Амор Тоулз. Джентльмен в Москве. М.: Издательство «Э», 2018. Перевод с английского А. В. Андреева
Моложавый граф Ростов, некогда известный своей симпатией к простому народу, но теперь скорее аполитичный, прибывает в Москву ранних 1920-х, где НКВД приговаривает его к домашнему аресту в гостинице «Метрополь». Внутри помещения граф волен делать все, что ему заблагорассудится, но на улицу выходить нельзя. Зато можно пить, есть, бриться, стричься, принимать гостей, посещать швею, наносить визиты постояльцам отеля. Граф занимается в основном тем, что изображает «ничего не произошло». Даже на необитаемом острове можно быть джентльменом как с самим собой, так и с другими. Нужно просто уметь себя вести. Клюква ли это? В большой степени. На самом деле видно, что автор этой книги очень любит русскую культуру. И то, что он ее не очень понимает, не должно помешать нам оценить искренность и масштабность этой любви.
«— Я назову три вещи, являющиеся серьезным вкладом русских в общемировое культурное достояние, и после каждой из них мы с вами выпьем по стакану водки. Во-первых, Чехов и Толстой. Во-вторых, <…> первая сцена первого акта «Щелкунчика». <…> А вот, наконец, и третья причина, — продолжил Ростов и показал рукой на вход в бар „Шаляпин”. Они увидели направлявшегося к ним официанта, который нес что-то на блюде под сервировочным колпаком. Официант приблизился к барной стойке, поставил на нее блюдо, поднял колпак, и они увидели блины и две большие вазочки: с черной икрой и сметаной».
Денис Ляпин. Царский меч. Социально-политическая борьба в России в середине XVII века. СПб.: Издательство «Дмитрий Буланин», 2018
Возможно, это одна из самых важных исторических новинок года — книга о том, какой сложной была внутренняя политика в России в первые десятилетия правления Романовых. Если пересказывать работу Ляпина суровым языком политических телеграм-каналов, то получится примерно так: это был сложный период усиления и падения группировок, в ходе которого был совершен переход от правления боярского «политбюро» к абсолютной власти монарха. Но это был сложный путь, полный интриг и совершенно голливудских сюжетов, восстаний и эсхатологических ожиданий, о которых можно прочесть как в основном тексте монографии, так и в приложении, где приводятся допросы, доносы, донесения послов и прочие потрясающие документы эпохи.
«Требования мятежников к московскому монарху взять „царский меч” символически характеризует происходящие в России перемены. В этом понятии реализовывалось особое сакральное восприятие высшей власти, и примером для этого служили библейские тексты. <…> Бунты XVII в. как политические протестные выступления были признаками ухода в прошлое эпохи Средневековья и появления новой социально активной личности, готовой бороться за свое земное благополучие, а не жить надеждами на „Высший суд”. Именно эти люди и требовали от молодого государя Алексея Михайловича взять царский меч».
Даниил Гранин. Ленинградский каталог. СПб: «Союз писателей Санкт-Петербурга»: Детское время, 2018
«Ленинградский каталог» Даниила Гранина впервые увидел свет в 1986 году. Новое издание приурочено к столетию писателя.
В этой небольшой книге самый, наверное, известный автор производственных романов отходит от любимого жанра и обращается к личным воспоминаниям детства. Гранин любовно собирает простейшие предметы быта, которые давно вышли из обихода и могут быть непонятны в наши дни, и через них рассказывает о жизни в 1930-е годы.
Визуально «Ленинградский каталог» стилизован под советские энциклопедии для детей, с обилием иллюстраций, объясняющих, что такое примус, пресс-папье, гамаши. Каждый такой артефакт из прошлого несет в себе память о людях и стране, в которой они жили.
«Железные кровати, украшенные никелированными шарами, — эти кровати были предметом роскоши, во всяком случае, благополучия. Они стояли украшенные вышивками, горой подушек, покрывалами — односпальные, полуторные, двухспальные. Кровати-сооружения, кровати-украшения. Они поисчезали незаметно, беспамятно.
В свое время мы тоже старались избавиться от старой мебели. Как мы уговаривали мать выкинуть комод. Само название „комод” отзывалось мещанством. Комод — пузатый, с массивными ручками, с тяжелыми крепкими ящиками, он был капитальный, несокрушимый. Все кругом менялось, а он расположился у нас на века, оплот отвергнутой жизни, его основательность раздражала, она была вызовом, она была признаком обывательщины.
Старые вещи всего лишь знаки, оставленные прошлой жизнью. Иному кажется, что они торчат как ненужные пни, но для внимательной души годовые кольца хранят размеры тенистых крон, что шумели тут, треск морозов, иссушающий зной давнего лета».
Альбер Шамдор. Саладин: благородный герой ислама. СПб: Евразия, 2018. Перевод с французского Е. В. Кулешовой
Французский историк Альбер Шамдор известен как один из ведущих специалистов своего поколения в области ближневосточных цивилизаций и культур. Его книга, посвященная великому арабскому полководцу Саладину, вышла в 1959 году, но до сих пор представляет интерес для широкого круга читателей.
Главное достоинство этой работы в том, что автору удается органично сочетать труд серьезного историка и неравнодушного комментатора. Будучи ревностным католиком, Шамдор не скрывает своей досады по поводу того, что христиане уступали воинам Саладина в отваге, мастерстве и, нередко, в морально-этических качествах.
Автор откровенно восхищается фигурой гениального стратега, прогнавшего христиан из Святой земли. Особенно Шамдору импонирует то, с каким искренним почтением обычно беспощадный Саладин относился к храбрым противникам, которые шли на верную смерть за веру.
В книге прекрасно уравновешены сухие научные данные и увлекательные сведения из самых разнообразных арабских и европейских источников. Так, оценить масштабы экспансии Саладина позволяют свидетельства о «гиперинфляции» на рынке невольников. В какой-то момент пленного франка отдавали по цене пары башмаков, настолько предложение превышало спрос.
Или, например, интересен случай из жизни Саладина, произошедший во время осады Мосула: от гнева завоевателя город спасла обыкновенная старая туфля.
«Однажды, когда Саладин вместе со своими эмирами осматривал военные укрепления и рискнул подъехать к городским стенам, один из защитников осажденного города осыпал его ругательствами и бросил в его группу свою сандалию, набитую гвоздями. Эта старая туфля ударила в живот шейха племени Ассасидов, арабского племени, известного своей храбростью. Тот поднял башмак и, показывая его Саладину, сказал: „Смотрите, каким оружием эти люди рассчитывают нас прогнать. Очевидно, они принимают нас за толпу рабов. Я не привык сносить подобные оскорбления. Ведите меня на врагов, достойных моей смелости, или я отправлюсь домой”. Оставив Саладина, он вернулся в свою палатку и сообщил об этом происшествии другим шейхам, которые привели свои племена на подмогу Саладину под стены Мосула. Переходившая из рук в руки сандалия была воспринята каждым из этих, бесспорно, отважных, но также и особо чувствительных к подобным обидам, угрожавшим не только их престижу, но и престижу их предков, вождей как личное оскорбление. Они вовсе не хотели, чтобы эта история, исправленная и приукрашенная острыми на язык кочевыми поэтами, обошла племена Месопотамии и благословенной Аравии и чтобы ее невольный герой сохранился в памяти потомков как получивший при осаде Мосула удар башмаком. Саладин в свете последних событий и под нажимом своих союзников, грозивших покинуть его, снял осаду Мосула. Да будет благословенна эта туфля! Она избавила Мосул от резни, пожаров и, возможно, даже от разрушения».
Валерий Подорога. Рождение двойника. План и время в литературе Ф. Достоевского. М.: РИПОЛ классик, 2019
Переиздание второй части первого тома «Мимесиса», вышедшего двенадцать лет назад; первая, про Гоголя, уже переиздана, и так же предполагается поступить с остальными частями. В интервью «Горькому» сам Валерий Александрович говорил, что его многолетний исследовательский проект по аналитической антропологии литературы в числе прочего отвечает на вопросы: «Как далеко можно продвинуться в антропологических исследованиях русской литературы XIX–XX века, пытаясь реконструировать внутреннюю форму поэзиса, без которой не может существовать ни одно значительное произведение? Можно ли применить философский инструментарий к анализу особенностей литературного опыта и так, чтобы сохранить его произведенческую уникальность и автономию?» Пытаться подробнее охарактеризовать в рамках экспресс-обзора то, что делает с литературой Подорога, дело заведомо провальное, поэтому если вы не в курсе и вам интересно, посмотрите лучше его хорошие вводные лекции по философии литературы. Что касается книжки о Достоевском, то она совершенно замечательная, всячески рекомендуем: знали ли вы, что Федор Михайлович был настолько одержим составлением планов своих произведений, что они постоянно разрастались до нечеловеческих масштабов и перемешивались? Или что литературное время у Достоевского (если сильно упростить) структурировано как эпилептический припадок — а во время этих припадков писатель чувствовал себя «другим», и этот опыт принципиально важен для его творчества? Нет? То-то же. Одним словом, после этой книжки читать Достоевского так же, как раньше, решительно невозможно.
«Произведение и болезнь — столкновение и разрыв. Или, быть может, неустанный поиск примирения? Да и есть ли нужда в том, чтобы исследовать клинику болезни? Не следует ли понять болезнь Достоевского не как „клинику”, а как событие, которое вторгается в биографическое время и преобразует его в Произведение, вводит в последовательность сюжетов жизни и символов, обслуживающих и нейтрализующих разрушительную энергию события».
Жак Ле Гофф. Стоит ли резать историю на куски? СПб.: Евразия, 2018. Перевод с французского М. Ю. Некрасова
Из многочисленных работ выдающегося французского медиевиста Жака Ле Гоффа обычному читателю интереснее всего, конечно же, те, что посвящены наиболее общим темам — «История тела в Средние века», «Герои и чудеса Средних веков» и т. д. (а какое-нибудь «Рождение чистилища» осилит не каждый историк). Только что опубликованный новый перевод Ле Гоффа (оригинал вышел в 2014 году) совсем не научпоп, но и не узкоспециальное исследование, поэтому он наверняка заинтересует многих. Работа «Стоит ли резать историю на куски?» посвящена проблеме исторической периодизации: автора интересует в первую очередь, как возникли хорошо знакомые нам способы деления прошлого на временные отрезки, кто их придумал и почему они прижились. Научная дисциплина под названием «история» — в том виде, какой мы знаем ее сегодня — начала формироваться совсем недавно, в XVIII веке, и ее методы и способы познания по-прежнему не являются чем-то самоочевидным, постоянно обсуждаются и подвергаются ревизии. В том числе поэтому автор считает важным изучить историю исторической периодизации и, поняв ее устройство, внести в нее необходимые коррективы —значительная часть книги посвящена проблеме эпохи Возрождения, которой, по мнению Ле Гоффа, на самом деле не было. То, что мы называем Ренессансом, придумали в XIX веке в определенных обстоятельствах определенные люди, но на самом деле следует говорить скорее о «долгом Средневековье» — звучит непривычно, но у Ле Гоффа, разумеется, есть весомые аргументы. Обстоятельную научную рецензию на этот труд несколько лет назад опубликовал журнал «Новое литературное обозрение».
«С XIV в., но особенно с XV в., у некоторых поэтов и писателей, прежде всего итальянских, возникло ощущение, что они живут в новой атмосфере, что они сами одновременно продукт и зачинатели этой небывалой культуры. Поэтому они захотели дать уничижительное определение тому периоду, который, по их мнению, они счастливо покидали. Если этот период заканчивался при них, то его начало более или менее совпадало с концом Римской империи, эпохи, воплощавшей в их глазах искусство и культуру, когда тон задавали великие авторы, с которыми, впрочем, они были знакомы очень плохо: Гомер, Платон (в Средние века обращались только к Аристотелю), Цицерон, Вергилий, Овидий и т. д. Таким образом, единственной особенностью периода, который они пытались охарактеризовать, было то, что он находился в промежутке между воображаемой античностью и придуманной современностью; они называли его „средним временем” (media aetas)».