Владимир Сутырин. Бальзак: Русские дюймы шагреневой кожи. М.; Екб.: Кабинетный ученый, 2019
Риторический вопрос: если человек не знает толком ни русского, ни французского языка, а сведения о Бальзаке черпает из книг Андре Моруа и Стефана Цвейга, из Леонида Гроссмана и украинского советского писателя Натана Рыбака (все написаны как минимум полвека назад), а ни одного современного французского бальзаковеда даже не упоминает — стоит ли ему писать книгу о Бальзаке? Я бы ответила «нет», но Владимир Сутырин считает иначе. Он выпустил в издательстве «Кабинетный ученый» книгу под многообещающим названием «Бальзак. Русские дюймы шагреневой кожи».
Толчком к ее написанию стала, как можно предположить, поездка автора на Украину; он побывал в имении Эвелины Ганской Верховня, осмотрел устроенный там музей, пообщался с его смотрительницей; побывал также в Житомире и Бердичеве. Подходящий материал для небольшого путевого очерка. Но Владимир Сутырин метил выше. Он решил написать целую книгу — по сути дела, совместную биографию Бальзака и его многолетней возлюбленной и корреспондентки Эвелины (или, как ее называют во Франции, Евы) Ганской. Что ж, Бальзак — всеобщее достояние, почему бы и не написать о нем? Для этого и нужно-то всего ничего: знать творчество Бальзака и владеть русским языком.
Вот с языка и стиля и начнем. Владимир Сутырин в одном месте называет Бальзака «великим стилистом письменной речи». Можно считать, что это автохарактеристика. Вот некоторые образцы манеры Сутырина: «А фига ли стесняться» (это об отце Бальзака), «посредством литературы нашел лаз в души других людей» (это о самом Бальзаке), «в дебрях между секвойями литературного труда и лианами эпистолярного величия», «слава кружит над ним, словно коршун над жертвой», «Бальзак с его подвижным, „КВН-ным” мышлением»; это все было тоже о Бальзаке, а вот о бедном Шопене сказано, что французская и польская кровь смешались в нем, «точно бурбон и водка в одном стакане». Это все стиль; с языком тоже не все в порядке; ну, слово «фальшь» без мягкого знака на конце — это спишем на корректора, но если про лестные замечания о России в письме Бальзака к министру Уварову сказано, что писатель таким образом «подсуропил кисель», то очевидно, что автору невдомек: «подсуропить» — это значит подсунуть что-то некачественное, а вовсе не «подсахарить».
Дальше идут проблемы с транскрипцией французских слов, которая зачастую вполне фантастическая: Лорд Рооне вместо Лорд Роон (это, между прочим, псевдоним самого Бальзака, который автору, взявшемуся писать о Бальзаке, лучше бы писать правильно), Рафаэль Волантен вместо Рафаэль де Валантен (это, между прочим, герой «Шагреневой кожи», которую автор использовал в заглавии своей книги и постоянно в ней цитирует; причем это не опечатка, так как повторяется не один раз). Ну, допустим, это все мелочи. А как оценить тот факт, что автор — в отличие от абсолютного большинства людей, открывающих любой план Парижа, — не нашел на «современной туристической карте Парижа» улицу Бальзака? А как отнестись к тому, что, по его словам, памятник Бальзаку работы Родена стоит перед собором Парижской Богоматери? Для тех, кто не знаком с географией Парижа — это примерно как сказать, что московский памятник Пушкину стоит перед храмом Христа Спасителя или что питерский Медный всадник стоит перед Московским вокзалом.
Представления об истории французской литературы у Владимира Сутырина, мягко говоря, приблизительные: если верить ему, романтизм во Франции в 1832 году ушел в прошлое (а он практически только начался!), а в подтверждение мысли, что в моде были «романтичные Байрон, Шатобриан, Констан», он приводит пушкинские строки «Его жена была сама От Ричардсона без ума» (неважно, что Ричардсон — английский писатель середины XVIII века и упомянут Пушкиным как примета обветшалого, устаревшего вкуса).
Оноре де Бальзак. Дагеротип
Но и это все пустяки, а самое неприятное, что автор, увы, совершенно не разбирается в творчестве Бальзака. И потому верит любому сообщению о нем, даже давно опровергнутому. Например, он вычитал в старой книге Бориса Грифцова «Как работал Бальзак» (издана посмертно в 1958 году), что некий очерк, опубликованный в сатирической газете «Карикатура», принадлежит Бальзаку, хотя подписан псевдонимом. Но Сутырину невдомек, что с тех пор французские бальзаковеды проделали огромную работу по установлению принадлежности Бальзаку тех или иных текстов из «Карикатуры», и об этом тексте даже не вспоминают и в новейшие авторитетные издания его не включают. Или, например, Сутырин утверждает, что Эвелина Ганская не могла прочесть ответ на свое письмо, посланное Бальзаку в 1832 году, потому что Gazette de France, в которой этот ответ был напечатан, не пропускала в Россию цензура. Но ему невдомек, что Gazette de France была органом монархическим и ее в Россию пропускали всегда, за исключением двух недель летом 1830 года, когда не допускались вообще никакие французские газеты с известиями об очередной революции. Или, например, Сутырин утверждает, что та же зловредная цензура запретила в России роман «Отец Горио», — хотя в другом месте книги он сам приводит ссылки на целых два русских перевода этого «запрещенного» романа, который, конечно, никто и не думал запрещать. Или, например книгу «Физиология брака» он именует очерком, хотя этот в этом очерке около 400 страниц.
Что уж говорить о вещах более тонких: например, Бальзак в 1824 году опубликовал (без подписи) брошюру в пользу майоратов (такого порядка наследования недвижимого имущества, при котором все оно целиком переходит к старшему в роде). Брошюра была чистой провокацией: написана от лица консерватора-ультрароялиста специально для того, чтобы вызвать ненависть публики к подобным взглядам, которых сам Бальзак в то время отнюдь не разделял. Он перешел на эти позиции десятком лет позже, а механизмы создания таких литературных провокаций прекрасно описал в романе «Утраченные иллюзии» — но нашему автору, конечно, это все тоже невдомек, и он приводит провокационную и пародийную брошюру в доказательство исключительной проницательности Бальзака и постоянства его взглядов!
Вообще автору многое невдомек; он, например, щеголяя своим знанием французского языка, дважды подчеркивает, что роскошный особняк, который Бальзак выстроил для своей избранницы и в котором не успел прожить и года, находился на улице Fortunée, а это слово означает «счастливая, удачливая». Но ему, разумеется, невдомек, что это всего-навсего имя собственное: так звали светскую львицу Фортюне Амелен; она была собственницей той территории, по которой проложили улицу и назвали сначала именем владелицы, а после смерти Бальзака — его именем.
Это как раз та самая улица, которую Сутырин не смог найти на карте. И я даже могу предположить, почему. Потому что он, как сам сообщает, оскорблен в лучших чувствах: не сохранили неблагодарные французы роскошный особняк, где все было так красиво и богато, не сделали там музей. А сделали его (вот негодяи!) в «убогой конспиративной избушке» с двумя выходами. Неважно, что в «избушке» Бальзак прожил несколько лет, а в роскошном особняке только умер. Неважно, что в «избушке» сейчас великолепный музей, в котором проводятся замечательные выставки и постоянно работает одна из лучших библиотек, где собраны книги не только о Бальзаке, но и обо всей французской литературе и истории первой половины XIX века. Неважно, что сама конструкция этого дома необыкновенно интересна: дом лепится к очень высокому в этом месте берегу Сены, и можно войти наверху, а спустившись на три или даже четыре этажа, выйти к реке, чем Бальзак умело пользовался, спасаясь от кредиторов и повесток на дежурство в национальной гвардии. Все это неважно — подайте нам роскошный особняк, сделайте нам красиво.
Что в итоге? Кто хочет познакомиться с биографией Бальзака — пусть прочтет книгу Моруа, благо она переиздавалась на русском языке неоднократно. Там тоже есть неточности, но, по крайней мере, нет пошлости. А кто хочет понять, кто такой Бальзак, — пусть читает его самого, благо он у нас тоже переиздается постоянно.
Впрочем, напоследок сделаю автору комплимент: спасибо ему, что он хорошо относится к Эвелине Ганской — так хорошо, что даже из уважения называет ее на протяжении всей книги Эвелиной Констанцией (а почему уж тогда не Эвелиной Констанцией Викторией, как она была крещена?). Ну, хоть кому-то повезло. Чего нельзя сказать о Бальзаке.