Бесплодная земля Замкадья

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Константин Сперанский. Пустоцвет. М.: Прорубь, 2025

Согласно Большому толковому словарю русского языка под редакцией Кузнецова, слово «пустоцвет» имеет два основных значения. Первое — цветок, не дающий плодов. Второе — человек, жизнь и деятельность которого не приносит пользы другим людям, обществу.

«Лишенное ярости и хитрости чистилище Кузнецкого края», как сказано в аннотации к книге, — место действия романа. Суровый шахтерский город Кемерово рубежа девяностых — нулевых — этакая «бесплодная земля», недра которой не способны дать ничего, кроме угля. В центре повествования находится Костя Строкольский, за становлением которого наблюдает читатель.

Но можно ли назвать взросление Кости становлением? Хотя повествование и ведется от первого лица, фигура главного, казалось бы, героя романа, отодвинута куда-то вглубь, заретуширована. Костя-детсадовец и Костя-студент мало чем отличаются друг от друга. На протяжении всей книги ее протагонист не произносит ни единого слова. Единственной константой его образа остается всепоглощающая скука, обложившая Костю со всех сторон, будто вата. Это не скука в привычном для нас обыденном понимании, а скорее то, как это понятие трактовали экзистенциалисты. Хайдеггер утверждал, что именно в состоянии скуки человек способен постичь смысл бытия и времени. Однако для Кости Строкольского скука не служит толчком к открывающим вход в трансцендентное измерение эпифаниям. Она есть сама форма его существования, из которого, как из-под теплого одеяла морозным сибирским утром, он даже не думает выбираться: «…мной руководило ничто, я не излучал никакого обаяния и ничего не желал. Тупая сила инерции тащила меня на волю, как прибившийся к трухлявой бесполезной деревяшке фрагмент мусора выбрасывает к берегу волной». По словам Сперанского, его героем управляют «три А»: атараксия, ангедония, апатия. Эта небогатая эмоциональная палитра — все, что доступно молодому Строкольскому.

Жанровая природа «Пустоцвета» не вполне определена. Может быть, это семейный роман, как об этом иронически-отстраненно сказано в аннотации? Или, возможно, роман воспитания? И да, и нет. Сопоставление с классическими образцами, думается, лишь вызвало бы у автора издевательскую ухмылку.

Сперанский написал роман о себе и своей семье. Пожалуй, наиболее подходящим жанровым определением для «Пустоцвета» могло бы стать понемногу отживающее понятие «автофикшн». Сперанский, больше двадцати лет пишущий и исполняющий реп-тексты (именно через «е») в группе «Макулатура» и не так давно начавший писать прозу (до «Пустоцвета» были опубликованы повесть «Кто знает, о чем думает Амалия?» и роман «Ротозеи»), как и его соратник по «Макулатуре» и куда более плодовитый автор Евгений Алехин, использовал автофикшн в качестве основного метода на протяжении едва ли не всего своего творческого пути. Но загонять «Пустоцвет» в какие-либо рамки будет как минимум неуважительно по отношению к автору, который всегда с подозрением и сарказмом относился ко всякого рода удобным обобщающим ярлыкам. Правильнее будет называть его просто «роман», как и сделал сам Сперанский.

Книга задумывалась как своеобразное посвящение родителям автора. Основной фигурой в повествовании, по замыслу Сперанского, должен был стать его отец, умерший в 2019 году. Он действительно служит своего рода сюжетной осью, пронизывающей небольшие главки книги. Это страдающий неназванной душевной болезнью пожилой мужчина, вызывающий самые разнообразные чувства — от симпатии и жалости до испуга и брезгливости. Со смертью отца (последняя глава «Пустоцвета» названа его именем — «Валерка») заканчивается и роман. Будто ветхозаветный Иов (о сравнении отца с которым повествователь заявляет почти прямым текстом), Валерий Строкольский терпит одно бедствие за другим и в конце концов умирает, окончательно погрузившись в безумие и уже никого не узнавая. В его страдании нет никакого высшего смысла, его, по словам автора, «можно только претерпеть, но нельзя понять». Не меньше страдает и мать Кости, Александра. Простая пенсионерка, содержащая всю семью, она отчаянно старается привнести в жизнь домочадцев хотя бы подобие нормы. В изображении Сперанского мать — типичная чеховская мещанка, что разительно отличает ее от регулярно испытывающего трансгрессивный опыт отца, но в авторском взгляде на нее нет какой-то злобы или едкой иронии. Повествователь почти никогда не говорит о своих чувствах к родным и окружающим, однако в его отношении к этим слабым людям, на долю которых выпали столь тяжелые испытания, чувствуются едва скрываемая щемящая нежность и любовь. Подобие гармонии на страницы «Пустоцвета» приносит дед Кости, записки которого послужили одним из главных источников для создания книги. Семейная история деда и его образ навевают воспоминания о великом романе Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени». Но если у Чудакова именно витальный и харизматичный дед скрепляет повествование воедино, то Сперанскому все же ближе больной и немощный отец. Хотя, по собственным словам автора, немногие счастливые воспоминания о детстве у него были связаны именно с дедом.

Волей-неволей читатель узнает в воссоздаваемой Сперанским истории себя самого. Радость (или грусть) узнавания — одна из главных эмоций, испытываемых при прочтении. Вечно хмурый, скучный, однообразный Кемерово — типичный город N, реалии жизни в котором знакомы каждому, кто не понаслышке знает, что происходит за пределами МКАДа. Хотя приметы эпохи указывают на вполне конкретный временной срез (действие романа начинается приблизительно в начале девяностых и концентрируется на девяностых и нулевых), Сперанский рисует Россию вечную, сущность которой, в общем, всегда остается прежней. Рассказывая о собственном конкретном опыте, он, хочет того или нет, говорит обо всех, рожденных в провинции в восьмидесятые и девяностые годы. Малая родина для него, как и для каждого, покинувшего город своего детства, — источник и болезненных воспоминаний, и меланхолической ностальгии. Но, опять же, автор нигде не проговаривает этого напрямую и, как и по отношению ко всему остальному, иронически дистанцируется от родного Кемерово.

Слово «ирония» возникает в этой рецензии не случайно. Творчество Сперанского, будь то реп-тексты «Макулатуры» или большая и малая проза, непредставимо без нее. Это ирония отчетливо романтическая, состоящая в признании ограниченности и условности любых, даже собственных, точки зрения и системы ценностей. Впрочем, на страницах «Пустоцвета» относительно тех же текстов «Макулатуры» этот прием встречается нечасто, ведь описанное в романе имеет для Сперанского слишком личный характер. Однако там, где ирония присутствует, она помогает автору в какой-то мере отстраниться от изображаемого, не впасть в сентиментальность и не скатиться в пошлость, избежать однозначных определений. В «Пустоцвете» нет Общей Идеи, как нет ее и в жизни Кости Строкольского, который самые незначительные попытки окружающей реальности внедриться в его жизнь и внести в нее хоть какое-то подобие смысла безусловно отвергает. Точнее, лениво от этой реальности отмахивается, так как какие-либо решительные действия для этого персонажа не представимы. Невольный дауншифтинг Кости удобен с точки зрения организации нарратива, так как практически не имеющий индивидуальности герой является идеальным проводником в мир романа. Летающий ниже радаров и извне всех измерений, находящийся везде и нигде, со всеми и ни с кем, молодой Строкольский — идеальный герой для Сперанского, который не играет в Большого Писателя, а просто рассказывает о своей семье, не склоняясь к масштабным выводам и обобщениям.

Форма «Пустоцвета» изысканна и изящна. Текст пестрит разнообразными художественными приемами, остроумными метафорами и парадоксальными образами. Чувствуется, что это проза, написанная поэтом (хотя Сперанский, конечно же, открестился бы от этого высокого звания). Плотность и насыщенность его прозы предельно высоки и в чем-то даже напоминают тексты любимого им Платонова, хотя до его языковых экспериментов Сперанскому далеко. В сущности, он продолжает традиции русского и европейского модернизма, в котором, как известно, особенное внимание уделялось форме произведений. Название для своего романа Сперанский позаимствовал из одноименного рассказа Брюсова, а в качестве основных источников вдохновения для создания «Пустоцвета» называл «Роман с кокаином» Агеева и «Мелкого беса» Сологуба наравне с «Безымянным» Беккета, «Страхом вратаря перед одиннадцатиметровым» Хандке и даже фильмами Дэвида Линча. Действительно, несмотря на почти «грязный» реализм «Пустоцвета», некоторые сцены из него своей сюрреалистичностью напоминают творчество недавно почившего режиссера.

«Пустоцвет» — книга, оставшаяся незамеченной у массового читателя и выпущенная почти самиздатом, — вряд ли наделает шороху в индустрии и получит важную литературную премию. Может, и слава богу. Тягучая проза Сперанского, замешанная на тоске, скуке и юморе висельника, в любом случае найдет своего читателя.

* Фото в начале материала: Владимир Серов/oldkemerovo.ru