А. Нуне. Кем считать плывущих. М.: Новое литературное обозрение, 2021. Фрагмент
«Книга без политики не существует», — говорил несколько лет назад Юрген Боос. И хотя президент Международной Франкфуртской книжной ярмарки имел в виду прежде всего издательское дело, сама по себе литература тоже никогда не была чужда общественно-политическим вопросам. В первую очередь именно их затрагивает роман А. Нуне «Кем считать плывущих». Характеры в нем в основном обусловлены социальной средой, а большинство диалогов касается политики, даже если предмет обсуждения — традиционные русские новогодние блюда. Так, селедка под шубой для героев связана с голодными временами Гражданской войны, хотя версии возникновения этого блюда в стиле скандинавской кухни довольно многочисленны. «Кем считать плывущих» вобрал в себя многое от классического актуального романа: остроту проблематики, опору на реальные события, внимание к распространенным дискуссиям. Он отчасти перекликается с «Дымом» Тургенева — и камерным форматом, и обширной галереей действующих лиц, и эмигрантской темой. Только тут нам предлагают погрузиться в еще доковидный, но по сути современный Берлин, куда прибыли беженцы из охваченной войной Сирии.
Истории сирийских беженцев у А. Нуне, как и в «Хранителе пчел из Алеппо» у Кристи Лефтери, вполне достойны того, чтобы стать основой для будущего блокбастера: прощание с разрушенной родиной, тревожное путешествие через Турцию, плавание по морю на надувных лодках вместе с бандитами. Перипетии из жизни студента Азиза и семьи профессора Юсефа показаны подробно, с едва ли не журналистской дотошностью, что делает мрачные приключения максимально убедительными. Правда, в линии беженцев из Дагестана — Рамадана и Мадины — куда больше полунамеков и туманных моментов: например, так до конца и не ясно, насколько серьезны были их «денежные долги» и кто именно их преследует. Кроме того, семья Юсефа и семья Рамадана фактически олицетворяют мигрантов радикально противоположного типа. С одной стороны, бежавшие от войны люди, которые стараются адаптироваться к новой жизни. С другой — те, кому не чужды лицемерие, воровство и неприятие чужих правил.
Уже в этой антитезе заметно важное свойство романа — он не упрощает ситуацию, не очерняет и не обеляет никого целыми группами. Беженцы здесь показаны такими же разными, как и русские экспаты, и сами немцы, чье отношение к приезжим варьируется от откровенного расизма и неосознанной ксенофобии до стремления оправдать любые их действия. В результате в тексте время от времени проскальзывают два простых, но существенных посыла: во-первых, добро и зло в человеке определяется только его поступками, а не чем-то еще; во-вторых, пережитые в прошлом несчастья никому не дают права на зло. Этому посвящена и главная сюжетная коллизия. Семьи беженцев обустроились, подростки пошли в школы, самые младшие отправились в детские сады. Вскоре выясняется, что в одном садике воспитателем работает гей. Религиозные родители возмущены: гомосексуальность, с их точки зрения, не просто грешна, но и оскверняет окружающих. В свою очередь, увольнять воспитателя никто не собирается — это равносильно жесткой дискриминации. Столкновение светского гуманизма и ортодоксальной традиции грозит печальным финалом: несовершеннолетний брат жены Юсефа Фади (который в романе почему-то назван деверем сирийского профессора, хотя деверь обычно — брат мужа, а не жены) втайне собирается убить воспитателя.
Выглядит такой сюжет злободневно, учитывая бесконечную интернет-полемику условных консерваторов и либералов в России, а также предвыборные баталии правых и левых в Германии. Правда, на середине книги появляется ощущение, что злободневностью она и исчерпывается. Пусть ее сюжет и основан на реальных событиях, все-таки художественное произведение требует большего, чем связанных между собой историй и мнений на определенную тему. Например, с точки зрения языка «Кем считать плывущих» трудно назвать шедевром. И дело не в одних лексических казусах, как с упомянутым «деверем». Стиль, богатый на детали, органичный в напряженных сценах бегства, оказывается избыточен при описании размеренной жизни. На причастные обороты наслаиваются придаточные предложения, которые утяжеляют текст, а порой внимание отвлекают канцелярит и повторы.
«В свои тридцать шесть лет она казалась очень юной из-за постоянно озаряющей лицо улыбки, открывающей зубы, которые можно было сразу на рекламу для дантиста фотографировать, и ровной и гладкой кожи лица»
Или:
«Ингрид об освободившейся квартире сообщили знакомые, и ей пришлось побороться за большую четырехкомнатную квартиру на первом низком этаже с выходом прямо из квартиры в обе стороны в закрытые внутренние дворики. Она уверяла, что жилищное управление убедил ее диплом садовода, она обещала, что сделает из двориков райские уголки, и обещание свое выполнила. С подорожанием района ей стало трудно оплачивать квартплату в одиночку, и две комнаты она теперь сдавала студентам».
Но дело, конечно, не только в особенностях слога. Два лагеря персонажей — «Беженцы, добро пожаловать» и «Беженцы, уезжайте домой» — ограничиваются в спорах друг с другом бытовыми аргументами. Да, их беседы отражают многие реальные дискуссии, однако в книге их ведут разные люди, ведут не раз и не два. И все неизменно остается на уровне либо диковатых алармистских предсказаний в духе «Они уничтожат нашу культуру», либо лишенных логики догм из разряда «Мы обязаны их принять, потому что у нас демократия». Будто бы демократия как таковая предопределяет миграционную политику конкретной страны. Нет ничего предосудительного в том, чтобы высмеять всех, но в реальности у сторонников обеих позиций бывают доводы более вдумчивые. В итоге романа идей из «Кем считать плывущих» очевидно не получается. Скорее получается, как справедливо заметила в рецензии Анна Берсенева, социальный роман нравов. Жанр сегодня редкий — и неспроста. Ведь сейчас, чтобы получить широкую картину нравов или, в данном случае, мнений на определенную тему, достаточно зайти в интернет, открыть статьи в нескольких медиа и посмотреть комментарии под каждой из них.
В то же время «Кем считать плывущих» нельзя отнести к числу литературных неудач. Повествование спасает оригинальная героиня, созданная явно не по принципу обусловленного средой типажа. Речь о Насте, русской эмигрантке и соседке того самого воспитателя, на которого ополчились религиозные родители. Уверенная в себе одиночка с огромным запасом любопытства и здоровой эмпатии, она вроде бы служит лишь резонером-наблюдателем, связующим звеном между сюжетными линиями. Но именно через Настю раскрывается важный ракурс романа. Работая массажисткой и просто будучи общительным человеком, она встречается как с мигрантами, так и с коренными немцами. От последних Настя узнает о прошлом города и о жизни во времена Берлинской стены. И под конец очерк на злобу дня перерастает в историю о влиянии коллективной памяти на современность.
«Кем считать плывущих» — роман места; «берлинский текст» — по аналогии с петербургским. Описаниям уютных районов и ветхих зданий, а также монологам старожилов здесь отводится особая роль. Берлин у А. Нуне осязаемый, не то чтобы мистический, но романтический, иррационально обаятельный город. Можно представить его отдельным, мудрым героем со своим характером, который давно нашел решение всех споров о мультикультурализме. Решение обезоруживающе простое: Берлин — пристанище для тех, кто ищет новый дом, потому что он сам долгое время был не совсем домом. Берлинцы бежали из одной части города в другую, некогда пережив такую же разлуку с близкими и дорогой сердцу атмосферой, что и современные сирийцы, и мигранты, прибывшие из других стран. Самые прозорливые из берлинцев не столько даже понимают, сколько чувствуют, что никто не застрахован от подобной роковой участи. И эта общность разделенных постепенно становится в романе идентичностью — более яркой и важной, чем национальность, религия или сексуальная ориентация. Вынесенные в заглавие «плывущие» — люди, пережившие безвозвратную утрату, больше не чувствующие под ногами твердой, «своей» земли.
Название не зря взято из легендарного высказывания скифского мудреца Анахарсиса, который фактически был мигрантом в Элладе. Роман А. Нуне можно рассматривать как историю о вечных скитальцах, ведь все его герои — каждый по-своему — чужаки, плывущие, странники. К ним относится, конечно, и сбежавший из дома в юности гомосексуальный воспитатель, и сама Настя, которой претит советский менталитет родственников. Правда, Настя как раз выглядит личностью с внутренней опорой. Она почему-то способна принять неприкаянную «плывучесть» окружающих, и ее образ остается загадочным, словно не до конца раскрытым, но оттого исключительно любопытным. Как бы то ни было, в финале политическая демагогия отбрасывается, и о примирении людей с противоположными взглядами говорится с точки зрения метафизических тонкостей: столкновения цивилизаций вполне можно избежать, потому что существует другая, тайная, общая для всех цивилизация. Ведь всякий человек в той или иной степени чужак, выброшенный в мир, чтобы «плыть» и искать свой путь. И общность «плывущих» бывает спасительна, но для начала ее следует разглядеть в других, что бывает непросто. У героев романа А. Нуне это получилось, в том числе благодаря уникальному городу, в котором они оказались. В любом случае «Кем считать плывущих», несмотря на отдельные шероховатости, — глубокая книга о том, как могут уживаться носители даже самых чуждых друг другу ценностей.