Донателла ди Пьетрантонио. Арминута. М.: Синдбад, 2019. Перевод с итальянского Е. Тарусиной
Девочка обитала в городе, в хорошем доме, спала на чистых простынях, у нее были нормальные родители, мама и папа-карабинер, хорошая школа, приличная подруга и нормальная жизнь умеренно избалованного ребенка из среднего класса. Но все хорошее однажды кончается: девочка нисходит во ад. Оказывается, папа был не папа, а мама не мама, они всего лишь родственники, которые по какой-то причине решили приютить героиню, не навсегда — на время. Пора вернуться домой, в деревню, к настоящим папе и маме, грубым и жестоким беднякам. Здесь много братьев и сестер, здесь родственник родственнику волк, здесь спят валетом на пропитанных мочой простынях, здесь основной прием воспитания — избиение, здесь ужасная школа, здесь смерть и насилие — постоянные спутники ребенка. Все это кажется страшным сном, но сном была как раз прошла счастливая жизнь, а это самая настоящая реальность. Мышь городская стала мышью деревенской. Несмотря на некоторую предсказуемость сюжетных поворотов, книга затягивает непосредственностью изложения и колоритностью подробностей.
«—Я вкалывал на бойне тут неподалеку, в городе, и босс, кроме тех денег, что я заработал, выдал мне премию, — сказал он отцу, когда тот вышел, помыв руки, и показал ножом на окорок, потом на мгновение приставил лезвие к шее отца. — Ты на свои деньги можешь купить детям только черствый хлеб, который пекарь сбывает за гроши, так о чем же ты говоришь?»
Десмонд Моррис. Сюрреалисты в жизни. М.: Ад Маргинем Пресс, 2019. Перевод с английского Елизаветы Мирошниковой
Художник Десмонд Моррис отпраздновал в прошлом году свое 90-летие книгой, посвященной своим наставникам и коллегам по живописи. В «Сюрреалистах в жизни» мэтр выступил сразу в двух ипостасях: как ученый (Моррис также известен как выдающийся зоолог) и как биограф лучших мастеров своего времени, со многими из которых имел счастье дружить.
Автор почти не особо затрагивает сумбурные творческие поиски товарищей по сюрреалистическому движению. Вместо этого он сосредоточенно исследует повседневность, в которой им довелось обитать. Из книги мы узнаем об алкогольных приключениях Ива Танги, приведших его в постель Пегги Гуггенхайм, о привычке Фрэнсиса Бэкона красить волосы гуталином и чистить зубы средством для мытья раковины, о том, почему Бретон закатил истерику из-за самоубийства Аршила Горки, и многое другое.
Книга может показаться сборником анекдотов, но это в той же степени сборник анекдотов, что трубка Магритта — трубка.
«Когда я познакомился с Фрэнсисом в 1960-е годы, он обрел уже некоторую известность, но сохранял, к моему удивлению, скромное мнение относительно своих работ. Так, ему необходимо было мое уверение, что фигура нарисованного им кричащего бабуина выглядит убедительно. Я согласился, но это была ложь во спасение. Я знал, что Фрэнсис работает по фотографиям, а не с натуры, и в тот момент я точно знал, какую фотографию он копировал. Это был снимок не кричащего, а широко зевающего бабуина. Я не осмелился сказать ему об этом, потому что Бэкон прославился тем, что запросто мог изрезать строительным ножом любой холст, который его не удовлетворял, — бабуин вполне мог подвергнуться той же участи. Бэкон разрезал на куски более ста живописных работ, и я не хотел нести ответственность за еще одну. Вместо этого я поменял тему разговора, и Бэкон позабавил меня, сказав: „Думаю, я поймал крик, но у меня ужасные проблемы с улыбкой”».
Джонатан Глэнси. Что особенного в Эйфелевой башне? Семьдесят вопросов, которые изменят ваше представление об архитектуре. М.: Ад Маргинем Пресс, 2019. Перевод с английского Валентины Кулагиной-Ярцевой
Архитектурный критик Джонатан Глэнси пятнадцать лет проработал в The Guardian, сотрудничал с ведущими профильными изданиями Англии, а в настоящее время успешно пишет для BBC. Накопившиеся за долгие годы службы знания журналист решил собрать в емкий том — своего рода архитектурный катехизис из 70 ответов на 70 вопросов. Самый скучный из них был вынесен в заглавие явно в порядке кликбейта.
У Глэнси получился увлекательный ликбез, который можно прочитать вслух пресловутой «бабушке у подъезда», и она все поймет про историю архитектуры и ее задачи — как прикладные, так и возвышенные. Например, всего в трех абзацах автор легко и доступно рассказывает об одном здании, оставленном после себя итальянскими фашистами:
«Смена имени всегда что-то да значит — так и в случае с этим глубоким и важным памятником итальянской архитектуры ХХ века. Спроектированный Джузеппе Терраньи, он был выстроен в 1932–1936 годах неподалеку от собора в Комо, став одним из многих общественных зданий местных штабов итальянской фашистской партии, возведенных за время двадцатилетней диктатуры Бенито Муссолини. Вот только это здание оказалось гораздо лучше других.
После того как Муссолини был расстрелян и повешен на фонаре в Милане, здание Каза-дель-фашио Терраньи обрело новую жизнь в демократическом мире уже как Каза-дель-пополо. Но его уравновешенная архитектура, принадлежащая одновременно классике и модернизму, не была связана с новым политическим и социальным порядком, который его архитектору, пламенному фашисту, показался бы отвратительным и бесплодным.
Отсюда некоторые важные вопросы. До какой степени архитектурные формы и очертания связаны с политикой? Возможна ли какая-то фашистская или демократическая архитектура? Нацистская архитектура ассоциируется у нас с тесными рядами классических колонн, мощными куполами и обширными плац-парадами? Возможно, что так, но ведь та же самая архитектура оформляет и демократию Соединенных Штатов».
Евгений Шварц. Ленинградская телефонная книжка. М.: АСТ, 2019
«Телефонная книжка» — дневники известного драматурга и прозаика за 1955–1956 годы, написанные в необычной форме. За два года до смерти Шварц полтора года подряд ежедневно писал обо всех людях из своей телефонной книжки, просто шел по алфавиту и рассказывал о близких и не очень, коротко и пространно (среди прочего — об Альтмане, Берггольц, Бианки, Зощенко, Каверине, Райкине и т. д.). В результате получился приличный том воспоминаний о живых еще людях, оформленный как дневник, очень живой, личный, смешной и трагический. Тексты эти уже публиковались, но давно, так что хорошо, что вышло переиздание. Вот, например, что рассказывает Шварц о жизни художника Натана Альтмана в эвакуации:
«Там же ловил он тараканов в своей комнате и красил их в разные цвета. А одного выкрасил золотом и сказал: „Это таракан-лауреат”. А потом подумал и прибавил: „Пусть его тараканиха удивится”. Есть во всем его существе удивительная беспечность, заменяющая ту воинствующую независимость, что столь часто обнаруживают у гениев».
Герхарт Хауптманн. Потонувший колокол. Немецкая драматическая сказка. М.: libra, 2019
Издательство libra продолжает серию WRPSWD, посвященную немецкому поселку Ворпсведе, где в конце XIX века образовалось сообщество художников-модернистов. Одним из ее основателей стал Генрих Фогелер, в 1898 году проиллюстрировавший «Потонувший колокол» — одну из самых популярных пьес Герхарта Гауптмана, драматурга, прозаика и лауреата Нобелевской премии, весьма популярного в России начала прошлого века и основательно забытого сегодня. Переиздание «Потонувшего колокола» получилось очень удачным: красивый перевод Константина Бальмонта с небольшими поправками, литографии Фогелера, краткое вступление, объясняющее концепцию издания, и, конечно, сама сказочная драма с болотом, литейщиком колоколов, лесными женщинками и другой нечистью.
Водяной
Ну, как там у тебя?
Леший
Да так, никак.
Вот тут внизу тепло у вас, уютно.
У нас вверху свистит и воет ветер.
Над краем скал надувшиеся тучи
Нависнут и, как выжатая губка,
Всю воду оставляют под собой.
Ну прямо свинство.
Водяной
Расскажи, приятель,
Что нового еще?
Леший
Да что же, брат?
Вчера съел первый репчатый салат,
А нынче утром из дому иду,
С горы спускаюсь вниз,
В высокий лес, где совы собрались,
И всюду вижу новую беду.
Дневной грабеж и там и тут,
Копают землю, камни бьют.
Но, право, ничего так не противно мне,
Как эти церкви с их стенами,
Часовни с тусклыми огнями
И этот скверный звон, на башнях, в вышине!
Елена Чижова. Город, написанный по памяти. М.: Редакция Елены Шубиной, 2019
Было бы нечестно упрекать Елену Чижову, прозаика опытного и давнего игрока на рынке интеллигентной прозы, в том, что она просто-напросто решила написать свою версию «Памяти памяти» Марии Степановой, но такая гипотеза прямо напрашивается. Едва ли не с первых страниц книги. Чижова, по крупицам личных и не только воспоминаний, восстанавливает Ленинград — довоенный, блокадный, послевоенный: фотокарточки, детские игры, письма и семейные легенды. В общем-то, это та же самая книга, которую Чижова пишет всю свою жизнь, ну только здесь откровенно автобиографично.
«Специально я не проверяла, но что-то мне подсказывает: до войны никаких таких лото с семейными картонками не было. Ведь если бы они были... „Ну как — где? Разве ты не знаешь, твой дедушка умер”. Вариант: отец. Тут единственно правильный ответ: „Погиб”. Относительно самой гибели есть варианты. Разбился в самолете, когда летел покорять Северный полюс. Или просто: над просторами Арктики. Ледяные торосы, белое безмолвие. А еще лучше: защищая границу. Которая всегда на замке. Который попытались открыть. Как — кто? Враги, диверсанты».