чувствует запах гниющего тела и слышит голос своей возлюбленной, с которой год назад остановился в этом же отеле. Он плывет по волнам памяти и изрядно расшатанной психики, чтобы погрузиться в пучину советского медицинского хоррора: отель оказывается санаторием с «куфом, лечебными грязями, банками, акваритмикой и, конечно же, электрофорезом». Его Вергилием в этом оздоровительном аду станет Стекловидов — гражданин, настолько полюбивший медицинские банки, что они намертво впились осколками в его тело и завладели каждым его мускулом и нервом. Стекловидов из жертвы довольно скоро оборачивается Инженером, будто сошедшим со страниц клайбаркеровского «Сердца узника ада». Он обрекает главного героя на страшные муки в обмен на блаженство новой встречи с давно ушедшим человеком. И, как и положено садомазохистскому трикстеру, его обманывает; обманывает так, что сам обманутый этого не понимает.
Виталия Терлецкого на страницах «Отеля» вновь завораживает его излюбленная тема — обыденность власти, или, если угодно, властного дискурса. В «Собакистане» Терлецкий ловко сыграл на аффектирующем контрасте между ужасом тоталитаризма и нашей нежной любовью к домашним животным (вожди Neue Slowenische Kunst могли бы только позавидовать этой находке); в «Сотах» он не менее ловко и при этом добродушно высмеял идеологические штампы про «либеральный ГУЛАГ». В «Отеле» же пугает то, что Терлецкий начисто отказался даже от злой иронии. Вместо этого он предлагает взглянуть на власть как на чистый ужас, который ежесекундно обволакивает наши тела, будто грязь, говорящая Тойво: «Просто расслабься и получай удовольствие».
«Отель „Лето“» — графическая история об утраченной любви, о том, как тело превращается в гниющее мясо, с которым невозможно говорить, но прежде всего это леденящий кровь рассказ в жанре графических ужасов, действительно внушающий страх.
Юджин Такер в книге «Щупальца длиннее ночи» указывает, что в основе классического хоррора лежало либо то, что «вы не могли увидеть», либо то, что «вы видели слишком хорошо». То есть перед зрителем и читателем стояла дихотомия, включавшая в себя, с одной стороны, сверхъестественный ужас (Томас Лиготти, Рэмси Кэмпбелл), а с другой — экстремальный хоррор: torture porn, j-horror и так далее. Поколение новаторов, к которому принадлежали Клайв Баркер и Чайна Мьевиль, построили свой собственный стиль на постоянном скольжении между двумя этими полюсами. Однако, согласно Такеру, у жанра ужасов есть и четвертый уровень — «уровень религиозного ужаса, где мы оказываемся по ту сторону мира людей, педантично причиняющих друг другу зло, и внезапно осознаем, что мир не только к нам безразличен, но почти всегда был и остается бесчеловечным миром».
Религиозный опыт ужаса Такер связывает не только с традиционными организованными религиями. Под этим опытом один из главных пессимистов нашего времени подразумевает обращение «человека к пределу его способностей адекватно воспринимать мир, в котором он пребывает».
Именно в эту область и выводят читателя Терлецкий и Герасимов. Их религиозный ужас зациклен, повторимся, на власти одного над другим и на постоянном переживании эха советских форм жизни в их самых худших проявлениях. В современной российской больнице нетрудно заметить один парадокс: работники медучреждений никому не хамят и никого не репрессируют, однако сами пациенты удивительным образом компенсируют нехватку этой привычной функции. Можно сколько угодно перестраивать санаторий в спа-комплекс, но по сути своей он всегда останется чистилищем процедурного кабинета с люстрой Чижевского и электрофорезом. Эти кадавры, балансирующие между традиционной медициной и лечебными практиками несуществующего будущего, вас не оздоровят, но и не отпустят: само словосочетание «Отель „Лето“», если вы еще не заметили, это палиндром, дурная бесконечность, провал в зияющую пустоту ненужного фрактала.
Жуткий, вирдовый сценарий Терлецкого не сработал бы без рисовки Алексея «Джазендапуса» Герасимова («Горилла Фрэнсис», «Хальмстад»), нашедшего идеальный визуальный язык для материализации страха незнакомого и одновременно слишком знакомого замкнутого пространства.
Алексей, как и положено хорошему художнику, не просто не скрывает, а выставляет напоказ все заимствования. В первую очередь это, разумеется, Дзюндзи Ито и его «Спираль». Среди других источников вдохновения он называет «Шатунов» Юрия Витальевича Мамлеева, «Одержимую» Анджея Жулавски и кинематограф французской экстремальной волны (особо отмечая почему-то средней руки ремесленника Александра Ажа, хотя в контексте «Отеля» уместнее было бы вспомнить фаталиста Гаспара Ноэ, душераздирающего меланхолика Бертрана Бонелло или диковатого придурка Кима Шапирона).
Рисунок Герасимова непрестанно движется от условности к почти что гиперреализму, от апокалиптического китча Здзислава Бексиньского с его агонизирующими куротрупами — к почти эротической болезненной камерности в духе Чарльза Бернса. Если глаза героев вдруг расширяются до мангообразных размеров, то лишь для того, чтобы остекленеть, как банки на спине Стекловидова, и чтобы читатель вообразил невидимую иглу, готовую пробить их белки. Зловещие и почти барочные контрасты рисунка подкрепляет аскетичный леттеринг — история Терлецкого набрана бесплатным шрифтом Courier New. Наверное, это случайная находка, но она удачно вписывается в общую атмосферу нищеты и какой-то неустроенности, пронизывающей санаторий-отель. От некоторых панелей, сотворенных Алексеем, и вовсе веет почти хайдеггеровским ангстом, пусть на них вроде бы не изображено ничего необычного. Но только всмотритесь в этот микросюжет с женщиной, выходящей из бассейна.
Каждый, кто бывал в постсоветском бассейне, тут же вспомнит это чувство неуюта, стремящегося к тревоге, которое вселяет отражение плитки в стоячей хлорированной воде. Рябь воды, поднятая грузными телами, заставляет рябить все пространство вокруг себя, а тучная женская фигура предстает вывернутым наизнанку традиционным сюжетом о купальщице. Афродита «Отеля „Лето“» — повариха из школьной столовой, которую так боялась возлюбленная главного героя, а рассказчик лишь подкрепляет нашу тревогу словами: «твой мозг отказывается верить, что эти уродливые туши все еще люди». Эта реплика еще отзовется эхом в развязке комикса: «Один из твоих глаз вытекает наружу, нет восьми зубов и часть плоти сгнила. Но это ты».
Для Терлецкого как сценариста «Отель» стал поворотной точкой. В его предыдущих работах всегда светилась надежда (даже в таком безнадежном сюжете, как падение Ельцина с моста). В «Отеле» нет и доли спасительного юмора или хотя бы иронии. Ужас начинается там, где замирает смех.
Заканчивается комикс ответами авторов на вопрос «Почему с мертвыми нельзя говорить?», которые нельзя не привести.
Виталий Терлецкий: «Потому что нечего с ними говорить. С живыми надо говорить».
Алексей Герасимов: «Потому что мертвые не зреют, не гниют, не умеют, не живут».
Михаил Елизаров: «Потому что поля не умеют вообще говорить».
Будьте бдительны и почаще ведите с мертвыми хотя бы светские беседы.