Джозеф Конрад. Личное дело. Рассказы. М.: Ад Маргинем Пресс, 2019. Перевод с английского Мастерской литературного перевода Д. Симановского
Найти и опубликовать до сих пор не издававшиеся в России произведения классика масштаба Джозефа Конрада — большая удача. А учитывая, что заглавный текст сборника «Личное дело» — сочинение автобиографическое, удача редкая: британский предмодернист польского происхождения не особо баловал читателей документальными отчетами о своем житье-бытье. Выход этой книги стал достаточно громким событием, чтобы отвлечь наших книжных обозревателей от актуальных новинок и вернуть в самое начало XX века. Правда, из первых отзывов проще узнать, чего в этой книге нет: ни сенсационных разоблачений, ни шокирующих признаний, ни последовательной, связной истории жизни автора. В то же время обозреватели живо обсуждают неоднозначную личность Конрада, урожденного пана Корженевского. Покойный был человеком, мягко говоря, непростым: с маниакальным упорством работал над «формированием персонального брэнда», как выражаются коучи, последовательно уничтожая черновики, письма и записные книжки, которые могли бросить тень на его светлый образ в глазах потомков; стыдился родного польского языка и гордился своим английским, хотя современники по-прежнему видели в нем лишь чудаковатого иностранца, смешно коверкающего самые простые слова. Что не помешало самым прозорливым из британских коллег Конрада оценить уникальный стиль его прозы — рецензентам остается только присоединить свой голос к этому хору.
Писатель и филолог-американист Андрей Аствацатуров в материале «В издательстве Ad Marginem вышла книга впервые переведенных на русский язык рассказов Джозефа Конрада» («Год литературы») рассказывает, чем же важны для просвещенного человечества далеко не самые известные и не самые громкие тексты автора «Сердца тьмы»:
«„Личное дело” для всех знатоков Конрада — текст крайне значимый, подводящий некоторые итоги, хотя впереди будет еще долгое интересное творчество. Но, видимо, чтобы оно полноценно состоялось, нужно было подвести итоги. Позади — 11 романов, повести, рассказы, среди которых такие безусловные шедевры, как „Лорд Джим”, „Сердце тьмы” и „Ностромо”. „Личное дело” часто выводят из этого ряда художественных текстов, определяя его как автобиографическую эссеистику. Однако существенно, что здесь, так же, как и в его романах, работает художественная, языковая логика, логика воображения, свободно перетасовывающая материал. Жанр „Личного дела” определить сложно: это мемуары, воспоминания о детстве, сцены провинциальной жизни, элементы семейной хроники, чередующиеся с редкими эстетическими и политическими декларациями. Всё переведено Конрадом в систему образов, четких, пластичных, флоберовских по духу, предъявляющих себя читателю и независящих от его оценки.
Конрад отказывается быть моралистом, мыслителем, интеллектуалом; он отказывается умозаключать, выносить суждения. Он — сдержанный, бесстрастный наблюдатель вселенной, задача которой ошеломлять, впечатлять, а не наставлять. <...>
Человек трагичен и комичен одновременно; он одновременно велик и смешон. И еще он — заложник языка, захватывающего его целиком; языка, который не в состоянии передать глубокие слои бытия и человеческого сознания. Реальность, воля, лежащие в основании всех вещей, языку не поддаются, но требуют искусства, формы, которая могла бы приподнять над ними завесу. Именно такую сложную форму и предлагает Конрад своему читателю в „Личном деле” и в рассказах, которые вошли в эту книгу. Сознание человека многослойно, персонаж рассказов Конрада нередко не ведает, что он думает и чувствует на самом деле, и взгляд в эту глубину может потрясти все его существо…»
Галина Юзефович в рецензии «Классик английской литературы, всю жизнь говоривший с акцентом» («Медуза»*СМИ, признанное в России иностранным агентом и нежелательной организацией) предупреждает: от этой автобиографии не стоит ждать срывания покровов, раскрытия страшных тайн или хотя бы просто последовательного рассказа о жизни польско-британского классика — но это еще не повод захлопывать книгу:
Джозеф Конрад в 1883 году. Фото: neweasterneurope.eu
«Если вы надеетесь найти в „Личном деле” подробное и связное изложение удивительной судьбы писателя, то надеетесь вы напрасно: этот 150-страничный текст написан не как каноническое жизнеописание, но скорее по методу свободных ассоциаций. Начиная говорить о своих непростых и эмоционально наполненных отношениях с чужим языком („Если бы я не писал на английском, я не писал бы вовсе”), Конрад незаметно соскальзывает в историю своей семьи, а после фокусируется на удивительной биографии двоюродного деда — бывшего офицера наполеоновской Великой армии. Фигуры отца — борца за независимость Польши — и рано умершей матери остаются почти призрачными, безликими, зато странный европеец, встреченный автором на Борнео и ставший прототипом героя его первого романа „Причуда Олмейера”, выписан максимально подробно и выпукло. Стартовав с рассказа о соседке, бесцеремонно вторгшейся в писательскую келью и едва не погубившей плоды трехлетних трудов, повествование перетекает в осмысление профессии критика (эта тема, похоже, волнует писателя особо — он возвращается к ней неоднократно), а дальше и вовсе делает неожиданный финт и устремляется к биографии любимого пса, подаренного его сыну старым эксцентричным другом…
Однако не стоит думать, будто „Личное дело” — отлитый в слова хаос: ничего подобного, это очень структурированная книга, просто привычную нам сюжетную структуру в ней заменяет интонация (сдержанная, ироничная, но полная внутреннего напряжения) и прихотливый, но вполне понятный изгиб мысли. И хотя заранее предугадать, по какому руслу двинется писательский рассказ о самом себе, невозможно, в каждый конкретный момент траектория этого русла не вызывает вопросов и недоумения. <...>
Отдельного упоминания заслуживает работа команды под руководством Дмитрия Симановского (в работе над сборником принимали участие несколько десятков человек). Все вместе они сумели найти и собрать малоизвестные тексты Конрада, перевести их в единой манере, снабдить комментарием и интереснейшими приложениями, рассказывающими об отношениях писателя с языком, Россией, постколониальной идеей и прочими важными для понимания его творчества вещами. Словом, выдающаяся проза в великолепном обрамлении и заявка на, увы, не существующую в России награду „за героизм в книгоиздании”».
Татьяна Сохарева в рецензии «Первый повествователь эпохи» («Прочтение») пытается разобраться, с чем связана настолько специфическая структура заглавного произведения сборника:
«Известно, что Конрад создавал себе биографию сознательно. <...> В 1912 году, когда „Личное дело” появилось в виде отдельной книги, никто и не думал причислять его к тому роду писателей, чей удел — приключения и море. Но Конрад все равно оставался чрезвычайно щепетилен во всем, что касалось его личной жизни и публичного образа. Если автобиографическое эссе о чем-то и дает четкое представление, так это о том, каким Конрад хотел предстать перед англичанами. Публикой, которой он, сын польского повстанца, всю жизнь говоривший на английском языке с несносным славянским акцентом, стремился доказать, что „джентльмен из Украины способен не хуже них управлять судном и ему есть что сказать им на их же языке”. <...>
Конрад не единожды пытался подступиться к жанру автобиографии, но всякий раз уклонялся от прямого высказывания — прятался за философскими отступлениями и юлил. „Личное дело” было опубликовано в 1912 году, но существует и более ранняя серия автобиографических набросков — „Зеркало морей”. Однако это не столько воспоминания, сколько сборник лирических зарисовок, навеянных „великой страстью” писателя — морем. Более поздние „Заметки о жизни и литературе” также представляют собой довольно разрозненную коллекцию ранее опубликованных очерков. Все эти наброски следует рассматривать как попытку обобщения, а не как честный разговор о себе. В каждой фразе Конрада, составившей „Личное дело”, просматривается желание укротить стихию, не менее своенравную, чем море, — жизнь. Но любая попытка подчинить мир диктату разума обречена на провал, и все, что нам остается, — это вслед за автором повторять: „J’ai vécu”. <...>
Джозеф Конрад в 1918 году
„Личное дело” охватывает период, когда Конрад начинает работать над своим дебютным романом — „Капризом Олмейера” и в конце концов бросает флот, чтобы стать писателем. В книге не так уж много заокеанской экзотики и удивительных странствий. Зато есть та манера письма, которой соблазнилось немало писателей XX века, включая Фолкнера, Фицджеральда и Хемингуэя, — особый ритм конрадовской прозы. Все-таки главным приключением его жизни, как верно замечает литературовед Андрей Аствацатуров в книге „И не только Сэлинджер. Десять опытов прочтения английской и американской литературы”, было путешествие к истоку человеческой речи...»
Наталья Кочеткова в обзоре «Трипнул стариной» («Лента.ру») приводит внушительный и пестрый список режиссеров и писателей, на которых повлияло творчество Конрада, и сравнивает его автобиографическую прозу с сочинениями одного из главных русских классиков XIX века:
«Джозеф Конрад — поляк, ставший классиком британской литературы. Друг Голсуорси и Рассела. Непримиримый оппонент Герберта Уэллса и Бернарда Шоу. Автор, которым открыто восхищался Киплинг и чье влияние признавали Грэм Грин, Борхес, Берроуз и Салман Рушди. Писатель, по чьим книгам снимали фильмы Коппола, Хичкок, Вайда и Ридли Скотт. Не последнее впечатление производит тот факт, что Конрад последовательно отверг титул рыцаря Британской империи, а также почетные ученые степени в Кембридже, Йеле, Эдинбургском и других университетах. Иными словами, он ровно настолько велик, насколько и подзабыт, перейдя в разряд пыльных классиков. Что ужасно обидно, потому что, как показывает сборник рассказов „Личное дело», впервые переведенный на русский язык, Конрад продолжает быть современным до злободневности виртуозом. <...>
В книгу „Личное дело” вошла собственно одноименная автобиография Конрада, несколько его рассказов и отличное послесловие Дмитрия Симановского, под чьим руководством и осуществлялся коллективный перевод этого сборника. Пересказывать автобиографию или рассказы было бы преступлением — это все равно, что сокращать до пересказа „Идиота” или „Село Степанчиково” Достоевского: каждое слово, каждый смысловой оттенок, каждый намек на перемену настроения — на вес золота...»
И, наконец, Константин Львов в статье «Психологический документ: автобиография Джозефа Конрада» («Уроки истории XX века») обильно цитирует автобиографию писателя и объясняет, что именно символизирует собой образ моря, ключевой для Конрада:
«Всякое подлинное произведение искусства Конрад считал символическим. И море в его сочинениях — это тоже символ, но не мироустройства, равно как и корабль, — не уменьшенная копия общества. <...>
Море было для Конрада символом литературного творчества, где волны были словами (слово во все времена преобладало над смыслом), а сам он, моряк и автор, — единственной реальностью в мире выдуманных вещей, событий, слов: когда он пишет о них, в сущности, он пишет о самом себе. Радость и печаль в этом мире так же переходят одна в другую, как свет и тень меняют водную стихию.
Морское бытие есть вселенная „без воспоминаний, сожалений, надежд — вселенная, где с наступлением ночи все умирало, где не существовало ни «вчера», ни «завтра», где каждый новый рассвет был подобен ослепительному акту творения. Люди там живут в неверии, для них день — это день, а ночь — это ночь, ничего больше, потому что они разумеют видимое и презирают невидимое”. <...>
Произведением искусства может править поэтическая справедливость — во всяком случае, так считал Конрад. А с подлинным морем надобно справляться действием людей из крови и плоти, потому и своей задачей сочинителя он называл увиденное, прочувственное и достоверно переданное Действие».