Дидье Оттанже. Эдвард Хоппер: мечтатель без иллюзий. М.: Манн, Иванов и Фербер, 2020. Содержание
Эдвард Хоппер — художник-отшельник, молчаливый свидетель эпохи, проницательный взгляд которого позволил ему облечь в художественную форму немало архетипов американской культуры. Но что можно рассказать о жизни человека, который избегал общественного внимания, жил уединенно и редко покидал пределы родного города?
В истории американского искусства Хопперу отведено особое место. Он считается классиком, несмотря на то, что на протяжении всей жизни держался в стороне от противоборствующих художественных течений и практически никогда ничего не объяснял, оставляя расхожий вопрос «что хотел сказать автор» на суд критиков. В общем, человек-загадка или, как выразился Дидье Оттанже, мечтатель без иллюзий. Основываясь на сказанном легко вообразить романтического затворника, тихого гения, каким обычно представляют, скажем, Джерома Сэлинджера. Тем более что к такому выводу подталкивает и творчество художника.
В своих произведениях Хоппер сумел выразить умонастроения современного человека, которому боязно, тревожно и неуютно наедине с самим собой. При этом репертуар сюжетов и мотивов, с которыми год за годом имел дело художник, был крайне невелик. Более всего его влекли невзрачные городские пространства — номера придорожных отелей, «безобразная красота» местной архитектуры, кафе и заправочные станции, которые невозможно отличить друг от друга. Такие виды привлекают своей характерной геометрией и порой оказывают на зрителей поистине гипнотическое воздействие. Другой доминирующей эмоцией, с которой постоянно работал Хоппер, была скука. Его герои тоскуют в кафе с самообслуживанием, томятся в фойе театра и бесцельно бродят по улицам Нью-Йорка, растворяясь в холодном свете витрин. Столь же «скучной» и скупой на драматические повороты представляется и биография художника.
Он родился в семье хозяина галантерейной лавки и рос «в плену англосаксонской сдержанности». С детства Хоппер питал склонность к искусству. Родители поддерживали увлечение сына, но советовали для начала получить профессию, которая приносила бы деньги. Так художник начал зарабатывать оформлением журнальных обложек и рекламных листовок. Вскоре ему осточертело рисовать изнеженных обывателей, с помощью которых индустрия развлечений продавала идею благополучия, но обратного пути не было («Реклама для него — чуждое и унизительное занятие по сравнению с художественными замыслами»). Финансовый успех пришел к нему довольно поздно — до тех пор в живописи Хоппера весь этот карнавал элегантных образов из мира рекламы конвертировался во внутреннюю пустоту обезличенных персонажей.
Ключевой вопрос — кому может быть интересна книга о Хоппере. Опытного читателя она скорее оттолкнет, потому что Дидье Оттанже чаще всего говорит с позиции популяризатора, а не въедливого исследователя. Он выстраивает свое повествование, объясняя факты творческой биографии художника жизненными обстоятельствами — например, утверждает, что пуританство, которым славился Хоппер в жизни, было в равной мере присуще и его творчеству. Стиль художника действительно был довольно бесстрастным, но пуританским его все же не назовешь. Обычному любителю искусства, привыкшему к более ярким беллетризированным биографиям, книга наверняка покажется суховатой. Она писалась как сопроводительный материал к первой монографической выставке Эдварда Хоппера во Франции и сохранила немало черт музейного каталога.
В этом противоречии и заключается парадокс подобных книг об искусстве, обещающих «доступность для всех». Чаще всего на выходе мы получаем популярно изложенный материал, основная проблема которого заключается в отсутствии внятно описанного контекста. Можно бесконечно рассуждать о том, что творчество Хоппера впитало в себя «сокровенную глубину Вермеера, духовность Рембрандта, театральность Ватто», но так и не объяснить, в каких отношениях состоял художник с современностью.
Тем более что чуть ли не единственным достоверным источником, на основе которого специалисты судят о жизни и мнениях Эдварда Хоппера, остается дневник его жены Джозефины. Это ее записи легли в основу трудов искусствоведа Гейл Левин — исследовательницы, которая в свое время получила к ним эксклюзивный доступ. Публикация дневников вызвала справедливый вопрос: можно ли верить женщине, чья художественная карьера пошла под откос после вступления в брак? Действительно ли Эдвард был вечно недовольным молчуном, неспособным на эмоциональную близость? Исчерпывается ли этими чертами его образ?
Эдвард Хоппер. Лето в городе, 1950 год
Джозефина оставила подробнейшее описание произведений мужа, но также она пишет о его «непроницаемом эго» и семейных ссорах, многие из которых заканчивались рукоприкладством. Сегодня эти записи вполне могли бы стать основой для какого-нибудь исследования на пересечении искусствоведения и гендерной истории. Ведь Джо выпала та самая несчастная роль жены и «музы», которая, выйдя замуж, поступила в услужение гению и так и не оправдала возложенные на нее в юности большие надежды. Собственные произведения она называла «мертворожденными» и нередко сетовала на свою творческую несостоятельность, которая с каждым годом становилась все очевиднее на фоне успехов Эдварда.
Дидье Оттанже практически ничего не говорит об этой главе в жизни Хоппера. Он сглаживает острые углы биографии своего героя, смещая акцент с истории людей на историю картин. Хотя некоторые потенциально взрывоопасные подробности личной жизни художника все же прорываются на страницы книги: «После шести лет совместной жизни его успехи, признание рынком и официальными учреждениями искусства, зарождают в душе Джозефины ревность, так как ее работы постоянно терпят неудачу на выставках. Хоппер молчит, и его пассивность в отношении того, что Джо считает критикой и травлей, ухудшает их отношения».
Впрочем, уделить внимание фигуре жены художника стоило бы не только ради восстановления гендерного баланса. Дело в том, что именно Джо годами играла роль посредника между художником и публикой. Она держала журналистов на расстоянии и старательно конструировала легенду о гениальном отшельнике — по крайней мере такого мнения придерживается Гейл Левин. Вычесть ее из истории означает перечеркнуть публичный образ Хоппера.
Поворотным моментом в жизни художника стало также знакомство со знаменитым реалистом Робертом Генри — основоположником Школы мусорных ведер. В истории американского искусства он сыграл роль реформатора, который одним из первых отринул навязанные Академией стандарты. Вместе с соратниками он заложил основы американского реалистического искусства и оказал влияние на творчество Хоппера — который, впрочем, не считал себя реалистом в полной мере и до конца жизни «болел» импрессионизмом, которым проникся в юности, путешествуя по Европе.
Эдвард Хоппер. Новый мост, 1907 год
«Я не думаю, что есть на земле город, столь же прекрасный, как Париж, и народ, который так же ценил бы красоту, как французы», — пишет он матери в ноябре 1906 года. Ни одно из модных новейших течений его не интересует. Конечно, Америка, как верно замечает автор книги, была «страной, далекой от духа перемен, повеявшего на парижском Осеннем салоне», но мы знаем, что Хоппер остался равнодушен в том числе и к отечественным новинкам — таким как абстрактный экспрессионизм.
«Реалисты считали его своим, обманутые внешним сходством художественных образов; некоторые относили Хоппера к формализму благодаря безупречной геометрии композиций, приписывали также к сюрреализму из-за явно „метафизического” начала творчества», — однако автор книги уверен, что художнику было тесно в рамках любого из этих направлений. Правильнее было бы сформулировать вопрос так: почему столь сильное влияние на американскую культуру оказал художник, который игнорировал языки современного искусства и отчаянно цеплялся за «кусочек искусства старого мира»? Но, увы, этого мы из книги Оттанже так и не узнаем.