Йоран Терборн. От марксизма к постмарксизму? М.: Издательский Дом Высшей школы экономики, 2021. Перевод Николая Афанасова. Содержание
Три тоста за Маркса
В отличие от многих доморощенных адептов учения Карла Маркса, относящихся к его идеям со звериной серьезностью, Йоран Терборн видит в нем скорее уходящего все дальше в прошлое собеседника, который «только вызревает, во многом как хороший сыр или старое вино, не подходящие для дионисийских вечеринок или быстрого перекуса на передовой». Такой подход прежде всего препятствует восприятию Маркса в соответствии с чеканной ленинской формулировкой: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Но не потому, что Маркс в чем-то принципиально ошибался, а потому, что мир, как правило, сложнее любых теорий, даже всепобеждающих, и в какой-то момент он попросту стал развиваться не вполне по Марксу.
Родившийся в 1940 году Терборн относится к тому поколению западных социальных мыслителей, чьи взгляды во многом были сформированы духом «всемирной революции» 1968 года, оставившей многие построения Маркса в прошлом. Между XX веком — веком марксизма — и XXI столетием, подчеркивает Терборн, произошел «сейсмический социальный и интеллектуальный сдвиг», совпавший с разворотом Китая к рынку и распадом СССР и соцлагеря. Одновременно подошла к концу великая эпоха промышленного рабочего класса, занимавшего столь значимое место в трудах Маркса в качестве пресловутого могильщика капитализма — собственно, события 1968 года и продемонстрировали, что на первый план исторического процесса выходят многие ранее игнорировавшиеся политические субъекты.
Но это, конечно же, не означает, что Маркса нужно сбросить с парохода (пост)современности: он, по утверждению Терборна, остается вдохновляющим помощником в размышлениях о сути современности и об эмансипации человека. Терборн предлагает поднять за Маркса (в честь его близившегося тогда двухсотлетия) три тоста. Первый — за Маркса «как сторонника эмансипаторного разума, рационального исследования мира, приверженца идеи человеческой свободы от эксплуатации и угнетения», второй — за историко-материалистический подход к социальному анализу, третий — за «его диалектическую открытость, его восприимчивость к противоречиям, антиномиям и конфликтам социальной жизни и глубокое их понимание».
Здесь стоит вернуться к процитированной выше ленинской фразе и вспомнить ее общий контекст: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Оно полно и стройно, давая людям цельное миросозерцание, непримиримое ни с каким суеверием, ни с какой реакцией, ни с какой защитой буржуазного гнета». По большому счету, как раз об этом и говорит Терборн, видя в Марксе прежде всего выразителя духа непочтительности перед лицом неравенства и привилегий, в особенности обладания властью и статусом. В том мире, который описывал Маркс, главным носителем этого духа закономерно считался пролетариат, но уход этого класса с исторической сцены отнюдь не означает, что капитализм и неравенство наконец заслужили почтительное к себе отношение.
«Преемственность XIX, XX и XXI веков сохранится как в сопротивлении, так и в критике... В современной ситуации дерзкое смирение выглядит наиболее адекватной интеллектуальной позицией. Это дерзость перед могущественными силами капитала и империи. И смирение перед лицом грядущего мира, исследованиями нового и необходимостью забывать уже выученное», — так звучит послание 68-летнего (и, к счастью, по-прежнему здравствующего) Терборна последующим поколениям интеллектуалов.
Эта дерзость, несомненно, несет в себе тот самый «дух 1968 года» и его молодежной культуры — «индивидуалистичной, непочтительной, гедонистической, но вовсе не обязательно консьюмеристской, не затронутой неослабевающим драйвом капитализма к накопительству». Мировое студенческое движение 1968 года, которое Терборн называет одним из главных успехов левых второй половины ХХ века, было, по его словам, важным шагом вперед для сил непочтительности по всему миру, поскольку оно атаковало не только традицию и реакционность, но и самодовольство социального либерализма, социальной демократии, коммунизма и национальных революций.
Одним словом, коммунизм уже точно не будет молодостью мира, но о том, что левые должны вернуться к «приверженности к универсальному удовольствию», и о «гедонистической, досуговой, игровой ориентации» левой мысли Терборн говорит прямым текстом вслед за тостами в честь двухсотлетия Маркса. Остается только вспомнить знаменитый фрагмент из «Маятника Фуко» Умберто Эко: «Маркс симпатичен мне: чувствуется, что он и его Женни занимались любовью с энтузиазмом. Это ощущается по умиротворенности его стиля и по неизменному юмору».
В поисках утраченного марксизма
В этой книге Терборн не упоминает расхожего высказывания Маркса, который якобы утверждал, что не является марксистом, но эта мысль определенно звучит в подтексте его рассуждений об исторической траектории марксизма. Если, как мы видели, интеллектуальная установка в духе «назад к Марксу» вполне возможна и даже желательна, то назад к марксизму, уверен Терборн, вернуться уже не получится.
Йоран Терборн
Основанием для такого вывода служит представление о марксизме как структуре с тремя вершинами. Прежде всего, отмечает автор, он был исторической социальной наукой, фокусировавшейся на функционировании капитализма и в более общем смысле на историческом развитии с акцентом на динамике производительных сил и производственных отношений. Во-вторых, это была философия противоречий — диалектика. В-третьих — и эту вершину треугольника Терборн считает определяющей — марксизм был не просто некой интеллектуальной традицией, но практикой политической борьбы, в полном соответствии со знаменитой формулировкой из «Тезисов о Фейербахе».
Но теперь, констатирует Терборн, этот марксистский треугольник, по всей видимости, безвозвратно сломан, хотя еще сравнительно недавно, в «славное тридцатилетие» после Второй мировой войны, казалось, что левые способны одержать победу в мировом масштабе. Рассуждениям о том, почему этого не произошло, Терборн посвящает почти половину книги.
Глобальное отступление левых сил в ходе экономического кризиса 1970–1980-х годов, сопровождавшегося поворотом от национализации к приватизации и от разных версий социализма к неолиберализму, Терборн рассматривает как результат совпадения трех системных процессов.
Во-первых, начала исчерпываться программа развития социалистических государств во главе с Советским Союзом: вне области гонки вооружений с США на вопросы о том, как создавать новые технологии и увеличивать производительность труда, с советской стороны так и не появилось убедительных ответов. Одновременно многие левые силы вне соцлагеря — в Великобритании, США, а также в Латинской Америке — не смогли справиться с конфликтами в распределении ресурсов, которые возникли во время кризиса, и это привело к еще более серьезным инфляционным кризисам, безработице, экономической неуправляемости и рецессии: «Провалы расчистили путь мощной ответной реакции правых сил — жесткой в Латинской Америке, но в Северной Америке и Западной Европе реализованной в формально демократических границах. Так возник неолиберализм, который все еще с нами». Хуже того, неолиберальная экономическая политика, признает Терборн, принесла людям определенные материальные выгоды — например, соответствующие правительства сумели обуздать инфляцию, один из главных симптомов кризиса 1970–1980-х годов.
Во-вторых, еще одна надежда послевоенного марксизма — бывшие колонии Азии и Африки, получившие независимость, — оказались фатально неадекватными требованиям социалистического планирования и направляемого государством экономического развития. В-третьих, в странах ядра мировой капиталистической системы новые источники создания капитала и технологии управления бросили вызов дееспособности государства, которое в 1950–1960-е годы, казалось, усвоило левую повестку Модерна: развитие стало восприниматься прежде всего как перераспределение доходов в пользу некогда — и все менее — опасного класса, в итоге оказавшегося на периферии социума. Но, как выяснилось, это была лишь краткая интермедия в истории капитализма, определенно выходящей за пределы анализа Маркса.
Терборн определенно не склонен к стилистике обращения с оппонентами и «оппортунистами» в духе Маркса и Ленина, но из его анализа марксизма последней трети ХХ века легко напрашивается вывод, что слабым звеном в упомянутом выше треугольнике оказалась не только политическая деятельность.
В частности, Терборн постоянно подчеркивает, что многие марксисты недооценили силу государства, которое, как гласит всепобеждающее учение, должно рано или поздно отмереть в силу некой объективной исторической необходимости. Сначала левые на глобальной периферии фатально недооценили потенциальное насилие со стороны правых, либо находящихся у власти, либо имеющих доступ к ее механизмам, что привело их к кровавым поражениям — от Индонезии в 1965 году до Чили, Аргентины и других латиноамериканских стран в следующем десятилетии. А далее неолиберальные государства, подтвердив свою способность добиваться политических целей — от борьбы с инфляцией до проведения в жизнь различных социальных программ, — фактически перехватили левую повестку в большинстве стран. В 2007 году Терборн с определенными симпатиями смотрел на такие латиноамериканские страны с левыми режимами, как Венесуэла, Эквадор и Боливия, но дальнейшее их развитие едва ли может вызвать у любого вменяемого правительства желание повторить их левые эксперименты.
В то же время марксистами была во многом утрачена и теоретическая перспектива. Пока (пост)марксисты пренебрегали государством, признает Терборн, подлинный вклад в анализ создания европейских национальных государств был внесен с других позиций такими макросоциологами, как Чарльз Тилли и Майкл Манн. Правда, о том, что первые исследования Манна — вероятно, самого значительного из ныне живущих социальных теоретиков, автора монументальных «Источников социальной власти» — были посвящены рабочему классу, Терборн не сообщает. В то же время он довольно подробно разбирает эволюцию взглядов еще одного известного некогда левого теоретика — Андре Гундера Франка, того самого, который еще в 1960-х годах выдвинул на основе латиноамериканского материала концепцию развития недоразвитости (до сих пор, кстати, прекрасно работающую). Однако в дальнейшем Франк фактически полностью порвал с марксизмом и ушел в дебри макроистории. Его позднейшие, родившиеся в противостоянии с Иммануилом Валлерстайном построения по сути отрицают базовое для марксизма представление о капитализме: Франк полагает, что все пять тысяч лет письменной истории человечества были эволюцией единой мировой системы. «Забудьте о капитализме» — так называется глава одной из его поздних работ.
Постмарксизм в хвосте постмодернизма
Определение постмарксизма — понятия, вынесенного в заглавие книги Терборна, — приводится лишь на самых последних ее страницах. Термин «постмарксизм» автор предлагает употреблять в широком смысле применительно к авторам с «эксплицитно марксистским бэкграундом», чьи работы выходят за пределы марксистской проблематики, а сами эти исследователи не декларируют приверженности марксизму — наиболее известными из них Терборн называет Славоя Жижека, Антонио Негри и его соавтора Майкла Хардта. При этом, уточняет Терборн, постмарксизм не эквивалентен экс-марксизму и не имеет четких границ с неомарксизмом, под которым предлагается понимать исследования, отступающие от классического марксизма, но сохраняющие открытую ему приверженность.
Очевидно, что сам по себе постмарксизм — какой бы смысл в это понятие ни вкладывать — имеет непосредственное отношение к постмодернизму, точно так же, как марксизм напрямую связан с Модерном (в этом отношении Терборн следует за одним из крупнейших западных марксистов второй половины ХХ века Маршаллом Берманом). Тогда же, когда и закат политического марксизма, отмечает Терборн, можно было наблюдать отказ от современности (Модерна) во имя постсовременности и подъем постмодернизма. Последний одновременно питался деморализацией и неуверенностью левых, последовавшими за эйфорией 1960–1970-х годов, и в значительной степени обращался к левым и бывшим левым, и уделял определенное внимание подъему модернизма правого толка, который принял вид неолиберализма или агрессивного капитализма — типично постмодернистские неразборчивость и всеядность, anything goes (сгодится все), как сказал бы автор книги «Против метода» Пол Фейерабенд.
В оригинале книга Терборна вышла практически одновременно с началом глобального кризиса 2008 года, который по сути подвел жирную черту под эпохой постмодернизма, продемонстрировав, что дальше так жить нельзя (хотя в действительности потом мы прожили примерно так же больше десяти лет). За это время постмарксистская мысль, несомненно, обогатилась, причем в ряде случаев она претендовала на очередной вариант аутентичного прочтения самого Маркса. Например, еще один крупнейший американский социолог Рэндалл Коллинз в статье 2009 года о природе глобального кризиса, которую в свое время доводилось переводить автору этой рецензии, утверждал, что Маркс давно уступил пальму первенства в социологии Веберу, но сам в то же время предлагал «обнаженную» версию марксизма. Это, по мнению Коллинза, не трудовая теория стоимости (ценности), не отделение труда от средств производства и не отчуждение — под «обнаженным» марксизмом он понимал прежде всего принцип технологического замещения человеческого труда, который, по его мнению, вновь стал определяющим для развития капитализма. Никакого освобождения человечества в конце кризиса этот вариант марксизма не обещает: все выходы из тупика технологического замещения, главным из которых некогда было создание массового среднего класса, надежно заблокированы.
Спустя несколько лет эти мотивы подхватил британский социолог Гай Стэндинг в книге «Прекариат. Новый опасный класс» — по своему духу она оказалась уже вполне марксистской, поскольку обновленная повестка классовой борьбы в ней так или иначе вышла на первый план. Но вопрос о том, удастся ли на этой новой основе пересобрать описанный Терборном марксистский треугольник, по-прежнему открыт. Сможет ли прекариат превратиться из класса-в-себе в класс-для-себя? Понадобятся ли ему вообще теории марксистского толка? Или же он будет довольствоваться вполне постмарксистскими решениями в духе базового безусловного дохода? Ответы на эти вопросы пока скорее пессимистичные: спустя год после появления коронавируса ситуация заставляет вспомнить предупреждение Терборна, согласно которому не стоит недооценивать мощь государства, в том числе репрессивную, и его умение перехватывать даже самую радикальную повестку.