Сергей Плохий. Врата Европы. История Украины. М.: АСТ, 2018. Перевод с английского Сергея Лунина
От Геродота до Порошенко
«Открывает историографию Украины Геродот». Это первая фраза первой главы или заинтересует читателя, или оттолкнет. На последних страницах книги он найдет хронологическую таблицу, где рядом с датой 45 000 — 43 000 гг. до н. э. написано: «Неандертальские охотники на мамонтов расселяются на территории современной Украины».
Если читатель ничего не знает об авторе книги, то решит, что перед ним один из тех полумифологических украинских учебников истории, что вошли уже в современный русский фольклор. И будет неправ. Сергей Плохий — профессор Гарвардского университета, лауреат многих премий, светило мировой украинистики. Пишет на английском, украинском и русском. Свободно читает на латыни. В начале 1980-х он защитил в Москве кандидатскую диссертацию. В 1990-м в Киеве — докторскую, после чего переехал в Канаду, а затем в США.
«Врата Европы» впервые вышли на английском языке еще в 2015-м, на следующий год их перевели на украинский. В марте 2018-го Сергей Плохий получил за свою книгу Национальную премию имени Тараса Шевченко — самую главную, самую престижную украинскую премию. И вот появилось русское издание, которое автор посвятил «Гражданам России».
Российским читателям «История Украины» от Сергея Плохия будет интересна и полезна. Про такие книги историки говорят — «От Адама до Потсдама». В нашем случае — от Геродота до Порошенко. Отец истории об украинцах ничего не писал, но он упоминал о землях на берегу Понта Эвксинского (Черного моря) и о землях по берегам Борисфена (Днепра), рассказывал о народах, их населявших. Словом, о будущей Украине задолго до украинцев. Подход старый и вполне справедливый, ведь и Карамзин начинал свою «Историю государства российского» с далеких дославянских времен.
Правда, «Врата Европы» сочинение не уникальное. В последние годы книги об Украине выходят в России одна за другой. Вспомним хотя бы «Историю Украины», написанную И. Н. Данилевским, Т. Г. Таировой-Яковлевой, А. В. Шубиным и В. И. Мироненко, или «Русско-украинский исторический разговорник», подготовленный совместно русскими и украинскими учеными. В этом ряду «Врата Европы» выглядят вполне достойно. К тому же пишет Сергей Плохий легко и занимательно, иногда явно заигрывая с читателем. Речь зашла о древних киммерийцах — припомнил Конана-варвара. Упомянул между делом Мела Гибсона и Арнольда Шварценеггера. Даже в научно-популярной книге без таких приемов лучше обойтись.
Критики находят в книге Плохия мелкие ошибки, недочеты. Скажем, убийца Столыпина анархист Богров почему-то назван эсером. В приложении «Кто есть кто в истории Украины» нашлось место для Захера-Мазоха и Ольги Кобылянской, но не упомянута Леся Украинка, чья роль в истории Украины неизмеримо выше. Но все это мелочи, по ним никак нельзя судить о книге в 544 страницы. Не они портят в общем-то хорошую книгу выдающегося украино-американского историка. Поговорим о серьезных недостатках.
№ 1 — жанр
Одному человеку написать такую книгу очень трудно. В наше время историки специализируются на отдельных темах, редко выходят за рамки одной исторической эпохи. И хотя научные интересы Сергея Плохия очень широки, но даже в этой книге читатель без труда определит его излюбленную эпоху. Еще в советское время Плохий писал об «экспансионистской политике Ватикана на территории Украины», занимался критикой его «буржуазно-клерикальной политики», много времени и сил отдал изучению восстания Богдана Хмельницкого. Это все события «козацкой эпохи» (конец XVI—XVII века). Она знаменита не только многими восстаниями, сражениями, подвигами. Именно эта эпоха предопределила дельнейшую историю Украины: разрыв с католической Польшей, переход «под высокую руку» московского царя. Козацкой эпохе посвящен один из пяти разделов книги. И это лучшая, самая интересная ее часть. За каждой строчкой чувствуется, что автор досконально изучил множество источников и настолько погружен в историческую эпоху, будто был лично знаком с Ипанием Потием или Мелетием Смотрицким. Именно за таким чтением понимаешь, что такое настоящее мастерство историка.
В главах о древней Руси автор осторожен, словно идет по незнакомой дороге, боится оступиться. И в самом деле оступается. «Нет ничего ошибочнее, как воображать себе Владимира и Ярослава монархами», — писал Николай Костомаров еще полтора века назад. Плохий называет их именно монархами, а Владимира Святославича даже «самодержцем». А ведь еще в семидесятые годы XX века Игорь Фроянов и Владимир Мавродин доказали, что в X веке (время правления Владимира Святославича) власть великого князя была ограничена «советом родо-племенной знати, скрывающейся под именем старцев градских».
Плохий утверждает, будто на древнерусском вече «обсуждали дела местного управления». Будто это городская дума второй половины XIX века. Американский ученый признает, что лишь изредка в Киеве «и гораздо чаще — в Новгороде вече определяло расстановку сил при замене одного князя другим». Действительно, в исторической науке нет единого мнения о роли и распространенности веча в древней Руси. Однако даже скептики признают, что в Новгороде, Пскове, Полоцке и Вятке вече решало вопросы войны и мира. А другие историки, от А. Н. Насонова до И. Я. Фроянова, писали о повсеместном распространении веча на Руси. Даже на северо-востоке, в Ростово-Суздальской земле, которую историки позапрошлого века считали колыбелью будущей русской монархии, вече существовало. Юрий Долгорукий хотел оставить власть над княжеством своим младшим сыновьям — Всеволоду и Михалке. Однако суздальцы и ростовцы поддержали другого его сына: «…задумавши вси, пояша Аньдрея, сына его стареишаго, и посадиша и в Ростове на отни столе и Суздали, занеже бе любим всеми за премногую добродетель». Видимо, здесь вопрос о княжении решило именно вече.
№ 2 — теория
Плохий придерживается общепринятого сейчас конструктивистского подхода к нации. Нация не формируется в ходе длительного исторического процесса, ее создают — точнее даже, проектируют и строят интеллектуалы. Народа здесь нет. В «Истории Украины» Плохия — это великий отсутствующий. Такой взгляд противоречит исторической реальности, ведь в украинском национальном возрождении решающую роль сыграл как раз выходец из народа Тарас Шевченко. Сын крипака (крепостного украинского крестьянина) и сам крипак. И тогда Плохий изобретает какого-то нового Шевченко. Его Шевченко — это «петербургский интеллигент». Оказывается, он «сложился как личность, художник и поэт на берегах Невы». И он вполне мог бы писать по-русски, но подпал под влияние Евгения Гребинки (Гребенки) и других образованных украинцев, которые как раз решили создать свою литературу.
Личность начинает формироваться еще в младенчестве, а окончательно складывается в подростковый период. Шевченко привезли в Петербург в 17 лет, по тем временам — взрослый человек. Первые годы своей жизни в столице он никак не был связан с местной украинской диаспорой — по крайней мере, с образованными людьми. Только в 22 года он знакомится с художником Сошенко, а в круг Евгения Гребенки входит еще позднее.
Собственно, Гребенка оценил молодого Шевченко, только прочитав его первые стихи. И эти стихи написаны на украинском. Вся образность создателя «Кобзаря», его музыкальность — все это народное, все юный Тарас услышал, узнал, усвоил еще в детстве на родной ему Киевщине. А петербургских образов в первом издании «Кобзаря» нет вообще.
В книге Плохия есть глава «Рождение нации». Она о внезапном, удивившем самих украинских националистов, росте национального самосознания народа, что привел к созданию Центральной Рады и Украинской народной республики. Как и почему это произошло? Только что Плохий утверждал, будто украинские крестьяне даже на Волыни «не обрели еще определенной национальной идентичности», а потому на выборах в Думу и голосовали за русских черносотенцев. Между тем именно Волынь станет в годы Гражданской войны оплотом Петлюры. Неужели национальную идентичность можно поменять в один момент, будто пальто переодеть? Или эта идентичность связана не с политическими убеждениями, а с более важными и фундаментальными вещами? Украинские селяне на Волыни часто не знали другого языка, кроме украинского. На Волыни выросла Леся Украинка; здесь, общаясь с крестьянскими детьми, она получила и основы национального воспитания, и украинское произношение, которое было недоступно тогда киевским интеллигентам. По словам ее подруги Людмилы Старицкой, Леся говорила на «чистейшем родном языке».
А что до голосования за черносотенцев, так и здесь исторической загадки нет. Украинские селяне ненавидели своих старинных врагов — поляков-землевладельцев и ростовщиков-евреев. Национальная, религиозная и социально-экономическая вражда тянулась веками. Русские черносотенцы давали украинцам организацию для борьбы с их традиционными противниками. Действовал принцип «враг моего врага — мой друг».
В 2017 году в Киеве вышла монография Климентия Федевича «За віру, царя і Кобзаря», где этот феномен исследован досконально. Можно быть украинцем, черносотенцем и монархистом. Как только царя не стало, а вера перестала играть важную роль, «Кобзарь» (точнее, украинский национализм) вышел на первое место.
№ 3 — украинский взгляд в России
В главах, посвященных Средним векам, Плохий образцово объективен. Он не принимает распространенной у публицистов и многих украинских историков версии финно-угорского происхождения «москалей», не противопоставляет их «украинцам-славянам». Но чем ближе к Новому времени, тем больше политизируется текст, а последние главы больше напоминают газетные статьи.
Так, национализм в книге может быть и украинским, и польским, а вот шовинизм, кажется, только русским. Даже ответственность за петлюровские погромы автор перекладывает на русских черносотенцев. Они-де вели на Украине антисемитскую агитацию, которая и превратила Правобережную Украину в «цитадель российского шовинизма». На самом же деле украинский народ располагает собственной богатейшей антисемитской традицией. Вспомнить хотя бы страшную Колиивщину, гайдамацкое восстание 1768 года. Разве не геноцид поляков и евреев был целью гайдамаков Зализняка и Гонты? А если вспомнить о массовых убийствах Хмельнитчины?
Плохий принимает без критики миф о массовой гибели украинских козаков на строительстве Петербурга, хотя современными исследованиями этот миф совершенно опровергнут. Достаточно вспомнить хотя бы работы Е. А. Андреевой и С. С. Лукашовой.
Пожалуй, ничто в наши дни не разделяет украинцев и русских так, как историческая память. И здесь показателен взгляд на гетмана Мазепу. Украинцы Мазепу оправдывают, и Сергей Плохий здесь не исключение: «Только когда шведская армия повернула с московского направления на украинское, а царь отказался прислать на выручку войска <…> Иван Мазепа <…> встал на сторону Швеции». История про отказ в помощи известна нам по одному источнику — письму бывшего генерального писаря Орлика к митрополиту Стефану (Яворскому). И Орлик имел все основания оправдывать своего прежнего начальника. На самом же деле никогда царь Петр не отказывал Украине в помощи. В Киеве построили сильную Печерскую крепость, в крепостях стояли русские гарнизоны, а как только Карл XII появился на территории Украины, туда же царь Петр передислоцировал и основные силы русской армии.
Но удивительнее другое — уверенность Плохия, будто Мазепа смотрел на отношения с царем Петром как на контракт. Одна сторона (Петр) нарушила его условия — значит, другая свободна от обязательств. Но Мазепа великолепно знал и царя Петра, и российские порядки, а потому не мог рассуждать столь наивно. Он прекрасно знал, что для царя Петра гетман Войска Запорожского всего лишь подданный. Как подданный государя он выпрашивал у Петра вотчины, как подданный их получал: «Наше царское величество пожаловали верного нашего подданного Войска Запорожского обоих сторон Днепра гетмана и кавалера Ивана Степановича Мазепу за многие ево к нам, великому государю, нашему царскому величеству, верные и усердно радетельные и знатные службы…» (Батуринский архив. — СПб., 2014. С. 74)
Сергей Плохий столкнулся с тремя трудностями, которые так и не сумел преодолеть. Это трудности жанра, сомнительная теория и сугубо украинский взгляд на историю. Взгляд, который вряд ли когда-нибудь поймут и примут в России.
