Ксения Левашова-Стюнкель. Воспоминания. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2021. Содержание
Кто сегодня помнит о Ксении Стюнкель? Тонкий, одаренный, прекрасно образованный художник и педагог, она прожила долгую (1886—1961), плодотворную и интересную жизнь, которая пришлась на самое страшное время в истории России. Уроженка небольшого дворянского семейства, гимназистка, институтка и слушательница Высших женских курсов, она своими глазами видела Ходынку и принимала наградной лист из рук великой княгини Елизаветы Федоровны; столкнулась на бульваре, от шока потеряв дар речи, со Львом Толстым и ходила на лекции по античной культуре к отцу Марины Цветаевой; она играла в фанты с будущими революционерами и танцевала на балу с будущими пассажирами «философского парохода»; вела романтическую переписку со знаменитым графиком Василием Масютиным и мечтала послать свои ранние рассказы Александру Куприну в надежде стать писательницей. Уже после революции стала мастером редкой коллажной техники (не путать с современным лоскутным искусством), создательницей декоративных пейзажей и натюрмортов, собранных из фрагментов ткани. А еще педагогом, всю жизнь отдавшим служению новой стране.
Но мы если и знаем о ней, то лишь благодаря ее детям: советскому промышленному модельеру Алле Левашовой, графику и пейзажисту Ксане Купецио, детскому писателю Мстиславу Левашову — и, конечно, ее не менее известным правнукам: Евгении Левашовой (основательнице ювелирного бренда LevashovaElagina) и Илье Осколкову (учредителю журнала «Афиша»). Такой она и предстает перед нами — мать большой творческой династии, заботливая матрона, добрая бабушка, а вовсе не интересная особа далеких 1910-х гг., кружившая головы молодым незадачливым живописцам. Чтобы разыскать ее собственные творения — картины, декорации, рассказы, письма, — надо обращаться в архивы. Книга воспоминаний Ксении Левашовой-Стюнкель, выпущенная в свет благодаря стараниям ее дальнего родственника Владимира Ценципера, отчасти восполняет этот пробел и является самым полным на сегодняшний день собранием сочинений и (немногих) картин художницы.
Прожить незаметную и довольно благополучную жизнь в эпоху революций, террора, войн и идеологических кампаний — может, не такая уж плохая участь? В смутные времена, когда гибель грозит отовсюду, обычное становится необычным: кажется, Ксения Стюнкель каким-то чудом разминулась с тяжелой поступью эпохи, которая едва задела ее своим огненным крылом. Побывать, но не погибнуть на Ходынке; не умереть от голода и эпидемий в 1920-е — ни в Крыму, ни на Полтавщине; с трудом, но выходить четырех детей; почти не пострадать за происхождение в годы сталинского режима, да еще проживая в столице; быть почти всегда трудоустроенной, реализоваться как театральный декоратор (пусть это не принесло ей ни званий, ни премий, ни популярности); наконец, состояться в своих потомках... И все же, читая воспоминания этой женщины, нельзя не задуматься о том, как мало она успела реализовать из собственного творческого потенциала, какая ей выпала камерная, негромкая жизнь, в которой ее не хотели замечать, несмотря на ее многолетние старания. Даже в Союз художников Стюнкель официально приняли лишь в преклонном возрасте.
Возможно, впрочем, что она сознательно не хотела быть в авангарде и не стремилась к известности (пусть для художника это довольно необычно). Ее личность нетипична своей гармоничностью и во многом непонятна современному человеку — нет, не отсутствием эгоизма, он присущ в той или иной мере каждому, особенно творческому человеку, — а способностью соединить в своей фигуре много аспектов, прожить несколько жизней одновременно: юной благородной особы с историей романтической любви и первого брака; честолюбивой, мудрой, сильной матери, раскрывшейся в своих детях; одаренной мемуаристки и писательницы с живым, насмешливым и гибким умом; оригинальной художницы, декоратора, драпировщика; наконец, педагога и основательницы собственного стиля в декоративно-прикладном искусстве. И конечно, свидетельницы великой эпохи — и не одной.
Одна из работ Ксении Левашовой-Стюнкель
Мемуары Левашовой-Стюнкель — это в первую очередь заметки очевидца, а не художника, поэтому они обращены к самой широкой аудитории. Если вы любите Москву, если вам небезынтересен внутренний мир юной дворянки предреволюционной эпохи, если вы хотите ощутить радость и суету Святок и Масленицы, увидеть Рождество начала XX века, погрузиться в быт благополучного интеллигентного семейства, да и просто услышать «шум времени», которое вот-вот выйдет из берегов, — вам сюда. Нельзя не заметить, что книга (не считая поздних приложений) — умышленно или нет — доходит лишь до времени первого замужества героини, когда она только вступает в пору социальной и женской самореализации. На это, в частности, указывает и Антон Успенский, автор предисловия, сожалея, что мемуары Стюнкель непосредственно охватывают лишь три десятилетия: кратко пробегая ранее детство, они сосредотачиваются на 1890–1910 гг. и обрываются на событиях 1918 г. Но это впечатление обманчиво. Ксения Эрнестовна, работая над своими воспоминаниями, уже, по-видимому, во второй половине жизни, нередко обрисовывает два времени одновременно, сопоставляет свою дореволюционную юность и зрелость, пришедшуюся на советскую эпоху. Другое дело, что юности достается больше внимания и любви, а читатель в ее мире подобен иностранцу: ему, например, необходимо объяснить, что такое вертеп, в котором родился Христос, как надобно говеть и что это вообще такое, — очевидно, что книга ориентирована на условного советского читателя, имеющего очень смутные представления о том, «чем занимались до 17-го года». При этом совершенно ясно, что это не дневник, что воспоминания писались не в стол, а, возможно, для внуков или знакомых. И потому что-то в них можно лишь угадать или прочесть между строк, памятуя об авторской самоцензуре и государственной цензуре советского времени. Впрочем, политические и социальные оценки и наблюдения — редкие фрагменты в этом калейдоскопе юности, столичной кутерьмы, волшебного мира детства, игр, путешествий — словом, всего того запаса счастья, тепла и любви, который питает человека всю его дальнейшую, порой очень непростую жизнь.
Думаю, главное достоинство рассказов Стюнкель — возникающий в них эффект узнавания. В героине воспоминаний, переживавшей свою юность в первые годы XX века, мы то и дело с удивлением обнаруживаем самих себя, так что хочется спросить, сильно ли изменились молодые люди за прошедшие сто лет? Да, до революции не было телевизоров и смартфонов, но человеческое сердце начинает биться все чаще от тех вещей. У всех была первая запомнившаяся елка — неважно, рождественская или новогодняя; все по открыткам или по картинке с экрана помнят заснеженную Москву, полную огней — неважно, газовых или электрических; все студенты когда-то с восторгом переживали первый день в стенах будущей альма-матер — будь она на Пречистенке или где угодно еще. Первый бал, первая лекция, первый самостоятельный вояж к родственникам, покупка первого «взрослого» платья — разве не у каждого современного человека есть аналогичные воспоминания? Не так уж редка ситуация, когда кто-то встретил первую любовь в лице женатого человека, который любил так сильно, что развелся. И разве нам непонятно отчаянное, пусть и тайное желание начинающего автора, чтобы мэтр оценил его рассказы или стихи? Наконец, кто не мечтал бы о встрече, пусть и случайной, со Львом Толстым? Восторги, муки совести, сожаления, сомнения юной талантливой девушки, с одной стороны, кому-то могут показаться «кукольной жизнью» на фоне предреволюционных волнений. Но, с другой стороны, из подобных вещей обычно и состоит всякая жизнь.
Вторая ценная особенность воспоминаний Левашовой-Стюнкель — это точно подмеченные отличия и сходства между Москвой дореволюционной и советской. Хроникер двух эпох одновременно, она позволяет, отбросив стереотипы и предрассудки, увидеть столицу глазами гимназистов начала века — и учащихся 30-х годов, сравнить рождественский церемониал с его условным советским подобием, сопоставить семейное времяпрепровождение в далеком 1895-м — и в предвоенные годы. Из этих мимолетных замечаний складывается временная перспектива, интересная не только историку или социологу, но и обычному жителю современной Москвы. Пусть это не энциклопедия, а скорее азбука, но и она восполняет определенные пробелы в наших знаниях о столичном прошлом.
И наконец — это книга о радости. Даже в самые трудные времена можно найти счастливые мгновения, если ваша душа богата воспоминаниями, — вот что пытается сказать Ксения Стюнкель тому, кто способен ее услышать.