Четвертое измерение тебе запретим

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Юлия Маннхерц. Оккультизм в последние десятилетия Российской империи. СПб.: БиблиоРоссика, 2025. Перевод с английского Дмитрия Гальцина. Содержание

Символист Брюсов принимал участие в спиритических сеансах, где не только щупал женщину между ног (уж простите, это не мы, это сам Валерий Яковлевич признается в записных книжках, что так хулиганил), но и наблюдал многообразные явления, решительно невозможные с позиции строгого материализма: бросаемые предметы, стуки, эфирные прикосновения, записи, сделанные нематериальной рукой, и даже левитирующий стол. Зоолог и писатель Николай Вагнер имел удовольствие наблюдать в Петербурге на медиумическом сеансе зрелище играющей в воздухе гармоники — после чего из скептического критика спиритизма превратился в самого ревностного его сторонника. Вместе с одним из основоположников русской химии Александром Бутлеровым Вагнер безуспешно пытался доказать реальность спиритических феноменов научному сообществу, однако натолкнулся на препятствие в лице Дмитрия Менделеева. Последний, впрочем, своей непримиримой борьбой со спиритизмом лишь привлекал к нему еще больше внимания публики, и без того взиравшей на спиритов с жадным любопытством.

Долгое время тема повального увлечения оккультными практиками деятелей науки и искусств в начале ХХ века оставалась для исследователей их творчества и биографий темой если и не запретной, то чрезвычайно скользкой, как если бы все эти многомудрые люди оказались околпачены где-нибудь на базаре особенно ловким фокусником. Потом, правда, климат в научном сообществе смягчился, эзотеризм превратился в легитимную тему для академических исследований — и вот уже на русском языке буквально одна за другой выходят увлекательные монографии, посвященные оккультному Ренессансу начала ХХ века и смежным с ним предметам.

Сравнительно недавно была опубликована, например, книга британского историка Кристофера Макинтоша «Россия оккультная. Традиции язычества, эзотерики и мистики», автор которой силится объять необъятное, то есть за пару сотен страниц посвятить читателя во все девиантные духовные искания русской интеллигенции на протяжении ХХ века. Осенью прошлого года вышла из печати более чем увесистая монография доктора философских наук Владислава Раздьяконова «Знаки иного мира. Русское спиритуалистическое движение второй половины XIX — начала ХХ века», специально посвященная отечественным исследователям мира духов и их религиозно-философским идеалам. Продолжим этот список монографией Константина Бурмистрова «В поисках Зефиреи: заметки о каббале и „тайных науках“ в русской культуре первой трети XX века», обозревать которую для «Горького» нам уже доводилось.

И завершим его книгой родившейся в ФРГ славистки Юлии Маннхерц «Оккультизм в последние десятилетия Российской империи», о которой мы и намерены далее говорить. Маннхерц занимается междисциплинарными исследованиями социальной и культурной истории России XIX — начала ХХ века в Колледже Ориел Оксфордского университета, и отечественному читателю ее имя уже могло быть знакомо по составленному ей сборнику «Иррациональное в русской культуре», который пять лет назад издало НЛО.

Обширное поле русского оккультизма рассматривается Маннхерц на материале следующих сюжетов. Повсеместная мода на спиритические сеансы и деятельность Комиссии для рассмотрения медиумических явлений под руководством Дмитрия Менделеева, которая, по мнению одних, дезавуировала морок спиритизма, а с точки зрения других — дискредитировала только саму себя. Апроприация оккультистами в целях доказательства собственной правоты новейших достижений современной им науки, а именно: гипнотерапии, теории четырехмерного пространства и неевклидовой геометрии. Оккультная пресса и популяризованные ей духовные практики. «Непокойные» дома с творящейся внутри них чертовщиною. Попытки оккультистов легитимизировать свое учение в глазах Православной церкви — и богословская реакция на их поползновения. Проникновение патриотического дискурса в сферу оккультного в связи с началом Первой мировой.

Рассматривая эти сюжеты, Маннхерц задается вопросами, которые неизменно интересуют исследователей оккультного вне зависимости от страны его происхождения. Что популярность идей и практик такого рода может сказать нам о состоянии общества, каковы политические последствия такой популярности и как она коррелирует с существующим уровнем экономического и гендерного неравенства? Как эти практики связаны с тенденцией на раскрепощение людьми своей телесности и сознания? Каким образом высоколобый «сатанизм для интеллигенции» соотносится с оккультизмом в изложении популярной прессы, пропагандирующей самоисцеление заряженной водой и тому подобную уринотерапию? Как оккультизм умудряется апеллировать одновременно к религии и к науке в качестве эпистемологических авторитетов, будучи при этом последовательно отвергаем как сторонниками религиозного, так и научного мировоззрений?

Именно с неустойчивым положением оккультизма на границе между верой и разумом связан наиболее забавный, на наш вкус, из сюжетов, раскрытых в книге Маннхерц. В 1878 году уже знакомый читателю химик Бутлеров опубликовал в журнале «Русский вестник» статью под названием «Четвертое измерение пространства и медиумизм», где замахнулся на строго научное объяснение спиритических феноменов за счет современных математических открытий. Бутлеров предположил, что феномены эти могут быть связаны с деятельностью существ, ловко перемещающихся в четырех пространственных измерениях и оставляющих рядом с нами следы, которые мы в силу ограниченности своего восприятия не способны должным образом распознать: точно так же как двухмерные существа-палочки не сумели бы сложить адекватного представления о деятельности трехмерных нас. (Если подобные рассуждения по какой-то причине вам кажутся внове, рекомендуем обратиться к замечательному рассказу Говарда Лавкрафта «Сны в ведьмином доме» и сатирическому роману Эдвина Эбботта «Флатландия» о жизни двухмерных существ).  

Теория Бутлерова всколыхнула в прессе волну негодования и на какое-то время объединила в нетерпимости к ней консерваторов с либералами, хотя аргументы, которые те и другие использовали, разумеется, были диаметрально противоположны по смыслу. Либералов скандализировала попытка человека из научного сообщества выступить против идеалов рационализма и Просвещения. «Все хотя бы отдаленно напоминающее мистицизм» должно было отделяться от сферы науки железобетонным бастионом, а Бутлеров прямо на глазах у ничего не подозревающего читателя вознамерился бастион оный срыть.

В свою очередь, консерваторы принялись в печати атаковать не только Бутлерова и даже не спиритизм как таковой, но именно теорию о четырех измерениях, само существование которой им уже виделось следствием разлагающего общество морального декаданса. Пожелавший сохранить анонимность автор памфлета «Новые реформаторы о „четырех измерениях“ в религии и науке», который, как можно предположить по его содержанию, сам был ученым, писал, что и четырехмерная теория, и спиритизм равным образом являются созданием больных развращенных умов. Только в таких умах, «утверждал он, могли зародиться идеи о контринтуитивной геометрии; в неевклидовой геометрии и геометрии высших измерений нет никакой логики». В них нет также той красоты, тех основательности и порядка, которые мы наблюдаем в трехмерном мире, сотворенном Господом.

Страшно в этих идеях не только то, как они ставят под сомнение всеобщую очевидность божественных истин, но и их подрывной характер в отношении социального порядка: большинство спиритистов происходит из низших слоев общества, и для них вполне логично распространять бредни о такой геометрии, в рамках которой невозможно выстраивание никаких стабильных иерархий. В конечном итоге автор заключал, что «спиритизм и геометрия высших измерений <…> были силами, которые подрывали социальную организацию Российской империи и вполне буквально были привиты в ней извне». «И топологию твою … запретим», как сказали бы по схожему поводу сегодня.

Встреченные в штыки со стороны сообщества рационалистов спиритуалисты тщились «продать» свои идеи сообществу церковному, однако и там находили самый решительный отпор. Аксаков писал, что спиритуализм «уживается со всяким вероучением, давая ему только опору в главном — в фактическом доказательстве пакибытия». Православные авторы, однако, называли в печати спиритуализм разновидностью язычества или формой особенно изощренного духовного позитивизма: не имея внутри себя никакой веры, эти люди способны принять реальность жизни вечной, только если им дадут ее слышать и осязать. Полагая спиритические феномены «исходящими от злого духа», представители Церкви могли настаивать на репрессивных мерах правительства в отношении людей, занятых подобными практиками.

Достигнув этого места настоящей рецензии, внимательный читатель уже мог задаться вопросом, почему, если название книги Маннхерц обещало нам разговор об оккультизме в поздней Российской империи, все это время я пересказываю исключительно истории о видных спиритуалистах и связанных с ними скандалах. Действительно, согласно определению самой Маннхерц, «в поздней Российской империи оккультизм представлял собой собрание теорий, верований и практик, куда входили спиритические сеансы, квазинаучные теории о математике, рентгеновском излучении и световых волнах, гипноз, упражнения по медитации, теософские дискуссионные группы, телепатия, ясновидение, режимы диеты, молитвы, программы гимнастических тренировок, а также исследование сверхъестественных происшествий в домах». Невозможно не заметить, что подобное определение отличается впечатляющей всеядностью, и таким образом в область оккультного попадают не только безобидная гимнастика и медитативные практики — но и все связанное со спиритическими сеансами поле целиком.

Вышеупомянутый Раздьяконов, например, склонен рассматривать русский спиритуализм как самостоятельное религиозно-философское явление, находившееся с оккультизмом «в сложных, зачастую конфликтных отношениях» (что, разумеется, не исключает диффузного обмена идеями, персоналиями и практиками, существовавшего между двумя этими достаточно близкими полями). Значимый водораздел между двумя этими мировоззрениями пролегает, с точки зрения исследователя, в их отношении к религии: если оккультисты склонны были ее воспринимать снисходительно или враждебно, то русским спиритуалистам свойственно было сохранять христианскую идентичность.

Маннхерц, рассуждая об оккультизме, говорит по преимуществу именно о спиритуализме — и использует слова «оккультист» и «спиритуалист» в качестве синонимов. Помимо того, в книге встречаются сюжеты, связанные с гипнозом (история которого составляет один из важных исследовательских интересов автора) и населенными злонамеренной силой (привычно называемой нами «полтергейстом») домами. Эти явления имеют несомненное отношение к сфере «паранормального» и способности человека управлять сокрытыми в нем самом и природе силами, но, опять же, не к «оккультизму» в узком смысле этого слова: то есть не к оккультным наукам — алхимии, каббале, магии, астрологии и иным формам мантики — и не к оккультной философии. На протяжении всей книги Маннхерц, посвященной «оккультизму в поздней Российской империи», мадам Блаватская и теософы, а также господин Мебес и мартинисты будут встречаться читателю лишь эпизодически, Рудольф Штайнер мельком окажется помянут в единственном предложении, а Георгий Гурджиев не повстречается ему вообще.

Иные вопросы, возникшие у нас к исследованию Маннхерц, как кажется, напрямую вытекают из этой методологической путаницы. Маннхерц, в частности, пишет, «что одной из причин привлекательности спиритуализма <…> было торжество жизни, точнее говоря утверждение жизни самих участников сеанса. Спиритуалисты описывали потустороннюю реальность как продолжение земной жизни, в которой духи предавались те же занятиям, каковые увлекали их в мире живых»: Пушкин все так же писал на том свете стихи, а народовольцы, убившие Александра II, сочиняли революционные прокламации.

В то же время, насколько нам известно, спиритуализм представляет собой эволюционистское мировоззрение, утверждающее, что по мере путешествия человеческой души сквозь духовные миры и ее приближения к Богу она будет существенным образом трансформирована, а затем отличающие ее личностные качества и вовсе окажутся утрачены.

Маннхерц, правда, рассказывает далее о спиритуалистской теории французского автора Ортолана, утверждавшего, что другие планеты населены последующими, более совершенными в духовном плане воплощениями землян, и о ее близости к учению Блаватской. Она никак, однако, не рефлексирует на тему того, как подобные взгляды соотносятся с ее гипотезой о том, что жизнь в мире духов выглядела привлекательной для адептов спиритуалистических практик именно своей неизменностью.

Далее она заявляет, что «в отличие от религиозных общин, оккультисты не создавали ни организаций, ни пасторских служений; не было даже никакого сообщества собратьев по оккультизму, которое имело бы определенные границы». Нам решительно непонятно, почему, например, «Российское теософическое общество», имевшее в начале ХХ века свои отделения в Москве, Петербурге, Киеве и других городах Российской империи, на роль подобной организации, с точки зрения Маннхерц, не подходило.

Наконец, в заключении Маннхерц пишет, что «в том числе благодаря присутствию оккультизма обществу позднеимперской России была присуща полифония голосов, и их эфемерный баланс подразумевал как несогласие, так и толерантность». Популярность оккультных воззрений способствовала, с ее точки зрения, развитию терпимости к чужим взглядам и появлению плюралистического мировоззрения. Эти достижения оккультизма оказались, однако, перечеркнуты началом Первой мировой с сопутствующим ей шовинистическим угаром, а «после 1915 года интерес к оккультному стал восприниматься как признак вырождения, упадка, легковерности, злонамеренных махинаций и ненадежности».

Оккультные ордена и общества при этом, заметим мы, продолжали функционировать в стране и после начала Первой мировой, и после Октябрьской революции 1917 года (интересующихся здесь отошлем к замечательным работам историка Андрея Никитина), а решающую роль в прекращении их существования сыграло не столько отвернувшееся от них из-за «недостаточного патриотизма» общество, сколько обрушившееся на них репрессиями государство (поднимавшийся нами в интервью с исследователем русской философии Николаем Герасимовым вопрос о том, в какой мере эти сообщества сами могли быть креатурой Советской власти, стремившейся держать под контролем интеллигенцию с ее запросами на духовность, мы здесь оставим, как не имеющий очевидного решения).

Не лишенная остроумия книга Маннхерц может, таким образом, послужить введением в область эзотерических исканий в предреволюционной России, прежде всего связанных со спиритуализмом. Однако, для того чтобы составить об этой области полноценное представление, разумно было бы обратиться к более фундаментальным монографиям — благо такие исследования уже начинают становиться читателю доступны.