Даже собаки не лают

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Рон Паджетт. Избранное: Албанский дневник. Стихотворения. М.: SOYAPRESS, 2025. Перевод с английского Андрея Сен-Сенькова

«В глобальных битвах победит Албания». Такая строчка из Алексея Парщикова вспоминается, когда пытаешься подумать о том, почему из всего массива написанного американским поэтом и писателем Роном Паджеттом именно «Албанский дневник» издательство выбрало для того, чтобы (впервые!) представить этого автора на русском языке. Строго говоря, «Албанский дневник» — это и не «из написанного», а устные впечатления, которые поэт начитывал на диктофон летом 1995 года во время писательской поездки в Албанию, а после превратил в травелог. К счастью, в сборник вошло еще и небольшое количество стихотворений Паджетта.

В российском контексте Паджетт пока что известен в основном как автор, чьи стихи Джим Джармуш использовал в фильме «Патерсон» — вот и недавняя презентация «Албанского дневника» в Тбилиси в рамках фестиваля «Сигнал» сопровождалась кинопоказом. Эта навязчивая сцепка в какой-то момент заставляет задуматься о не самом очевидном выборе Джармуша — есть ощущение, что немногословный водитель автобуса из фильма мог бы писать и более мрачные стихи. В текстах Паджетта же некая «легкость» присутствует, кажется, как один из постоянных параметров. Пожалуй, эта легкость и делает «Албанский дневник», несмотря на ситуативный и частично не письменный характер этого текста, все же столь «паджеттовским» по духу. 

Помимо легкости, просвечивающей даже через простуду (в течение всей поездки Паджетт болеет), одним из главных состояний в дневнике оказывается удивление жителя первого мира, который попал в бедные, забытые Богом места, в места, где еще совсем недавно царило насилие, в места, куда насилие совсем скоро вернется. 

Интересно, что визит Паджетта приходится на короткий временной островок спокойствия в раздираемой кризисами стране. 1995 год в Албании связан с надеждами на демократическое развитие после долгих лет диктатуры сталиниста Энвера Ходжи и впоследствии Рамиза Алии, а также сопутствующего разрушению этого режима хаоса, характерного для начала 1990-х. Однако вскоре после писательской поездки, уже в 1997-м, хаос вернется: фальсификации на выборах, крах финансовых пирамид, протесты, уличные бои. Обо всем этом Паджетт узнает от новых друзей, албанцев и албанок, с которыми он поддерживает связь после поездки. «Уже больше четырех месяцев мы живем в ужасе. Даже собаки не лают, они боятся пуль», — приводит Паджетт в постскриптуме к дневнику отрывок из письма поэтессы и учительницы Мери. Но Мери также упоминает, что на днях Буяр (неутомимый издатель, который как раз таки и затеял поездку американцев в Албанию) опубликовал сборник ее стихов. «Поэзия продолжается», — констатирует она. 

С одной стороны, кажется, что нет ничего более очевидного и банального, чем ситуация, в которой американец, приехав в бедную страну, удивляется ее бедности. С другой стороны, все же нельзя не отметить, что Паджетт — человек достаточно чуткий, чтобы не провалиться в бездну имперского оханья и аханья. Для этого поэт слишком доброжелателен и проницателен. Он замечает детей с лицами стариков, записывает фразу, говорящую примерно все о состоянии местного книгоиздания: «У нас нет книжных магазинов, только киоски», он искренне восхищается общинным образом жизни албанских фермеров. 

В дневнике много и просто забавных, сюрреалистических моментов — например, эпизод, в котором другой писатель, тоже участник поездки, собирается сделать групповую фотографию вместе с фермерами, но, выстроив композицию, понимает, что у него кончилась пленка, однако, не желая расстраивать местных, все-таки делает вид, что фотографирует. 

Интересна и сама затягивающая динамика путешествия: в один из дней Паджетт признается, что отправлялся в Албанию с неохотой, говоря жене, что лучше бы ему провести отпуск в Нью-Йорке. Но теперь — спустя большую часть путешествия со всеми его чудесами — такая перспектива кажется поэту куда как менее привлекательной. Возможно, один из главных уроков «Албанского дневника» заключается в том, что иногда стоит сделать усилие и столкнуться с неведомым, даже если само предприятие поначалу кажется очень странным, неуместным и вообще не пойми откуда свалившимся на голову. 

Выбранные к публикации стихи Паджетта в основном связаны с повседневностью, с теми или иными мелочами, случайными вещами, сентиментальными воспоминаниями и, на первый взгляд, не самыми обязательными рассуждениями (вроде стихотворения, построенного на эффекте остранения, возникающего при попытке провернуть простые операции с римскими, а не арабскими цифрами). В лучших вещах (как, например, в тексте об умирающем Френке О’Харе) через эту необязательность сквозит лирическое переживание космического масштаба, а легкость и шутливость тона оборачиваются весьма причудливой онтологией, как в коротком стихотворении Presto: «Помнишь юношу, // продавца // в магазинчике комиксов, // что по соседству // с ничем? // Конечно же, нет. // Ведь он сделал так, что ты исчез». 

Рэй Армантраут. Отчасти. Избранные стихотворения 2001–2015 гг. М.: SOYAPRESS, 2025. Перевод с английского Дмитрия Кузьмина

Совсем иначе дело обстоит с другой поэтической новинкой издательства — сборником стихотворений американской поэтессы Рэй Армантраут «Отчасти», включившим избранные тексты авторки за без малого 15 лет творчества (2001–2015). Этот сборник, как и «Албанский дневник» Паджетта, тоже впервые, не считая отдельных публикаций, представляет американского автора русскоязычной аудитории. Но, в отличие от сборника Паджетта, «Отчасти» дает куда как более детализированную картину авторской поэтики, хотя в книге и представлен всего один из этапов долгого творческого пути поэтессы. 

Армантраут близка к знаменитому движению языкового письма (language writing), но при этом довольно значительно отстоит от его магистральных линий. В каком-то смысле ее тексты более традиционны: зачастую в них обнаруживается довольно отчетливый лирический субъект и понятный нарратив. Впрочем, слово «нарратив» здесь не совсем подходит — у Армантраут много внимания уделено фрагментам, самому делению целого на фрагменты, часто кажется, что ее тексты состоят из монтажа отдельных кадров. 

Не так сильно, как иные коллеги, концентрируясь на самом языке в процессе письма, Армантраут отдает предпочтение другим дискурсам: в ее текстах много из научного словаря — физики, химии, биологии, теории информации. Таково, к примеру, стихотворение «Просто». Оно предваряется посвящением сыну, ученому-биологу по профессии, и начинается размышлением о становлении сложных систем, которые оказываются «системами человеческой безопасности»: «Не то чтобы // мы хотели выжить, // нас накачали химией // и заставили делать вид, // будто мы хотим». 

В этом контексте стихи Армантраут странным образом оказываются близки к текстам Михаила Еремина (именно в этом, речь не идет, скажем, о формальной стороне вопроса) — в них тоже лирическое «я» рассматривается через очень слоистую, многомерную оптику, в которой достижения физики вовсе не исключают теологического измерения. 

Еще одна особенность поэтики Армантраут — ровность тона. Несмотря на то, что в самих текстах лирический субъект часто сталкивается со страданием (муки разрыва, следы старения, физическая боль), речь об этих страданиях ведется спокойно, словно сквозь строгую аналитическую решетку. Или из места пресловутой буддистской осознанности — оттуда, где все перипетии жизни эго становятся не тем, что аффектирует письмо, а самим материалом для речи. Поразительно при этом, что тексты Армантраут не звучат отстраненно и холодно, но остаются предельно человечными. 

ПРЕЖДЕ

I

Будет ли теперь
моя жизнь письмом тебе?

Мы не писали писем. 

          •

Мимо этих знаков
мы скользили с тобой. 

Вот вывеска
«Свинка и льдинка».

Смешное название,
потому что мы здесь
шутили про рифму,
так ведь?

            •

Опишу ли
ощущение
твоего отсутствия
в точности, то есть
называя вещи

             •

Бутоны чернеют
в побелевшем свете

как всегда

2

Колокола святого Дидака
дзинькают,

напоминая нам,
что они

уже старые,
механизированные, 

отделяют прежде
от сейчас

опять и опять,
хотя то и другое

еще на мгновение
так похожи