Петер Михайи, Иван Селеньи. Получатели ренты: прибыли, заработки и неравенство (верхние 20%). М.: Магистр, 2020. Перевод с английского языка. Содержание
Изучая проблему неравенства, социолог Иван Селеньи и экономист Петер Михайи предпочитают не заострять, как это часто делается, внимание на разрыве между доходами одного процента богатейших людей и всех остальных. Исследователи полагают, что гораздо полнее о современной природе неравенства расскажет анализ более масштабной группы состоятельных граждан — высшего среднего класса, на который приходится около 20% социума. Попасть в эту группу, утверждают Селеньи и Михайи, все труднее для тех, кто стоит ниже на социальной лестнице. Фактически ее представители — это современная аристократия, живущая на рентные доходы. Свою теорию ренты венгерские авторы иллюстрируют множеством примеров, в том числе и российских. Однако, как мы увидим, уверенных ответов на вопрос, как можно переломить ситуацию с неравенством, их книга, к сожалению, не дает.
Куда ни глянь — повсюду ренты
Хотя имя Ивана Селеньи, одного из главных исследователей посткоммунистических обществ, в России известно — по крайней мере, в академических кругах, — его работы на русском практически не публиковались. Книга «Построение капитализма без капиталистов» (в соавторстве с Гилом Эялом и Элеанор Таунсли), несколько статей и стенограмма московской лекции 2006 года — вот, пожалуй, и все. «Получатели ренты» в оригинале вышли в 2019 году. Это итог более чем полувека исследовательской работы Селеньи, связанной со странами Восточной Европы и постсоветским пространством; участие в создании книги экономиста Петра Михайи помещает ее в глобальный контекст.
Труд Михайи и Селеньи (кстати, уже шестой на их совместном счету) вписывается в тренд социологии и экономической теории, который стал набирать силу незадолго до мирового кризиса 2008 года. Речь о возвращении к классической политэкономии XVIII–XIX веков, которую, казалось бы, оставила в прошлом так называемая маржиналистская революция. Еще в своей лекции, прочитанной в Москве полтора десятилетия назад, Селеньи «к удивлению некоторых из присутствующих» назвал среди своих главных интеллектуальных ориентиров Адама Смита и Карла Маркса. В «Получателях ренты» к этой достопочтенной компании добавляется еще один классик — Давид Рикардо.
Что побудило Михайи и Селеньи вернуться к теории ренты Рикардо и написать доходчивую, но лаконичную (всего 140 страниц) работу? Триггером стал нашумевший многословный бестселлер француза Тома Пикетти «Капитал в XXI веке». Авторы оценивают его высоко, но крайне скептически настроены к центральному тезису, согласно которому принципиальным источником неравенства в обществе (в особенности в развитых рыночных экономиках) является избыточный рост прибылей, опережающий рост заработных плат. Здесь им на помощь и приходит классическая политэкономия, где в структуре экономического продукта, помимо прибылей и зарплат, выделялся еще один принципиальный компонент — рента, в дальнейшем теоретическом осмыслении экономики фактически смешавшийся с прибылью. Поэтому главной целью своей книги Михайи и Селеньи называют возвращение ренты как категории экономического анализа, без которого адекватное объяснение неравенства, по их мнению, невозможно.
Для классических политэкономистов рента ассоциировалась в первую очередь с землей. Особое внимание к этой теме Рикардо, как известно, было связано с тем, что в первой трети XIX века он был одним из главных сторонников отмены так называемых Хлебных законов в Великобритании, которые создавали возможности для регулярного обогащения землевладельцев — обогащения необоснованного, по мнению тогдашних промышленников. Пошлины на ввоз дешевого зерна в Британию позволяли лендлордам гарантированно получать доход от унаследованных земель, тогда как индустрии изначально приходилось существовать «в рынке» — в ситуации условно свободной конкуренции. Поэтому состоявшаяся в 1846 году, уже после смерти Рикардо, отмена Хлебных законов была воспринята как окончательная победа капитализма над отжившим свое феодализмом и стала классическим «кейсом», объясняющим значимость конкуренции для снижения цен.
История, как указывают Михайи и Селеньи, показала, что Рикардо был не так уж прав, относя подходящую для сельского хозяйства землю к дефицитным ресурсам, позволяющим извлекать «ренту ограниченности». Освоение огромных пространств Нового света двести лет назад только начиналось, а о будущем прогрессе аграрных технологий, повышающих производительность земли, Рикардо, возможно, даже не догадывался. Но сам принцип извлечения необоснованного дохода из ресурсов с ограниченным доступом никуда не делся — более того, сфера его действия лишь расширялась. Достаточно сказать, что Михайи и Селеньи выделяют без малого 13 видов ренты в развитых странах, определяя ренту как доход, возникающий от любого источника, доступ к которому закрыт для других экономических субъектов.
В категорию рент ограниченности, помимо классической «рикардианской» ренты, дающей доходы владельцам сельскохозяйственных земель и рудников, они относят, например, разнообразные естественные монополии — включая извлечение ренты из статусного местоположения в случае жилья, офисов и отелей, инновационные компании наподобие Facebook, Google и т. д. Сюда же под явным воздействием социологии Пьера Бурдье попадают источники ренты, связанные с личным, социальным и культурным капиталом, такие как дарования в спорте и искусстве, элитное высшее образование. Рентами ограниченности оказываются также различные искусственные ограничения для выхода на рынки новых игроков — помимо откровенно коррупционных практик, картельных сговоров и лоббизма, это различные виды лицензирования, монополии, создаваемые государствами, защита инноваций с помощью прав интеллектуальной собственности.
Кроме того, Михайи и Селеньи выделяют в отдельную группу так называемые ренты солидарности — от создаваемых национальными государствами (торговый протекционизм, иммиграционный контроль, позитивная дискриминация, например, в виде гарантированной доли женщин во власти) до коллективных сделок, которые обеспечиваются профсоюзами. В этой же группе оказываются государственные системы социального обеспечения и благотворительные организации.
Словом, рента как «незаработанный доход» оказывается онтологическим признаком современной экономики; она вовсе не осталась в мире, который описывали Адам Смит и Рикардо. Идея венгров отнюдь не нова — о том же настойчиво говорят такие «звезды» экономической теории, как Дарон Аджемоглу и Мариана Маццукато — однако Михайи и Селеньи формулируют ее с должной степенью теоретической глубины. Авторы признают, что в докапиталистических экономиках рента была основным, а временами и единственным источником доходов и богатств, но в то же время им в принципе неизвестны экономики, в которых бы не было ренты:
«Даже в развитых обществах рента дополняет прибыль, часто для обеспечения социальной стабильности. Получатели бесплатной медицинской помощи, пособий по безработице и пр. также получают „ренту” (доход, который они не заработали). Кроме того, для стимулирования инноваций инноваторы, исключительно творческие люди, также могут получать ренту, защищающую их от постоянной и потенциально разрушительной рыночной конкуренции. Однако сверх некоторого уровня (который предстоит определить) стремление к извлечению ренты в современных обществах ведет к разрушению государства и/или социально-экономическому кризису».
Собственно, отсюда мы можем перейти к основной теме книги Михайи и Селеньи: что такое социальное неравенство и в чем его истинные причины.
Общество 20/80 вместо общества «двух третей»
На первый взгляд, что такое неравенство понятно всем. Тема не просто на слуху — она активно включена в глобальную политическую повестку. В начале книги авторы напоминают о президентской кампании в США 2016 года, где все основные кандидаты — Дональд Трамп, Хиллари Клинтон и Берни Сандерс — эмоционально критиковали глобальный капитализм за чудовищный уровень неравенства, но в итоге сошлись на том, что в вопросе распределения доходов «вся игра фальшива». Книга Михайи и Селеньи написана до эпической схватки Трампа с Джо Байденом (а фактически и с тем же Сандерсом), но за прошедшие четыре года проблема неравенства лишь обострилась.
Обычно мы судим об уровне неравенства по заголовкам новостей — «На фоне коронавируса состояние российских миллиардеров удвоилось» и т. п. Более подкованные в теме наблюдатели апеллируют к такому показателю, как коэффициент Джини, который показывает, что США и Россия действительно входят в число стран с самым высоким неравенством. Однако, настаивают Михайи и Селеньи, статистически выведенные индикаторы мало что говорят о реальном неравенстве — чисто экономические инструменты оценки в данном случае не работают, требуется скорее социологический подход.
«Наша центральная гипотеза, — утверждают Михайи и Селеньи, — состоит в том, что наиболее значительное изменение в системе социального неравенства — это не увеличивающееся накопление доходов и богатств в высших 1–0,1% населения, а снижающаяся относительная мобильность для верхних 10–20%, т. е. возможность попасть в этот слой или покинуть его. На вершине социальной иерархии формируется новая тенденция, этот слой становится „новой аристократией”, высшим рангом или состоянием, в котором люди рождены. Мы указываем три механизма воспроизводства этого класса: элитарное образование, наследование состояний, избирательные браки. Как мы полагаем, в этом высшем среднем классе растущая доля доходов „не заработана”, критическая часть состояний унаследована, часть высоких доходов — это признание статуса, престижные степени элитарных университетов, а не отдача от реального вклада человеческого капитала».
Появление такой структуры неравенства, похоже, является одним из важнейших социальных изменений последних трех-четырех десятилетий, которые принято считать временем господства неолиберализма — доктрины, выдвигавшей на первый план, казалось бы, совершенно далекие от стремления к рентным доходам идеалы свободного рынка. Но на практике все вышло в точности наоборот: если в восьмидесятых годах прошлого века была популярна теория общества «двух третей» (среднего класса в социуме), то теперь основной принцип стратификации совершенно иной: 20% богатых и сверхбогатых и все остальные с очень призрачными шансами пробиться в ряды «высшего среднего класса». Его воспроизводство как привилегированного «сословия», констатируют авторы, объясняется в основном не накоплением капитала (это в большей степени относится к высшим 1–5%), а, к примеру, наследованием дорогой недвижимости, произведений искусства и т. д. Верхние 10–20% общества богаты главным образом благодаря рентам, а не прибылям, как принято считать.
Об этом «обществе 20/80» в последнее время пишут и другие топовые социологи — например, гарвардский профессор Теда Скочпол, исследовательница социальных революций, полагающая, что пришествие коронавируса лишь закрепит это соотношение долей. Но Михайи и Селеньи, делая фокусом исследования ренту, предельно заостряют проблему. Есть ли будущее у капитализма в классическом смысле свободного рынка? — по существу так звучит главный вопрос книги. Ответ на него в моментальном срезе — причем прозвучавший еще до эпохи коронавируса — не слишком оптимистичен:
«Если Пикетти прав — а он, похоже, очень к этому близок, особенно в случае постсоциалистических стран, но, возможно, и всего мира — и мы испытываем переход к наследственному капитализму, где погоня за прибылью сменится погоней за рентой, то, это, скорее всего, разрушит экономический динамизм и сравнительно открытое, социально мобильное и до некоторой степени воздающее по достоинствам общество, которое предложил миру современный капитализм».
Оговорка по поводу постсоциалистических стран в последней цитате выглядит любопытной ремаркой к небезызвестной теории российского социолога Симона Кордонского и его последователей о том, что в России в последнее время построено образцовое сословное общество. С этим утверждением сложно спорить, но, увы — или к счастью, — какой-то российской исключительности или пресловутого «особого пути» и здесь, похоже, не наблюдается. Никаких иллюзий по поводу современных российских реалий (равно как и реалий Венгрии при премьер-министре Викторе Орбане) у Михайи и Селеньи, разумеется, нет, но признаки сословного общества и «рефеодализации» они видят и во многих других странах — а по сути, везде.
В следующий раз все повторится
У представителей «обычного» среднего класса, к которым, несомненно, относятся и авторы «Получателей ренты», такая ситуация не может не вызывать недовольства. Проблема не только в том, что в наступившую эпоху медленного роста мирового хозяйства больше не работают рецепты борьбы с неравенством, которые в середине прошлого века рекомендовал, например, нобелевский лауреат по экономике Саймон Кузнец, считавший, что сам по себе уверенный экономический рост способен сделать распределение доходов более справедливым. Фактически неравенство во всем мире становится главным поводом для социального недовольства, которое, отмечают Михайи и Селеньи, провоцирует не сам по себе факт разрыва в благосостоянии и возможностях, а знание или представление людей о том, что «успешные» алчны, бесчестны и коррумпированы.
Решение проблемы неравенства авторы предлагают, опять же, в духе Рикардо, который выступал за налогообложение рентных доходов. «Налог на ренту, — указывал Рикардо, — повлияет только на ренту: он ляжет только на землевладельцев и не может быть перенесен ни на кого из потребителей».
Поэтому Михайи и Селеньи считают самым справедливым решением облагать налогом наследства (что, кстати, предлагал и Пикетти) и в целом проводить политику смещения налоговой нагрузки с прибылей и заработной плат на ренту. Наибольшую налоговую проблему с социальной и экономической точки зрения, по их мнению, представляет налог на добавленную стоимость (НДС) — в случае, если его ставка высока, она ложится на беднейших из бедных (показательнейший пример — состоявшееся в 2018 году повышение НДС в России с 18% до 20%). Максимально низкий НДС и умеренное обложение прибылей и заработков, компенсированное высокими ставками налогов на наследства и доходы от капитала, практически реализуемы и служат социальной справедливости и динамичному экономическому развитию, полагают Михайи и Селеньи.
Что же касается время от времени звучащих инициатив о налогообложении одного процента самых богатых, то венгерские авторы называют их популистской демагогией: за счет этого, по их мнению, невозможно получить достаточный объем общественного дохода. Аналогичная оценка напрашивается и в отношении заявляемых различными государствами (включая российское) мер по «борьбе с бедностью». В свете сказанного подобные усилия при отсутствии реальных мер по борьбе с неравенством увенчаются, вероятно, единственным результатом: бедность уменьшится только в отчетах чиновников, а неравенство вырастет в реальной действительности. Рассчитывать на нечто иное не приходится еще и потому, что столь трогательное внимание к проблеме бедности проявляют люди, относящиеся к тому самому высшему среднему классу.
Однако механизмы практической реализации этих инициатив в книге Михайи и Селеньи не описаны — надо полагать, они по умолчанию видят их в стандартных демократических процедурах, с помощью которых можно влиять на налоговую политику государства. Кроме того, авторы признают, что предлагаемая ими перенастройка налоговой сферы может и не принести желаемый эффект. Навязать избыточно высокие налоги на наследство (как и любые другие, будь то обложение прибыли или заработков) чрезвычайно сложно, обладатели состояний, как обычно, найдут легальные способы уйти от налогообложения, и государству придется «включать заднюю». В качестве соответствующих примеров в книге приводятся Дания, где была установлена одна из самых высоких в мире ставок налога на состояния, но затем этот налог пришлось отменить, а также Япония со ставкой налога на наследство 55%. Чтобы избежать налогообложения, часть богатейших граждан этой страны сменили (по документам) место жительства, после чего правительство в свою очередь расширило налогообложение на их активы по всему миру, и это вызвало проблему привлечения в Японию иностранных инвесторов, поскольку налогообложению могли подвергнуться все их активы, где бы они ни находились.
Но как быть, если само государство и сфера политического в целом находятся под контролем того самого высшего среднего класса, который вряд ли станет играть в игру «пчелы против меда»? Описанные в книге множественные способы поглощения государства частными интересами не оставляют никаких сомнений в том, что общество «20/80» — это надолго. Если, конечно, не сработает естественная закономерность: наследники, как правило, склонны проматывать полученное наследство (в качестве примера Михайи и Селеньи ссылаются на роман Томаса Манна «Будденброки»). Но понимание того, что история в конечном итоге расставит всех по своим местам, выглядит слабым утешением в мире, стремительно возвращающемся в Средние века.