Марина Власова. Русский Север: брошенная земля. Фольклор несуществующих деревень (особенности и контексты бытования). СПб.: Пушкинский Дом, 2021
Есть пять способов прочитать новую книгу Марины Власовой: как образец микроисторического исследования, рассказ об анархических практиках русского народа, феминистскую утопию, экологический манифест и роман в жанре фэнтези. Есть и шестой — самый скучный и глупый, которым ее нельзя читать ни в коем случае и на который она, кажется, обречена. Об этом шестом мы поговорим в самом конце, а пока обратимся к предметам более увлекательным.
Первый способ чрезвычайно прост. Формально «Русский Север: брошенная земля» посвящен особенностям устного народного творчества в исчезнувших с карты деревнях на побережье Белого моря. Добросовестно выполняя все требования, предъявляемые к такого рода сочинениям, книга Марины Власовой, к счастью, не сводится к анализу сказок и песен Поморья. Прежде чем перейти к разговору о собственно фольклоре автор подробно останавливается на истории региона в контексте истории страны. В центре внимания — три крохотных деревни: Кереть (Карелия), Тетрино (юг Кольского полуострова) и Сёмжа (Архангельская область). Все три возникли в ходе торгово-промысловой колонизации Севера с XV по XVIII века, все три существовали за счет добычи рыбы и морского зверя и лишь в очень незначительной мере — за счет земледелия. Наконец, все три синхронно прошли в своем развитии через одни и те же этапы: расцвет в конце позапрошлого столетия, относительно безболезненная коллективизация, страшный удар войны с постепенным последующим восстановлением — и внезапное, стремительное уничтожение в 1965-м после выхода постановления «О неотложных мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства СССР». Согласно этому постановлению сотни населенных пунктов по всей стране следовало, пользуясь языком сегодняшних молодых технократов, «оптимизировать» — объединить с более крупными или попросту упразднить.
Каждое из крупных событий XX века оставило свой след в (если честно, хочется написать «нанесло удар по») жизни этих мест, и при желании Власова могла бы сделать из любого параграфа по настоящему микроисторическому бестселлеру не хуже «Деревни Монтайю» Эммануэля Ладюри. И действительно, в наличии все составляющие успеха, от колоритных деталей до эффектных связей с мировыми событиями. Вот английский флот обстреливает деревни во время Крымской войны и вдруг теряет корабль в, мягко выражаясь, неравном бою с лодками сёмжинских крестьян. А вот сорок лет спустя те же места становятся ареной интенсивной международной торговли — настолько интенсивной, что в Сёмже появляется обычай заваривать в самоварах не чай, а привозимый из-за океана кофе (звучит как хорошая идея для хипстерского кафе). Одна из жительниц деревни вспоминала: «А кофе все вместе пили. Кому сколько достанется. Детям больше не давали, чем чашку... Все на кофе выросли... Ароматище такой был!»
Второй способ противоположен первому: «Русский Север» легко прочесть не как историю государства, а как историю успешной жизни без него. Не может не броситься в глаза, насколько свободно обходились местные без всякого надзора со стороны чиновников. В отсутствие постоянно действующих органов власти крестьяне Русского Севера выстроили довольно эффективную систему организации труда и социальной взаимопомощи. Ловля рыбы (куда более сложный процесс, чем может показаться на первый взгляд), сбор урожая и даже поведение на праздниках регулировались сотнями неписаных правил и процедур. Так, перед началом морского сезона участки для рыбалки распределялись на собрании общины, причем в каждой из деревень это происходило по-разному. В одних предпочитали использовать для этих целей жеребьевку, в других — аукционы со специальными ограничениями, призванными не допустить чрезмерного усиления богачей.
Трудовая артель, главная ячейка общества, способствовала появлению у северян понимания деревни как единого социального организма. Показателен в этом отношении феномен «саченья», периодически проходившей ловли в пользу неимущих. Вся пойманная рыба бесплатно раздавалась самым уязвимым слоям: старикам, женщинам и беднякам. Никакого особого альтруизма в саченье, конечно, не было — просто если зима длится десять месяцев в году, нельзя терять никакие рабочие руки.
Именно эта веками складывавшаяся система саморегуляции сделала процесс превращения деревень в колхозы более-менее незаметным. Почти вся работа и раньше выполнялась коллективно, а необходимое имущество выдавалось централизованно. Разумеется, не стоит полностью принимать на веру воспоминания старожилов, утверждающих, что двадцатые-тридцатые годы были золотым веком Поморья. Подобные воспоминания возникают на контрасте с чудовищной несправедливостью случившегося уже в брежневские времена. И все-таки Север не стал в первые годы советской власти ареной такой ожесточенной борьбы с новыми порядками, как Дон или Поволжье, — и, думается, очень зря. При взгляде на фотографии современной Керети (покосившиеся избушки, дороги, едва различимые под зарослями травы, — полный набор из какого-нибудь рассказа Василия Белова) невозможно не думать о злой иронии судьбы. Воспользовавшись схожестью со старыми структурами Русского Севера, государство взяло под свой контроль весь уклад местной жизни, разрушило его изнутри, а потом в один момент стерло деревни с лица земли.
Слева: две женщины в богатых костюмах 1910 г. Архангельская губ., с. Нёнокса. Справа: мужчины на промысле
Впрочем, история анархистской самоорганизации на этом не закончилась. Несмотря на закрытие школы и отключение электричества жители Сёмжи отказались покинуть свои дома и на протяжении двадцати лет добивались возвращения статуса населенного пункта. Самое удивительное состоит в том, что им это удалось — с 1984 года Сёмжа снова числится в реестре деревень России. Важную роль в этом сыграла деятельность писателя и активиста В. С. Маслова, не только привлекшего своими книгами внимание к забытой деревне, но и придумавшего для нее новый смысл существования. Его стараниями открылся Дом Памяти — небывалый для позднего СССР пример народного музея. Дом Памяти призван сохранить имена всех жителей Сёмжи и их родословные. Скромное здание с подписанными фотографиями всех уехавших и оставшихся стало тем общим делом для упрямых поморов, которое не дало распасться их идентичности. Став памятником самой себе, Сёмжа снова победила в неравной борьбе — на этот раз не с английским фрегатом, а с московской бюрократией.
Третий способ — феминистский. Мы привыкли считать сельскую Россию оплотом патриархата и жесткого гендерного неравенства. После выхода «Русского Севера» этот стереотип, как писали когда-то в журнале «Афиша», вероятно, потребует ревизии. Власова не педалирует актуальную тему, но из собранного ей материала встает картина общества, которому нам во многом остается только позавидовать. Перед лицом постоянной угрозы смерти различия между полами не так уж принципиальны, поэтому права и обязанности женщин на Севере не слишком отличались от мужских. Они могли работать в артели либо на положении помощницы, получая половину обычного пая, либо наравне с другими: «...есть особая категория женщин — „баба-порток”, то есть женщина, не вышедшая замуж и ведущая свое хозяйство самостоятельно, исполняя и мужскую, и женскую работу. Одеваются они в мужской костюм, курят, стригут волосы, матерно ругаются и т. д. Такая женщина, входя в артель, получает полный пай». Пантелея Мелехова, увидь он хоть одну такую «бабу», наверняка хватил бы удар. Не меньшим шоком для жителей южных областей стала бы и готовность поморских мужчин самим готовить или, того хуже, сидеть с детьми. Те, однако, не видели здесь ничего зазорного, и, например, приготовление «козуль» — праздничного печенья в виде зверей или птиц — было исключительной прерогативой «сильного пола». Равная оплата труда, свободное распоряжение своим телом и собственностью — до идеалов Джудит Батлер может и далеко, но, прямо скажем, на свете до сих пор хватает мест, где о таком не приходится и мечтать.
За свободу нужно платить, и это акцентирует четвертый способ прочесть «Русский Север». И к небывалой взаимопомощи, и к большему равноправию полов северян подтолкнули прежде всего невыносимые природные условия. Непригодность 90% почв к выращиванию зерна, отсутствие леса и суровые холода привели к полной зависимости людей от моря. Одновременно основным продуктом питания и главным экспортным товаром здесь всегда была рыба. Плохой улов означал неизбежный голод, но и он представлял собой лишь одну из бесчисленных опасностей. Холм, на котором стоит Сёмжа, подтачивает река, и некогда большая деревня постепенно теряет улицу за улицей — ее буквально сносит в океан. История Поморья — это не в последнюю очередь история непростых отношений с окружающей средой.
Фольклор фиксирует эти отношения точнее любых климатических источников. Водяной («донник») выступает в нем фигурой едва ли не более важной, чем домовой. Отдельный хозяин — что-то среднее между этими двумя — есть у «тони», заводи, куда каждый год отправлялись на ловлю. Главный северный святой — Николай Угодник, или Никола Морской, покровитель всех мореходов и судостроителей. Глубокий страх перед силами, определяющими весь распорядок жизни, виден даже в мелочах: ни в коем случае нельзя было идти за водой после шести вечера, этим можно было «потревожить» воду и вызвать ее гнев. Крестьяне были уверены, что между ними и природой заключен некий таинственный договор и в случае выполнения ими всех условий та, в свою очередь, не оставит их в беде. Вплоть до восьмидесятых годов и тетринцы, и керетчане рассказывали, как в прежние времена рыба огромными косяками приплывала к берегу вскоре после двунадесятых праздников: Преображения, Троицы, Вознесения и т. д. Потом разучилась — то ли потому, что считать разучилась, то ли потому, что праздники перестали отмечать.
Поморы. Фотография Николая Шабунина 1906 г.
При всем том не стоит думать, будто поморы обладали развитым экологическим сознанием и стремились поддерживать какой-то изощренный баланс. Грабительское отношение к ресурсам свойственно традиционным обществам в не меньшей степени, чем индустриальным. Добыча веками оставалась на Севере основным занятием всех групп населения. Лучше всего об этом свидетельствует рассказ А. А. Абросимовой. Еще ребенком ей пришлось принять участие в забое тюленей: «Я прибежала — лежит белечек-то, глаза большие-большие, все на меня — видит, слезы текут! А я с багром да ножик без носка вот тут у меня, да. Зять наш: „Ты чего на него смотришь?” Я говорю: „Он плачет”. — „Дак что плачет, дак убивать надо!” Взял — его раз, багром-то: трах! Говорит: „Тащи на берег”. Вот десять штук тут, трое мы — мать, двоюродная сестра с дочерью и я, — десять штук мы добыли, пока вода стояла». Михаил Гаспаров писал, что в Древней Греции невозможно было прожить сколько-нибудь долгую жизнь, не убив ни одного человека. На побережье Белого моря требовалось убивать куда чаще — пусть и не всегда людей.
Наконец, пятый способ — ничто не мешает воспринимать книгу Власовой в качестве фэнтези. По крайней мере, складывается впечатление, что так воспринимали свою жизнь сами жители поморских деревень. Исторические события остаются в народной памяти в виде легенд, а в повседневности всегда есть место вмешательству потусторонних сил. Миф неотделим от быта. Отправляясь на тоню, артельцы брали в дорогу не только икону Николы Морского, но и оберег, так называемого земляного медведку: «Земляной медведко — выпотрошенная или высушенная тушка какого-то зверька с бархатистой шкуркой (по всей видимости, крота)... Он обернут в два слоя тряпок... В таком виде, если хозяин идет на охоту или идет на промысел рыбы, кладет себе за пазуху и так работает».
Половину «Русского Севера» занимает сборник сказок, частушек и быличек заброшенных деревень — и, поверьте, это первоклассная литература. Домовые в обличии ягнят душат хозяев избы, бросаясь им на грудь, а хозяева должны успеть задать домовому вопрос о будущем — в такие моменты тот не может соврать. Воплощением смерти оказывается женщина-библиотекарь, которая молча держит телефонную трубку и внезапно растворяется в воздухе (прочтите хотя бы этот рассказ — и вы не сумеете остановиться, он страшнее «Мириам» Трумена Капоте). Ведьма заставляет чертей косить ей поле и отбивает потерявшуюся девочку у лешего. Примерно к десятой истории охватывает непреодолимое желание поехать на Терский берег Белого моря, желательно со съемочной командой Тима Бертона, — судя по всему, это место похоже сразу на Страну чудес и загробное царство.
А теперь о том единственном способе, которым «Русский Север: брошенные земли» читать не надо. Эту без всяких скидок на жанр захватывающую книгу может испортить только одно — мнение, будто это очередная фольклористкая работа о смешно окающих бабушках и нелепых, никак с нами не связанных обычаях. Нет, она о наших современниках и современниках наших родителей, о людях русской и европейской культуры, про которых предпочли забыть и судьбы которых оказались сломаны. И да, когда-то богатая и яркая жизнь этих деревень имеет к нам самое прямое отношение. И если волной сносит в море Сёмжу, то меньше становится вся Россия; гибель Керети и Тетрино умаляет всех нас, потому что мы все еще одна страна, — только вот уже поздно спрашивать, по ком звонит колокол. Колокол давно отзвучал. Он звонил по нам, а мы не услышали.
* * *
Этот материал поддерживает проект She is an expert — первая база эксперток в России. Цель проекта — сделать видимыми в публичном пространстве мнения женщин, которые производят знание и готовы делиться опытом. Здесь вы можете найти интересующую вас область экспертизы и узнать, к кому из специалисток можно обратиться.