1. В возрасте 95 лет умер никарагуанский поэт, священник, в прошлом революционер Эрнесто Карденаль, министр культуры в сандинистском правительстве и один из создателей «теологии освобождения» («Христос привел меня к Марксу», — говорил он). The New York Times вспоминает основные этапы его биографии — в том числе конфликт с Ватиканом: в 1984 году папа Иоанн Павел II запретил его в служении, и это прещение было снято только в прошлом году папой Франциском. В Никарагуа после смерти Карденаля был объявлен трехдневный траур.
Два стихотворения Карденаля, включая «Псалом 1» в переводе Вячеслава Куприянова, вошли в прошлогоднюю антологию поэзии Латинской Америки.
2. К 220-летию Евгения Баратынского Алина Бодрова рассказывает на «Арзамасе» о пяти его стихотворениях, самых известных — от раннего «Разуверения», в котором уже есть «замечательные поэтические и эмоциональные находки», до «Запустения», которое Бродский называл лучшим стихотворением, написанным по-русски, и предсмертного «Пироскафа». «Многоплановость этого текста Баратынского не раз заставляла исследователей и читателей видеть в его образности предчувствие скорой смерти и обращать внимание на двойственность образов жребия, вынимаемого из урны, и Элизия, но... в поэтическое задание текста это едва ли входило», — пишет Бодрова и цитирует покойного филолога, специалиста по Баратынскому Алексея Пескова: «„Пироскаф” означал решение жить: жить без тоски по прошедшему, с надеждой на будущее и в упоении настоящим моментом. Но лишь душа его разжалась, первая же невзгода оказалась роковой».
3. В Центральном государственном архиве литературы и искусства Санкт-Петербурга нашли считавшийся утраченным сценарий экранизации «Трудно быть богом»: его написали сами братья Стругацкие. Там же обнаружилось «сценарное дело» — документы о подготовке фильма, в итоге не снятого. Подробности обнаружения папки описывает «Фонтанка»; находку сделали по счастливой случайности. Венера Галеева реконструирует ход работы над фильмом: «Сначала все шло по плану. <...> В феврале 1966 года Стругацкие не только сдали первый вариант сценария, но и получили по нему редакторское заключение. Редакторы Рохлин и Михайлова похвалили работу за острый сюжет, развитый юмор и наличие интеллектуального героя, но отметили, что завязка в повести кажется им вернее той, которую Стругацкие выбрали для сценария». Второй вариант писатели (получавшие все это время крупные авансы) представили в июне: в нем «было много юмора. Впрочем, сцену с пьяным Руматой, которая присутствовала в первом варианте, авторы убрали». Долго искали режиссера; в 1967 году (!) сценарием заинтересовался Алексей Герман. Таким образом, его экранизация (снятая в итоге по совершенно другому сценарию) — один из самых длительных проектов в истории кино. В 1960-е же работа была прекращена — и режиссер, и Стругацкие связывали это с подавлением Пражской весны, которое окончательно похоронило оттепельные настроения.
4. На днях был объявлен длинный список иностранной номинации премии «Ясная Поляна». На «Ленте» вышел экспресс-обзор Натальи Кочетковой — краткие определения каждой книги. Среди номинантов — Али Смит и Мишель Уэльбек (у обоих номинированы сразу два романа), недавняя букеровская лауреатка Анна Бернс, Мадлен Миллер, Карл Уве Кнаусгор — и японский живой классик Кага Отохико с гигантской трехтомной эпопеей «Столица в огне».
5. «Арзамас» продолжает рубрику «Ученый совет» — разговоры с выдающимися учеными-гуманитариями старшего поколения. В новом выпуске — Александр Жолковский. Он рассказывает о работе с Юрием Щегловым и Игорем Мельчуком, общении с Проппом и Лотманом, выезде из СССР (замечательная деталь — об инструкции для эмигрантов: «Это была практически целая книга — большая машинописная папка, которую уезжавшие, пополняя, передавали друг другу. Там были телефоны всех учреждений, куда звонить в случае чего, кому дать взятку и даже сколько за что давать»). Отдельный раздел посвящен дружбе с Андреем Синявским и Марией Розановой:
«Однажды мы с Ольгой Матич в Европе взяли машину, и я говорю: „Андрей Донатович, ну вот что вы здесь сидите — давайте мы вас куда-нибудь повезем, какой-нибудь замок посмотрим”. Приехали в какой-то недалекий замок, походили по нему. В огромном вестибюле, возможно, когда-то это была конюшня, а теперь — ресторан при замке. И мы сидим в одном конце за столиком вчетвером, а в другом конце — семья с ребенком. И ребенок, бегая с мячиком по этому огромному залу, увидел Синявского. Мячик стал подкатываться все ближе, ближе, ближе, в конце концов попал на колени к Синявскому, и мальчик подбежал к нему за мячиком, посмотрел на него и говорит по-немецки: „Bist du ein Zwerg?” („Ты гном?”) Синявский сказал нам: это слово я знаю — это слово из сказок. „Ja, ja, — говорит, — ja, ja”. И мальчик в полном восторге хватает свой мяч, бежит к родителям и рассказывает им, что он познакомился с гномом».
6. В «Новой газете»*СМИ, признанное в России иностранным агентом — эссе Александра Гениса*Признан властями РФ иноагентом «Метемпсихоз. Сериал как загробная жизнь романа». Генис полагает: «тем, чем в ХIХ веке были романы, а в ХХ — кино, в ХХI стали сериалы». Универсальность романа проявилась в сериале, как только он вышел за пределы стереотипов; здесь, очевидно, сыграли роль популярность и обилие сериалов: в условиях острой конкуренции нужно постоянно опережать соперников, выдумывать что-то новое, раздвигать границы. Роман тем временем дышит на ладан:
«Прощаясь со второй декадой нашего века, я просмотрел перечень лучших романов, опубликованных за это время в Америке. Нет смысла его приводить, потому что все равно никто не вспомнит эти книги ни через десять, ни тем более через сто лет. Между тем, если оглянуться на прошлый век, то мы обнаружим, что 1910-е были родиной великой модернистской словесности, начиная с большой троицы: Джойс, Пруст, Кафка. Сегодня таких нет и не будет — слишком много конкурентов. В борьбе с ними роман, как металл в мостах, переживает усталость жанра. Каждый раз, когда я вижу новый пухлый роман, меня охватывает ужас перед перспективой убить месяц на чтение».
Сериалы же, которые поглощают не меньше времени, такого ужаса не вызывают: по Генису, они, в точности как романы, выдерживают баланс между эстетическим удовольствием и сюжетной привлекательностью, предлагают «массированную иллюзию реальности, вкрадчивое погружение в вымышленную жизнь, мерную ритмически организованную композицию, чередование нарративной активности и темпераментных всплесков, океан занимательных подробностей и море интересных лиц». Если будущее литературы на этом фоне остается сомнительным, то ее прошлое как раз будет процветать — правильно, за счет сериальных экранизаций классики и новых интерпретаций. В частности, архетипические литературные герои легко переживут пересадку в чужие реалии — как это случилось с Шерлоком Холмсом. Генис рассказывает, какие сериалы он не прочь посмотреть: тут есть «Гек Финн в Гарлеме 1960-х» и «Остап Бендер и Перестройка». Где-то на сценарном факультете ВГИКа потер руки перспективный старшекурсник.
7. Две поэтические публикации. На «Грезе» — новые стихи Нины Ставрогиной.
Где ни динария, ни лепты —
вдруг — алтарь,
отталкивает
и дар и жертву:
в долине, вымытой из-под лилии,
при не пробитой линиями
ладони
нельзя остаться
Тёмная кровь, просвещаясь,
заливает латынью
львиный сад, соловьиный ров,
где окончательный огонь
выпытывает у дерева
всю угольную правду,
ве́домую и так
Удивляет здесь прежде всего охват, ощущение ландшафта — при сохранении тонкой игры со звуком, который заставляет обратить внимание на детали. То, что делает Ставрогина, можно было бы назвать поэтической синестезией.
Вторая публикация — четыре стихотворения Галины Рымбу на «Кольте». Тексты Рымбу последних лет разделяются на два полярных типа: это, с одной стороны, непрозрачные, требующие долгого вчитывания стихи и prose poetry, которые наследуют Драгомощенко и Александру Уланову; с другой — «поэзия прямого действия», социальные комментарии и страстные манифесты. Нынешняя публикация относится ко второму типу: стихотворение «Ее парень работает вышибалой» увязывает секс и насилие с агрессивностью «русского бедного», в «Оскорблении власти» практически стирается граница между политическим стихотворением и программной статьей — причем Рымбу делает это сознательно:
Анархо-коммунизм — это про демократию,
про всеобщую осознанность и социальную ответственность,
про то, что труд и ресурсы принадлежат нам,
а мы сами определяем какими должны быть общественные институты,
про ослабление функции государства,
которое не может и не должно быть в XXI веке
«сильной рукой». Особенно тут.
<...>
Оскорбление власти и подрыв её оснований — наше прямое дело,
мы — те, кто пишет, разрушает, критически осмысляет и переизобретает её формы.
Но мои друзья снова говорят: «это сомнительно, поэзия не должна
смешиваться с идеологией». Может быть и так. Но вопрос власти
и контроля за нашими чувствами, трудами,
намерениями и телами она может поднять?
8. На «Медузе»*СМИ, признанное в России иностранным агентом и нежелательной организацией появилось интервью с Алексеем Сальниковым. Писатель признается, что пришел в восторг и от театральной постановки «Петровых в гриппе», и от фильма Кирилла Серебренникова (фильм еще не готов, но для восторга хватило трейлера: «Фильм получился очень комичный, там есть даже сцена самоубийства этого Сергея — она очень смешная. Или это я просто от радости смеялся, что вижу свою книгу на экране». Кроме того, Сальников рассказывает о будущем романе: «Там появится элемент фантастики, чистой фантастики, но не в духе сорокинской сатиры, а повеселее, этакое описание мира соцсетей через призму культурологии. <…> Стоит помнить, что юмор для всех разный, и роман кому-то покажется дико смешным, а для кого-то он будет чернушным и беспросветным, потому что самое смешное сейчас — это правда».
9. В серии «Женская история для детей» выйдет книга о поэтессе Нине Искренко, написала ее Надя Делаланд, а проиллюстрировала Ирина Коноп. «Полистилистика, трансгрессивность, синтез искусств ― как говорить с детьми про такие вещи? Мы придумали!» — уверяют авторы. Поддержать проект можно на «Планете». Ранее в серии выходили книги о Наталье Горбаневской, Евфросинии Керсновской, цыганской поэтессе Папуше и правозащитнице, исследовательнице ксенофобии Галине Кожевниковой.
10. На сайте «Либеральной миссии» — подробная статья переводчика Яна Пробштейна об американском поэте Чарльзе Бернстине. Пробштейн рассказывает об основных особенностях его поэтики и о правилах «интроективного стиха», который Бернстин противопоставляет олсоновскому «проективному». Недавно в «Русском Гулливере» вышла большая книга пробштейновских переводов из Бернстина; мы собираемся написать о ней в одном из ближайших выпусков нашего обзора поэтических новинок.
11. На фоне коронавирусных новостей во Франции подскочили продажи «Чумы» Альбера Камю. В России тоже стали покупать больше «книг на случай» — но это в основном медицинский научпоп («Пандемия» Сони Кох и «0,05» Петра Талантова; и то и другое отрадно) и просто поп: апостол плоской Земли и лунного заговора Игорь Прокопенко за какой-то месяц склепал книгу «Коронавирус. Вирус-убийца». Камю (и Маркес), впрочем, тоже на подъеме: их продажи серьезно выросли на «ЛитРесе». Гендиректор BookMate Андрей Баев*Признан в России иностранным агентом рассказывает, что «всегда читают много ситуативного»: в прошлом году, когда горел Собор Парижской Богоматери, одноименный роман Виктора Гюго стал бестселлером во всем мире.
12. Рубрика «их нравы», плавно перетекающая в рубрику «курьезы». В фейсбуке обнаружили рекламу ФБР, использующую образ Владимира Высоцкого: «За основу взят кадр из фильма „Место встречи изменить нельзя”, где Высоцкий сыграл свою самую известную роль — капитана Глеба Жеглова. Надпись на снимке гласит: „Место встречи изменить нельзя. Нам есть о чем поговорить. Мы тоже любим Высоцкого”. Нажав на рекламу, пользователь попадает на страницу контрразведки ФБР». Сын Высоцкого Никита уже собирается обратиться в суд.
13. На Rara Avis Дарья Кожанова рассказывает о самых известных итальянских писательницах XX и XXI веков — помимо Элены Ферранте. Полезный, хотя, может быть, слишком краткий обзор: биографии и основные произведения Сибиллы Алерамо, Альбы де Чеспедес, Эльзы Моранте, Анны-Марии Ортезе, Наталии Гинзбург, Голиарды Сапиенцы, Донателлы Ди Пьетрантонио и Микелы Мурджи.
14. Вуди Аллен опять остался без издателя. Сначала издательская группа Hachette объявила, что книга воспоминаний режиссера «Кстати, ни о чем» выйдет 7 апреля. После этого сотрудники издательства устроили забастовку, уйдя с работы: «Мы солидарны с Ронаном Фэрроу, Дилан Фэрроу и всеми, кто пережил сексуальное насилие». «Имеются в виду приемная дочь Аллена Дилан Фэрроу, которая рассказывала, что отец домогался ее, когда ей было 7 лет, и его сын Ронан Фэрроу, в прошлом году опубликовавший в Hachette книгу о сексуальных преступниках», — поясняет Vox. И Дилан, и Ронан также выступили с осуждением лицемерия Hachette.
На следующий день издатели известили, что с тяжелым сердцем отменяют публикацию. Сотрудники Hachette на условиях анонимности передают, что хотели бы получить извинения от своего гендиректора. В твиттере некоторые читатели возмущаются: Вуди Аллен не был осужден за насилие.
15. В The New Yorker — большая статья Алекса Росса о том, как жилось в Калифорнии немецким и австрийским писателям, бежавшим от Гитлера. Герои публикации — Бертольд Брехт, Франц Верфель, Лион Фейхтвангер, Томас и Генрих Манны, Альфред Дёблин, Вики Баум, Теодор Адорно и другие. Все они жили близко друг от друга: поездку по их калифорнийским адресам можно уложить в один день. «Писатели составляли основу немецкого эмигрантского сообщества» в Лос-Анджелесе, хотя были здесь и кинорежиссеры, и сценаристы, и музыканты, и архитекторы; «редко когда в одном городе собиралось столько потрясающе одаренных людей», — замечает Росс. Американцы охотно пользовались этим соседством. Шёнберг преподавал Джону Кейджу и играл в теннис с Чарли Чаплином и Гершвином. Актер Чарльз Лоутон получил главную роль в постановке брехтовской «Жизни Галилея».
Немцы и австрийцы были, с одной стороны, благодарны стране, давшей им приют. С другой, дал себя знать миф о просвещенной Европе, противопоставленной дикой Америке. По словам Брехта, Голливуд показал ему, что рай и ад могут быть одним и тем же местом, а композитор Эрик Цайсль называл Калифорнию «солнечной голубой могилой». Кроме того, эмигранты мучились ностальгией по потерянной родине и в то же время чувством вины: «Их мучило несоответствие между их идиллическим бытием и кошмаром, который творился в Европе».
Росс прослеживает пути немецких интеллектуалов, бежавших от нацистского режима. Многие уезжали во Францию — но в 1940-м в нее вторгся Гитлер. Фейхтвангеру пришлось спасаться, переодевшись женщиной; целая группа, куда входили Генрих Манн с женой и племянником, перешла Пиренеи, чтобы попасть в Испанию. Многих вызволили американцы: первая леди Элеанор Рузвельт, любившая книги Фейхтвангера, начала действовать, увидев в газете фото писателя во французском лагере; журналист Вариан Фрай сумел вывезти многих людей, часто в обход закона («если бы квоты были расширены, спаслись бы еще тысячи евреев»).
В Лос-Анджелесе жизнь беглых писателей «часто была абсурдной». Некоторым, в том числе Генриху Манну и Дёблину, нашли работу в Warner Bros. и Metro-Goldwyn-Mayer; это была скорее синекура, чтобы помочь беженцам с визами. «Манн и Дёблин ежедневно приходили на работу, хотя по-английски говорили плохо, а их идеям явно не было места на экране». Почему же тогда столько беженцев оказалось именно в Лос-Анджелесе? Дело отчасти объясняется тем, что здесь у них уже были налажены дружеские связи, и главной фигурой — как сейчас бы сказали, коммуникатором — была австрийская сценаристка Залка Фиртель. «Она отдавала все силы, помогая с визами людям искусства, оказавшимся в опасности, и поддерживая их по приезде. Скорее всего, без нее не было бы никакого тихоокеанского Веймара». Фиртель, кроме всего прочего, обладала даром дипломата. Благодаря ей писатели не перессорились, а поводов было много: кому-то повезло больше, кому-то меньше.
Росс рассказывает и о том, что писали именитые эмигранты. Кто-то, как Генрих Манн, «наполнял историческую прозу отсылками к современности»: изображение Варфоломеевской ночи сразу вызывало в памяти нацистские погромы. Кто-то обращался к истории недавней: например, Дёблин написал цикл романов о германской революции 1918–1919 годов. Некоторые, как Анна Зегерс, избрали своей темой жизнь на чужбине. Для всех эмиграция стала тяжелым испытанием, но если Фейхтвангер писал, что она закаляет человека, приучает к трудностям, пробуждает в нем изобретательность, то на Клауса Манна, старшего сына Томаса, она наводила суицидальные мысли — как и на героев его прозы. Сам «некоронованный император Германии в изгнании» — Томас Манн — наслаждался в Калифорнии комфортной жизнью и заканчивал тетралогию «Иосиф и его братья». В то же время он создавал эссе вроде «Грядущей победы демократии» — до сих пор, по мнению Росса, актуальные. Постепенно до него, как и до его коллег, доходила ужасная правда о Холокосте; уже в 1942 году в радиообращении к немцам он говорил о евреях, убитых в газовых камерах. После окончания войны он призывал ко «всеобщей ответственности» — что не равнялось всеобщей вине, но вызвало протест в Германии и неудовольствие в эмигрантских кругах: ни Брехт, ни Дёблин не соглашались, что рядовых немцев можно обвинять в преступлениях Рейха наравне с верхушкой НСДАП. Манна же эти мысли натолкнули на создание «Доктора Фаустуса», а в последние свои годы он, уже американский гражданин, с тревогой наблюдал за тем, что делали в США Маккарти, Гувер и Никсон: «что-то похожее он уже видел».
16. Сайт Mental Floss составил список самых примечательных вещей, украденных из библиотек. На первом месте — вещи, принадлежавшие Алану Тьюрингу, в том числе Орден Британской империи; еще есть австралийский «дырявый доллар» — монета, стоящая сотни тысяч долларов недырявых. Бывший секретарь президента Кеннеди умудрился присвоить кресло-качалку шефа (да, оно тоже хранилось в библиотеке). А где же книги, спросите вы? Есть и книги: Женевская Библия 1615 года издания, львовский «Апостол» — первая книга, отпечатанная на территории современной Украины, и редкие медицинские справочники. А еще из старых фолиантов вырывают отдельные страницы: в 2009 году в этом уличили миллионера Фархада Хакимзаде, который испортил 112 книг в Британской библиотеке и в Бодлеанской библиотеке Оксфорда. Миллионер-библиоман орудовал скальпелем; на суде он признался, что ходил наводить порядок в своем книжном собрании даже в собственную брачную ночь.