© Горький Медиа, 2025
Артем Роганов
18 августа 2021

«Человек должен сам себя родить. Или сам себя похоронить»

Артем Роганов — о книге Сухбата Афлатуни «Приют для бездомных кактусов»

Сборник малой прозы Сухбата Афлатуни, куда вошли и совершенно новые работы, дает неожиданно свежее представление о его творчестве за последние годы. Возможно, считает Артем Роганов, это повод наконец-то отдать должное изощренной новеллистической технике ташкентского писателя.

Сухбат Афлатуни. Приют для бездомных кактусов. М.: Эксмо. 2021

Когда музыку еще слушали в основном на дисках или кассетах, популярные группы порой выпускали свои песни из старых альбомов вперемешку с новыми композициями. Такую пластинку в духе «Лучшие хиты плюс неизданное» напоминает вышедший в мае «Приют для бездомных кактусов» Сухбата Афлатуни. Здесь можно увидеть рассказы из цикла 2016 года «Дикий пляж», прежде нигде не опубликованные вещи, журнальные тексты писателя — и относительно недавние, и более чем десятилетней давности. Казалось бы, книга изначально не претендует на сенсацию, в подтверждение чему о ней спустя три месяца молчат почти все журналисты и критики. В то же время есть причины, почему на «Приют для бездомных кактусов» стоит обратить внимание. Одна довольно проста: малая проза Сухбата Афлатуни всегда оставалась в тени. У живущего в Узбекистане автора, чье настоящее имя — Евгений Абдуллаев, несколько ролей в литературном процессе. Вне псевдонима он известен как критик и преподаватель философии, в поэтических кругах — как основатель «Ташкентской школы», а российским читателям знаком в первую очередь как романист. «Поклонение волхвов», «Муравьиный царь» и «Рай земной» обсуждались, попадали в короткие списки громких премий. Дебютный «Ташкентский роман» вовсе стал лауреатом «Русской премии», которая была когда-то важнейшим институтом, поощрявшим писателей зарубежья. Однако упомянутый сборник «Дикий пляж» по сравнению с романами прошел незамеченным, что сегодня, к сожалению, вообще случается с малой прозой незаслуженно часто. Другая причина присмотреться к «Приюту для бездомных кактусов» — книга выглядит цельной и значимой при всей эклектичности включенных в нее жанров и сюжетов. Это во многом пересобранная в новом порядке панорама всего творчества Афлатуни, которая неожиданно органично встраивается в новейшие литературные тенденции. Об этом, конечно, нужно сказать подробнее, но сначала — немного об упомянутой эклектике.

Она заявлена полунамеками уже в аннотации, где речь идет о ташкентском базаре, японской Башне и безлюдном острове. Дело, конечно, не в географии, тем более что действие по большей части все-таки разворачивается в Средней Азии или в соседних регионах. Куда сильнее бросается в глаза жанровое разнообразие. Например, «Рождество для взрослых» — классическая футурологическая антиутопия в стиле «Черного зеркала». Это как раз новелла о японской Башне, которой заправляют загадочные всемогущие Лифтеры, контролирующие каждый шаг своих граждан. Образ лифта встречается и в ироничном рассказе «Наверх!», где необычный элеватор периодически привозит жильцам подъезда собственные копии из прошлого. Правда, комичные персонажи в «Наверх!» довольно многочисленны, как следствие, не успевают раскрыться в полной мере и остаются на уровне героев бытового ситкома. Любопытно, что наименее удачные тексты в книге — именно те, которые далеко заходят на территорию юмора и абсурда. Последний иногда добавляется словно по принципу «чтобы уж наверняка».

Прозу Сухбата Афлатуни не зря связывают с магическим реализмом. Сюжеты на грани мифа и были, где на фоне общего правдоподобия даются только намеки на неясное мистическое присутствие, выглядят особенно яркими. Сюда относится и жизнеописание ташкентского скульптора по имени Бульбуль, и финальная история о девочке из обеспеченной израильской семьи, которая считает себя узницей концлагеря. Одновременно убедительны рассказы, вовсе лишенные фантастики. Так, открывающий сборник «Русский музей» с первых страниц погружает в атмосферу советского прошлого и постсоветского настоящего. Он посвящен судьбе пожилой «Баболи», ее пути от благородной петербургской уборщицы до универсальной бабушки, которая воспитывает в Узбекистане чужих детей как собственных. Тема коллективной памяти, характерная как для романов самого Афлатуни, так и для многих других современных авторов, вообще нередко возникает в «Приюте для бездомных кактусов». Отчасти о ней — и новелла «Деряба», по-настоящему завораживающая своей бесстрастностью биография убийцы и преступника. Казак Василий — гибрид Эйхмана Ханны Арендт и хищных бабелевских конармейцев — зло, которое волей обстоятельств прячется, мимикрирует под нечто обыденное и приемлемое. Василий насилует и убивает в Гражданскую, помогает нацистам уничтожать евреев во время Второй мировой и в финале узнает себя среди палачей, чьи документальные изображения видит в музее Яд ва-Шем в Израиле.

Сухбат Афлатуни. Фото: Камила Наврузова

«Приют для бездомных кактусов» пестрит не только жанрами и сквозными мотивами, но и разнообразными техническими приемами. В более бытовых историях повествователь иногда напрямую обращается к читателю, в них заметно фольклорное начало. Футурологические же тексты чаще тяготеют к безличному, отстраненному нарративу, а кое-где можно отыскать едва ли не модернистский монтаж, как в рассказе «Жало». В нем разговорный, на грани обсценной лексики поток сознания люмпенизированного паренька удачно контрастирует с лаконичной и книжной в плане языка линией старушки Вик-Ванны. Стиль Афлатуни вообще во многом состоит из контрастных, на первый взгляд несочетаемых между собой компонентов. Например, фрагментарный, рваный синтаксис чередуется с поэтичной экспрессией, а просторечия — с развернутыми метафорами.

«Встрепенулась: „Свет! Свет отключили, паразиты...”

Нет, лампочка в коридоре горела. Свет был. Тек по проводам жизненной своей силой. Но телевизор эта сила почему-то не оживляла.

Нагнувшись, обняла его.

— Ну, кудрявый...Кудрявенький! Родненький мой, сыночек мой!

Телевизор был мертв. То, что пело, разговаривало, раскрашивая ее долгие пенсионные вечера, теперь отдавало холодом, запахом какой-то гари, пыли, еще чего-то».

Постоянной же оказывается манера сталкивать противоположности. По крайней мере, малую прозу писателя можно назвать метамодернистской в том смысле, что она следует принципу колебаний, провозглашенному в главном манифесте направления. Подобный подход находит отражение и внутри отдельных рассказов, которые порой исподволь перетекают из одного жанра в другой и обратно. Например, «Остров Возрождения» посвящен девушке-эскортнице, чьи приключения начинаются как мелодраматические поиски мужа-иностранца, выливаются в плутания на по-лавкрафтиански жутком острове, а заканчиваются снова как мелодрама, но уже с оттенком трагедии. Ташкент Афлатуни — тоже не просто обитель восточных мифов, наложенных на постсоветскую действительность Средней Азии, но и место, где в духе метамодерна сочетаются архаика и современность. Здесь встречаются разные культуры и народы: христианство, ислам, рационализаторские глобалистские проекты, кабалистика. Это город-приют, своего рода затерянный в центре мира Хартленд — сюда бегут от войн и репрессий из Восточной Европы, приезжают из развитых стран в поисках утешения, как Жан из того же «Острова Возрождения». И образ приюта, конечно, вынесен в заглавие неслучайно — главные герои подавляющего большинства историй в той или иной степени чувствуют себя неприкаянными. Они ищут буквальное или экзистенциальное убежище в мире колебаний и вечной переменчивости, где стабильного убежища не предполагается по определению, ведь маятник не может быть статичен.

Показательно, насколько «Приют для бездомных кактусов» в этом плане перекликается с произведениями молодых авторов. Напрашивается сравнение книги Афлатуни с дебютом американки Хилари Лейхтер «Временно». В ее романе также немало пугающего трагикомичного гротеска, и он буквально обыгрывает турбулентность информационного общества. Среди отечественных прозаиков достаточно вспомнить похожие уже названием «Хроники бесприютного неба» Степана Гаврилова или близкую мрачной футурологией и религиозной тематикой «Инверсию Господа моего» Владислава Городецкого, кстати, тоже уроженца южного государства СНГ — Казахстана.

Осмысление современности у Афлатуни, однако, отличается: для писателя материальный мир скорее был бесприютен всегда, а сегодняшняя глобальная переменчивость просто подчеркивает это его свойство. Обрести гармонию человек способен только путем качественного внутреннего изменения, духовного самосовершенствования — намекает едва ли не каждый рассказ. Причем гармония с собой и с окружающей реальностью — необязательно радостный праздник, а иногда, в традициях авраамических религий, еще и трудная ноша, как в случае с поэтом из новеллы «Бюро „Сальери”». Ключевым здесь, как ни странно, видится монолог персонажа из утрированно мамлеевской повести «Ночь коротка»:

«Это значит, прислонился к моему уху Рыжий, что ты еще не родился. Ты еще в утробе, зародыш. Не надо только свои взрослые усы выпячивать. Многие люди живут, не родившись. Кругом полно этих, неродившихся. И умерших полно. Которые не заметили, как умерли, продолжают ходить, работать даже, с людьми здороваться, от них ни капли трупом не воняет. А они все равно неживые. Потому что, сказал Рыжий на прощание, человек должен сам себя родить. Или сам себя похоронить. Пока он ждет, что за него это кто-то сделает, он будет не человеком...»

«Родиться» — значит в том числе отыскать свое подлинное место и предназначение. Не зря история, давшая книге название, описывает суровый институт для умерших до рождения, но затем воскрешенных и выращенных в инкубаторах людей. Они — хрупкие «бездомные кактусы» — не живут долго, зато очень талантливы. Тема болезненной природы искусства и гениальности делает заглавный рассказ похожим на «Волшебную гору» и «Доктора Фаустуса» Томаса Манна едва ли не меньше, чем на «Дом, в котором» Мариам Петросян или на недавнюю повесть Марии Якуниной «Восьмерка», также посвященную еще не рожденным детям. Конечно, перед читателем ставят вопрос, нужно ли вообще экспериментировать с созданием живого из мертвого и насколько при этом велика ответственность создателей. Но речь идет и о центральном мотиве — о поиске человеком самого себя и, в широком смысле, своего дома. У героев рассказа «Приют для бездомных кактусов» нет шансов обрести такой дом. Однако шансы есть у других персонажей — в конце концов, у читателей. И в итоге книга, по большей части мрачная, оставляет скорее светлое впечатление, как оставляет она впечатление в целом сильного, внутренне единого сборника, который радует нетривиальным стилем и, за отдельными исключениями, увлекательными сюжетами.

Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет

Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие

Подтверждаю, мне есть 18 лет

© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.