Уилл Брукер. Почему Боуи важен. М.: Individuum, 2021. Перевод с английского Сергея Афонина и Виолетты Бойер. Содержание
Представьте ситуацию: приходите вы на лекцию по культурологии, а за кафедрой стоит двойник Виктора Цоя. Он выглядит как Виктор Цой, двигается как Виктор Цой, говорит как Виктор Цой, но не Виктор Цой. И говорить он не может ни о чем, кроме как о Викторе Цое.
Примерно такой опыт пришлось пережить студентам Кингстонского университета, записавшимся на курс лекций Уилла Брукера — профессора, больше известного не своими научными публикациями, а тем, что он двойник Дэвида Боуи.
До жизни такой он дошел не сразу. Началось все с кассеты Let’s Dance, найденной юным Уиллом у матери, а закончилось тем, что уже довольно немолодой служащий престижного лондонского университета стал расхаживать по улицам в образе Аладдина Сэйна, посещать те же места, что и Боуи, и соблюдать ту же самую диету (правда, психоактивные вещества целомудренно заменив на энергетические напитки). Даже фотопленку для документации он покупал ту, которой в 70-е мог пользоваться его кумир и проявить которую сейчас можно только в одной студии в Берлине.
Сам Брукер с трогательной наивностью называет устроенное им фрик-шоу иммерсивным экспериментом, который должен помочь ему лучше понять творчество любимого артиста. Итогом этого опыта стали книги Forever Stardust и Why Bowie Matters, последняя из которых теперь вышла и на русском языке.
Сразу предупредим: если вы ждете найти в ней биографию Боуи, ваши ожидания вряд ли оправдаются. Если вы надеетесь, что под обложкой с именем профессора на титуле кроется попытка научного анализа художественного мира певца, то вы надеетесь напрасно.
Брукеру не удалось жизнеописание культового музыканта — добрую сотню страниц он потратил на детальную хронику детства и юности Боуи, чтобы бросить это занятие, едва добравшись до выхода его дебютной пластинки. После этого Брукер бегло анализирует кажущиеся ему важными мотивы, проскакивающие в творчестве Боуи, — например, влияние романа «1984» на концепцию альбома Diamond Dogs. Свои наблюдения профессор неуклюже подтверждает цитатами из Ролана Барта, Жака Деррида, Жиля Делеза — так не особо одаренные студенты снабжают свои курсовые ссылками на полуслучайные источники, чтобы они просто были.
После этого Брукер неожиданно переключается на вопрос сексуальной ориентации Боуи, который то совершал каминг-аут, то отзывал свои признания. (За это ему посмертно достается от части ЛГБТ-сообщества, обвиняющей гетеросексуального артиста в апроприации гей-идентичности.) Завершается же книга герменевтическим анализом альбома Blackstar, своего рода завещания Боуи, в котором убитые фанаты увидели миллиарды скрытых смыслов.
Недостатки этой книги предельно очевидны: Брукеру катастрофически не хватает усидчивости, невозможность дистанцироваться от материала заставляет его перескакивать с мысли на мысль, а его научный аппарат не выдерживает никакой критики. И все же книга удалась, пусть и не так, как того хотелось бы автору.
Может, Брукеру и не дался выбранный им формат, но в «Почему Боуи важен» он все равно блестяще рассказал заурядную и увлекательную, забавную и крайне печальную историю одного неординарного человека — самого себя. Автобиография профессора Уилла Брукера, маскирующаяся под биографию музыканта Дэвида Боуи — это повесть о человеке, который не хочет быть собой. Вернее — не хочет быть таким собой, каким его привыкли видеть окружающие.
Пусть он и защитил диссертацию и даже неплохо продвинулся по академической карьерной лестнице, но сфера его интересов осталась в области, которую так называемые «взрослые люди» считают уделом инфантилов: сага «Звездные войны», комиксы о Бэтмене, «Алиса в Стране чудес», сериал «Доктор Кто» — таковы темы его публикаций. По ним видно, что он увлечен не столько конкретными культурными объектами, сколько выстроенными вокруг них сеттингами, предполагающими творческое участие читателей и зрителей — от написания фанфиков до косплея. Таким же сеттингом для него является и Дэвид Боуи, а точнее — вереница созданных им образов, несмотря на все свое разнообразие складывающихся в цельную художественную вселенную.
Вглядываясь в жизнь Боуи, Брукер надеется увидеть в кумире что-то и от себя. Сходство это он находит в том, что они оба одновременно застенчивы и честолюбивы, вот только в Боуи второе качество перевесило первое. Как и Боуи, Брукер с младенчества занимался музыкой, актерским мастерством и живописью, однако ни в чем из этого не преуспел, вместо одобрения получив лишь еще один ворох травм, которыми и без того перегружена его чувствительная натура:
«Я не мог зарабатывать на жизнь актерством и пением. Я понимал, что никогда не стану великим артистом или художником, но в науке у меня уже кое-что получалось. Я выучил важный урок: никогда не показывать никому свою работу, если она не соответствует определенным стандартам качества. Люди обычно не склонны хвалить тридцатилетнего художника за посредственный рисунок, как маленького ребенка. Напротив, это ставит их в неловкое положение».
И так далее.
В какой-то момент он перестает делать вид, что его перформанс с проживанием жизни Боуи — это «иммерсивный эксперимент», а не попытка обрести уверенность в себе, которая ему мнится тождественной обретению себя.
Уилл Брукер. Фото: личная страница в Twitter
На выходе из Брукера получается совершенно удивительный персонаж. С одной стороны, он наслаждается ролью пусть и фейковой, но суперзвезды, с удовольствием участвуя в фотосессиях и интервью. С другой стороны, ему все равно не удается убить в себе академика-конформиста: упомянутый выше фрагмент о Боуи и романе «1984» нужен ему, чтобы поделиться своим взглядом на феномен постправды и выразить неприятие политики Дональда Трампа.
Осознает ли Брукер, что стал не Зигги Стардастом, а героем то ли Гоголя, то ли Достоевского, эдаким карнавальным невротиком с комплексом неполноценности? Вполне вероятно — это так, учитывая, что он в своих штудиях обращается не только к постмодернистскому канону, но и к Михаилу Бахтину. Однако если он и понимает печальную анекдотичность ситуации, то предпочитает не говорить об этом вслух, убеждая и себя, и читателей, что опыт двойничества сделал его лучше. О том, так ли это в действительности, предлагаем судить по такому пассажу:
«Отказавшись от слепого копирования, я продолжал испытывать его влияние — как и в случае с его собственными источниками вдохновения типа Лу Рида и Боба Дилана, — еще более сознательно сочетая его с находками из моего личного хранилища: масками, голосами и костюмами из моего воображаемого музея.
В итоге я начал свободно комбинировать стили, вдохновленные образами Боуи, которые он сам в чистом виде никогда не использовал. <...> Парикмахер, который делал мне все прически от „Heroes” и Earthling до Reality, осветлил мои волосы и сделал челку мандаринового цвета, воспроизведя образ Боуи из фильма „Человек, который упал на Землю” наоборот. Я продолжал подводить глаза и красить ногти, сочетая это с сине-зелеными и фиолетовыми костюмами и тяжелыми украшениями. Окружающие замечали, что я выгляжу как Ник Роудс из группы Duran Duran, но меня это ничуть не смущало. Мне удалось отойти от Боуи, и я был не против при этом случайно приблизиться к образу другого моего героя из 1980-х годов».
Да, профессор Брукер как минимум чудак. Как еще назвать человека, который в день свадьбы вел невесту к алтарю под песню Modern Love (просто переслушайте ее и представьте эту сцену) или неделю постился на красном перце и молоке, потому что так когда-то делала его икона? Конечно, посмеяться над ним проще простого, но смеяться здесь на самом деле не над чем.
Дело в том, что эта книга в конечном счете заставляет нас заглянуть внутрь себя и прийти к шокирующему выводу: все мы лишь коллажи из прочитанных нами книг, услышанной музыки и увиденных фильмов. Разница в том, что кто-то из нас проще, кто-то сложнее, кто-то ярче, а кто-то серый, как дохлая моль.
Вот и все.