Алекс Месуди. Культурная эволюция. Как теория Дарвина может объяснить человеческую культуру и объединить социальные науки. М.: Издательский дом «Дело», 2019.
«Культурная эволюция», вышедшая в Чикаго в 2011 году, стала первой крупной книгой Алекса Месуди, профессора Эксетера, имя которого уже известно в России по ряду переводных и обзорных публикаций. Идея применить эволюционный подход не только к природе, но и к культуре, разумеется, не нова. Сам Дарвин после выхода «Происхождения видов» проводил параллели между биологической эволюцией и развитием языка, а гипотеза о том, что эволюционный подход в изучении культуры может объединить все социальные науки, проистекает из того, что именно это произошло в биологии.
Эволюционная биология сформировалась в 1930–1940-х годах в результате объединения практиков и теоретиков из различных дисциплин на макро- и микроуровнях. Ученые объединили биологию в рамках единой теории дарвинизма, поскольку выяснили, что закономерности биологической макроэволюции можно объяснить с помощью процессов вроде естественного и полового отбора. Допуская, что эволюция культуры похожа на эволюцию в природе, Месуди предполагает, что «эволюционный синтез» возможен и в социальных науках:
«Масштабные тренды, изучающиеся археологами, историками, лингвистами, социологами и антропологами можно будет объяснить через микроэволюционные культурные процессы, которыми занимаются психологи и другие исследователи поведения. Мы можем наблюдать появление объединенной науки о культуре, преодолевающей принятые границы социальных дисциплин».
Конечно, основания для подобных рассуждений есть. Уже в последние десятилетия ХХ века во многих дисциплинах, традиционно проходивших по части «наук о духе», стали появляться крупные обобщающие труды, которые дали принципиально новое и гораздо более строгое понимание их предметов изучения. Так произошло, например, в макросоциологии, по-прежнему переживающей «золотой век»: она смогла создать объяснительные модели для таких явлений, как формирование государств, революции, распад империй и т. д. В то же время социологи демонстрировали готовность взаимодействовать с представителями самых разных дисциплин — историками, биологами, математиками и т. д., что само по себе подталкивало к некоему синтезу, не ограниченному стенами факультетов. Поиск такого синтеза и является основной задачей Алекса Месуди:
«Перспектива образования единой науки о культуре, объединенной с помощью дарвинизма и включающей антропологию, археологию, экономику, историю, лингвистику, психологию и социологию, может показаться наивной. Каждый, кто изучал социальные науки в университете, наверняка знает, что между их различными ветвями очень мало коммуникации или общих теоретических оснований. Однако такое состояние социальных наук, куда входит множество теоретически несовместимых и малопонятных друг для друга дисциплин, создает много проблем: ценные открытия редко пересекают границы дисциплин, а ученые тратят время на переоткрытие вещей, уже известных в других дисциплинах. Несмотря на островки качественной и тщательной науки, которые можно обнаружить внутри отдельных социальных дисциплин, за последние несколько десятилетий слишком мало было сделано для понимания одного из самых интересных и удивительных явлений, известных науке, — человеческой культуры».
Изменчивость, конкуренция и наследование
Возможность перенести эволюционные принципы в сферу культуры Месуди выводит из представления о культуре как об «информации, приобретаемой от других людей с помощью социальных механизмов передачи, таких как имитация, обучение или язык». Соответственно, по аналогии с биологическим геном единица культурной эволюции определяется как информация, хранящаяся в мозге в виде нейронных связей, в языке, компьютерном коде, нотной записи, артефактах и институтах. При этом Месуди сохраняет разделение культурной и генетической эволюций, упрекая бихевиористов, когнитивных психологов и экономистов в изучении только генетического или индивидуального научения и невнимании к социальным влияниям:
«Экономисты, представляющие „теорию рационального выбора”, обычно предполагают, что люди рассчитывают затраты и выгоды своих действий по отдельности, а культурные влияния при этом незначительны. Представители так называемой „культурной экологии” или „культурного материализма” в культурной антропологии... предполагают, что поведенческие практики и технологии можно рассматривать в качестве адаптаций к локальным, а не культурно наследуемым, условиям... Важно показать, что индивидуальное научение и гены не могут полностью объяснить различия в нашем поведении, и культура все же играет немаловажную роль».
В то же время, как показывает автор на результатах исследований многих культурных эволюционистов, три условия биологической эволюции — изменчивость, конкуренция и наследование — характерны и для культурной эволюции:
«В культуре происходит такое же постепенное накопление изменений. Историки неоднократно показывали, что новые технологии редко — если вообще когда-либо — возникают на пустом месте. Наоборот, удачные инновации — это, как правило, незначительно улучшенные версии того, что уже было, или же комбинации инноваций, которые раньше существовали по отдельности... Паровой двигатель не появился, как иногда считается, в изобретательной голове Джеймса Уатта из ниоткуда — он был усовершенствованной версией уже существовавшего парового двигателя Ньюкомена, с которым Уатт был отлично знаком и который, в свою очередь, был модификацией предыдущей модели — и так далее вглубь истории».
Выкуп невесты и «Битва полов»
Ошибка ранних культурных эволюционистов, полагает Месуди, состояла в том, что они не применяли математические модели, которыми уже в 1920-е годы пользовались в биологии такие ученые, как Фишер, Холдейн и Райт. Когда же в 1970-х культурная эволюция стала изучаться на основе математических моделей, неформальные теории, зачастую не поддержанные эмпирикой, устарели. Их выдвигали защитники прогрессивной культурной эволюции по Спенсеру и неодарвинистских теорий культурной эволюции вроде меметики Ричарда Докинза.
Далее Месуди пытается рассказать об этих методах в нематематическом ключе, вооружившись конкретными примерами эмпирических исследований. Например, основным биологическим методом объяснения огромного биоразнообразия является построение филогенетических моделей (древо развития вида во времени) и моделей нейтрального дрейфа. Поэтому в 2006 году антропологи Рут Мэйс, Клэр Холден и Лауро Фортунато предложили использовать филогенетические методы и в социальных науках, чтобы изучить истоки традиции выкупа невесты в субсахарской Африке. Вот как описывает результаты их исследования Месуди:
«Выкуп противоположен приданому, которое обычно собирает семья невесты для поженившейся пары. В большинстве традиционных сообществ по всему миру практикуется выкуп, и только маленькая часть имеет систему приданого. Основываясь на этом факте, некоторые антропологи предположили, что выкуп является самой старой из двух систем, а приданое появилось настолько недавно, что не успело широко распространиться. Филогенетический анализ Фортунато и других, однако, показал, что именно приданое, вероятнее всего, является предковым состоянием, а выкуп эволюционировал независимо, по крайней мере в четырех случаях. Здесь мы ясно видим, как филогенетические методы могут существенно уточнить наше понимание истории культурного феномена по сравнению с традиционными и неэволюционными подходами».
Так же как и в биологии, в социальных науках эксперименты помогают раскрыть причины социальной эволюции, считает Месуди вслед за другими учеными. Например, экономисты Эндрю Шоттер и Бэрри Софер приспособили метод цепочки передачи информации для исследования культурного поведения в лаборатории. Ученые использовали игру «Битва полов» (муж и жена стоят перед выбором — пойти в оперу или на бейсбол, при этом оценивая свою удовлетворенность выбором по шкале от 0 до 100 %), придуманную, чтобы выявить базовые аспекты принятия экономических решений. Игра отражает ситуации, которые могут возникнуть при вынужденном сотрудничестве фирм, но Шоттер и Софер внесли в нее культурное измерение: в игре участвовало несколько поколений, причем каждая пара получала от предыдущей либо совет, либо просто статистику результатов. Эксперимент показал, что «прямой личный совет, полученный от одного предыдущего игрока, по-видимому, намного важнее для поддержания культурных традиций, чем пассивное наблюдение за историей всех предыдущих решений. Это бросает вызов традиционной экономической теории, которая бы предположила, что история поведения всех предшествующих игроков должна быть намного полезнее для определения оптимального выбора, чем совет одного участника. В первом случае у нас есть неискаженная запись о поведении большой выборки индивидов; во втором — субъективное сообщение от участника, информированность которого лишь немногим больше того, кто получает совет».
Культурная эволюция: механизм или метафора?
Однако идея распространения эволюционного принципа на социальные явления в конечном итоге приводит к принципиальному вопросу: можем ли мы обнаружить нечто вроде законов культурной эволюции, или же пока об этом явлении можно говорить как о некоей метафоре, об аналогии с происходящим в биологическом мире? Сам Месуди признает, что важны не только сходства, но и различия между развитием биологии и культуры, а в деталях культурная эволюция может отличаться от эволюции биологической. При этом, конечно же, нельзя просто вынести за скобки теории, которые принципиально противопоставляют культуру природе, рассматривают развитие общества как последовательное выключение человека из природных связей, либо, как Майкл Манн в «Источниках социальной власти», ищут некую универсальную социальную матрицу, в рамках которой разворачивается история человечества и т. д. Наконец, многие представители «наук о духе» едва ли согласятся с определением людей, которое дает Месуди, — «вид животных, определяющийся культурой», или же будут настаивать, что культура в принципе не поддается описанию с помощью эволюционных моделей.
С точки зрения гуманитария, подход Месуди убедительнее всего выглядит в случае оценки эффективности конкурирующих теорий, скажем, социальных изменений. Сравнивая геополитическую теорию известного американского социолога Рэндалла Коллинза с теорией распада империй, которую сформулировал биолог Петр Турчин, Месуди вполне убедительно показывает, что последний более строго сформулировал набор факторов, ведущих к дезинтеграции крупных государств. В то же время Месуди делает любопытные предположения насчет того, как можно измерить такую эфемерную составляющую этого процесса, как степень социальной сплоченности в обществе.
Но распространение эволюционных принципов на культуру также неизбежно наталкивается на проблему отбора, систематизации и интерпретации фактов, за счет которых будет строиться непротиворечивая теория. Отдельные примеры, иллюстрирующие общую концепцию, могут быть эффектными, но не складываться в систему. В главе, посвященной эволюции языка, Месуди обращается к различным гипотезам происхождения индоевропейской семьи языков, показывая, что с точки зрения эволюционного подхода она зародилась около 8–9,5 тысяч лет назад вместе с появлением сельского хозяйства в Анатолии, а не около 5–6 тысяч лет назад у так называемых курганских всадников, расселявшихся от Уральских гор. Однако в сравнении с тем, как далеко шагнуло сравнительно-историческое языкознание (скажем, в работах Московской школы макрокомпаративистики, давно оперирующей макросемьями языков), это, прямо скажем, очень частный пример. Сегодня тех же индоевропейцев можно рассматривать в рамках куда более широких языковых общностей далекого прошлого, хотя нет никаких сомнений, что погружение на такую глубину возможно только при междисциплинарном контакте лингвистов, археологов, историков и, конечно же, генетиков.
Как бы то ни было, книга Месуди представляет собой срез результатов немалого количества научных трудов, посвященных новому направлению в изучении культуры, включая исследования самого автора, и, конечно же, не претендует на абсолютную истину, но лишь пытается облегчить подходы к ее пониманию. По сути, речь идет не о новой парадигме знаний о культуре и обществе, а о полностью обоснованной аргументации, на базе которой она рано или поздно возникнет. Возможно, книга Месуди покажется читателю менее захватывающей, чем бестселлеры того же Ричарда Докинза, но, в отличие от них, это действительно серьезная работа, принятая и обсуждаемая в научных сообществах многих стран мира.