Евгений Сергеев. Большевики и англичане. Советско-британские отношения, 1918–1924 гг.: от интервенции к признанию. СПб.: Наука, 2019
Формулировка «Гражданская война и иностранная интервенция в России» благополучно пережила советский период, когда, собственно, и появилась на свет. Но в современных условиях переосмыслению и пересмотру подвергается не только первая ее часть, про Гражданскую войну, но и та, что про иностранную интервенцию. В СССР считалось, что державы Антанты, испытывая рациональный страх перед большевизмом и в то же время иррациональную ненависть к нему, приложили все силы для его уничтожения — и напрямую, собственными штыками, и поддерживая белых. После 1991 года популярной стала точка зрения, что Антанта участвовала во внутрироссийской распре очень точечно и прагматично, чаще и охотнее не поддерживая антибольшевистское сопротивление, а вставляя ему палки в колеса и тем самым открыто или косвенно помогая большевикам.
Автор этой рецензии давно занял промежуточную позицию и не раз ее аргументировал в своих статьях. Суть в том, что переворот 25 октября (7 ноября) как таковой великим вызовом для Антанты не стал. В странах этого альянса и так были влиятельные социалистические партии, появлялись уже и министры-социалисты (Мильеран, Вандервельде). Большевики, конечно, превосходили их в радикализме, но в целом имели те же идейные истоки. Вряд ли могли стать красной тряпкой и гонения на церковь, тем более развернувшиеся далеко не сразу. Запад и сам стремительно шел по пути секуляризации, особенно активной и агрессивной во Франции, чей премьер-министр Клемансо своим антирелигиозным настроем превосходил даже Ленина: Ильич когда-то конформизма ради согласился на церковное венчание с Крупской, а Клемансо по прозвищу Тигр — нет. Зато вопрос (не)отдачи большевиками царских долгов и (не)участия в дальнейших военных действиях против центральных держав волновал Лондон, Париж и Вашингтон по-настоящему. Собственно, именно этот вопрос до осени 1918 года, сиречь до поражения германского блока, и был определяющим в антантовском отношении к Ленину, Троцкому и компании. Затем в течение нескольких последующих лет имела место сложная комбинация прагматической оптики и идейно-классовой неприязни, причем сочетание и объем первого и второго менялись на разных временных отрезках и зависели от многих факторов — например, от позиции конкретных политиков.
Во многом поэтому меня обрадовал выход книги Евгения Сергеева «Большевики и англичане. Советско-британские отношения, 1918–1924 гг.: от интервенции к признанию». Автор, придерживаясь той же «центристской» позиции, обосновывает ее крайне солидно и добросовестно. Дополнительная важность книги в том, что роль Англии в событиях 1917-го — начала 1920-х годов обросла особо внушительным количеством мифов и предрассудков в сравнении с другими странами Антанты. Самобытный мыслитель и публицист Дмитрий Галковский вместе со своими единомышленниками довели эту мифологию до предельной точки. Оказывается, английским заговором был не только февраль—1917, где заинтересованность Лондона и его след очевидны, но и октябрь. Большевики через одного были не просто английскими наймитами, а вообще кадровыми офицерами Ми-6 и урожденными британцами. Затем СССР всю свою историю был «британской криптоколонией», РФ же является теперь таковой по праву преемства.
Начиная с первых же дней существования республики Советов Сергеев показывает сложное, но отнюдь не однозначное отношение британских СМИ, ведомств и элитно-политических групп к своим якобы наймитам. Естественная настороженность, подозрительность и отторжение радикализма сочетались с прагматизмом и пониманием приоритетности других вещей. Так, в прессе «ссылка на точку зрения М. Горького о „вершивших делами страны” большевиках, которых он называл „слепыми фанатиками и бесчестными авантюристами, заговорщиками и авантюристами типа Нечаева” могла соседствовать с заметкой о возможности направления в Петроград британской правительственной миссии во главе с У. Черчиллем — сторонником сохранения союзных отношений с Россией».
Российский плакат 1914 года
К слову, Черчилль как раз принадлежал к ядру антибольшевистской «партии», но ровно по той причине, что считал иллюзорным удержание новой России в Антанте. То есть в резюме «узурпаторы власти и германские агенты» Черчилль и иже с ним первостепенным считали «германских агентов». Точнее, конкретно «германских» — будь большевики и вправду агентами туманного Альбиона, Черчилль вряд ли бы их осуждал. Но и славный потомок славного герцога Мальборо не был совсем уж непоколебим, порой все-таки допуская вероятность сначала сохранения России в антигерманской коалиции, а после Брестского мира — ее туда возвращения. Скажем, в апреле 1918 года Черчилль предлагал использовать для такого возвращения лозунг «сохранения завоеваний революции». Согласно представленному им мнению, «разум России, включая большевиков, должен, что бы ни случилось и в длительной перспективе, оставаться враждебным прусскому милитаризму и поэтому склониться к парламентским демократиям союзников». Будущий премьер даже предлагал включить какого-нибудь влиятельного представителя Антанты в советское правительство.
В «Большевиках и англичанах» выстраивается примерная периодизация отношений двух вынесенных в заглавие сторон: противоречивое, но очевидное взаимодействие весной 1918 года, вылившееся, например, на севере в антигерманскую «интервенцию по приглашению»; охлаждение отношений, приведшее к тому, что «интервенция по приглашению» перетекла в интервенцию безо всякого приглашения; наконец, после победы над Германией и высвобождения союзнических сил, попытка организовать некий антикоммунистический «крестовый поход». Однако Сергеев сам же показывает проблематичность линейной хронологии — во всяком случае, для 1918 года. Отношения менялись не только от месяца к месяцу, но и от региона к региону в зависимости от их военно-геополитической значимости для Москвы и Лондона, расклада местных сил и многих других обстоятельств. Да и в самих столицах восприятие сторонами друг друга в каждый конкретный момент времени могло быть разнонаправленным из-за столкновения разных фракций и точек зрения. В частности, в большевистском руководстве Сергеев выделяет «проантантовскую» группу Троцкого и Сокольникова и «прогерманскую» Дзержинского и Свердлова. Ленин же выполнял роль арбитра и балансира.
Самый яркий пример англо-большевистского взаимодействия и «интервенции по приглашению» — высадка англичан в марте 1918 года на севере России с разрешения мурманского совета и фактического благословения центра. В это время по соседству, в Финляндии, разгоралась гражданская война между «красными» финнами, ориентированными на Москву, и «белыми», которых открыто поддерживала Германия. Противоборство ожидаемо перекинулось на соседнюю территорию, и в течение нескольких месяцев «красные» русские и финны при поддержке англичан воевали здесь против «белых» финнов и немцев. А уже через несколько месяцев, в конце лета, наркоминдел Чичерин предлагал немецкому временному поверенному в делах Гельфериху вместе (точнее, параллельно) выступить против англичан на севере.
Но несколько месяцев для того периода еще весьма солидный срок. На Кавказе, а конкретно в пределах современного Азербайджана, знаменитые бакинские комиссары всего за несколько летних недель несколько раз меняли точку зрения по вопросу, приглашать ли англичан для обороны Баку от турецко-азербайджанских исламских сил. В итоге власть перешла к право-социалистической Диктатуре Центрокаспия, все-таки к англичанам обратившейся, — правда, Баку это, увы, не спасло. Легендарных же комиссаров, попытавшихся укрыться в Средней Азии, осудило за измену и приговорило к смерти местное эсеровское правительство. Сергеев досконально разбирает этот печальный эпизод с точки зрения участия в нем англичан, особенное внимание уделяя капитану Тиг-Джонсу, в советской историографии однозначно объявленному то ли Понтием Пилатом, то ли вообще персональным палачом товарища Шаумяна и остальных 25 бакинских комиссаров.
1919 год чуть проще для исследователя и чуть скучнее для читателя, ибо Антанта на короткий период солидарно решила отдать преимущество борьбе с большевиками, а не взаимодействию с ними или сложной мозаике борьбы и взаимодействия. Однако это именно «чуть», так как и солидарность была довольно хрупкой, и длилась она не так уж долго. Кроме того, борьба разбавлялась эпизодами вроде попытки посадить все «белые», «красные» и иноцветные правительства России за один стол на Принцевых островах.
Мурманский легион, 1918 год
В той степени, в какой антибольшевистская консолидация все же существовала, одной из главных ее фигур был Черчилль. К сожалению, Сергеев уделяет мало внимания его личной мотивации в данном вопросе. Но исчерпывающе эту тему не раскрыл, пожалуй, ни один отечественный биограф сэра Уинстона и его эпохи, включая и таких авторитетных историков, как Владимир Трухановский. Как-то все в основном сходились на идейной неприязни и консервативном презрении к большевизму, переходящих в боязнь большевизации Евразии. В советское время об этом писали с осуждением, в постсоветское — нередко с восторженным придыханием. Но, полагаю, «есть нюансы» — выдвину версию, что Черчилль был зол на большевиков из-за лишних усилий, которые после выхода России из мировой войны пришлось потратить ради победы. Обида, замечу, с изрядным привкусом цинизма, ведь англичанам Россия была интересна исключительно как пушечное мясо, и делиться в итоге плодами победами с ней явно не собирались. Но англичане и политический цинизм — это практически синонимы.
С другой стороны, вряд ли последовательный черчиллевский антисоветизм на протяжении почти полувека, с коротким и довольно противоречивым перерывом в 1941–1945 годах, мог быть продиктован исключительно обидой. Все глубже и запутаннее, как и в целом в мотивах англо-большевистских и англо-советских отношений. Предельно рациональное переплелось в них с вроде бы иррациональным, а классовое и идейное — с геополитическим. Разве можно назвать иррациональным страх западных правящих кругов перед «красной угрозой»? Боязнь потерять свою власть и нежелание мириться с перспективой этой потери — вполне рациональное чувство. Столь же рационально и восприятие этой угрозы до осени 1918 года как меньшей, чем германская, пусть в глазах многих они и были тесно связаны между собой. Одновременно не стоит искать повышенного классового интереса англичан в их противодействии большевистской активности на Ближнем и Среднем Востоке, о чем тоже пишет Сергеев. Не то страшило Лондон, что русские хотят взбудоражить угнетенные народы под красными знаменами, а то, что делают это именно русские. Работа красных эмиссаров воспринималась как продолжение геополитической Большой игры между Британской и Российской империями в XIX — начале XX века.
Завершается книга разделом о развитии англо-советских отношений в начале 1920-х годов, кульминацией которых стало установление официальных дипломатических отношений в 1924 году. Этот раздел, как и вся книга, богат фактологическим материалом и подкреплен источниками. Автор основательно поработал с архивами, в том числе и английскими, а также перелопатил огромное количество советских исследований и исторических работ, при определенном освобождении от избыточного идеологического орнамента не потерявших как ценности, так и любопытности.
В качестве заключения (увы, в книге отсутствующего) я бы на месте автора написал небольшую главу о том, как изменилось восприятие англо-советских отношений у отечественных историков за последние девяносто лет. Маневры и зигзаги ведь случались весьма примечательные. Возьмем, допустим, книгу «Захватническая политика германского империализма на Востоке в 1914–1918 гг.» доктора исторических наук (затем профессора) Филиппа Нотовича, вышедшую в 1947 году. Фултонская речь Черчилля уже произнесена, но антигитлеровская коалиция еще свежа в памяти и воспринимается как второе усовершенствованное издание Антанты. Брестский мир в книге Нотовича трактовался как вклад в итоговую победу Антанты № 1: «После Брест-Литовского мира немецкие захватчики должны были держать в советских областях вначале больше миллиона, а позже около 500 тыс. солдат, а вместе с австро-венгерцами около 800 тыс. Германские грабители не получили столько продовольствия и сырья на Украине, сколько они рассчитывали получить и которое им нужно было для победы над Антантой. Красная Армия и советские партизаны оказывали упорное сопротивление немецким грабителям, изматывали и изнуряли их военные силы. Между тем это превращение войны в явно грабительскую подорвало всю германскую армию, а соприкосновение с Советской Россией внесло в эту армию трудящихся масс Германии то разложение, которое сказалось через несколько месяцев».
Когда германские армии начали терпеть поражение (с июля 1918 года) на Западном фронте, верховное командование не смогло перебросить туда свои оккупационные войска с Украины, так как немецкие гарнизоны там находились как в осажденной крепости, а страна была объята пламенем восстания. «Непобедимая» германская армия была в конце концов деморализована и разбита в постоянных боях с Красной Армией и советскими партизанами. Советская Россия связала на своей территории десятки вражеских дивизий и тем самым оказала большую помощь армиям Антанты, перешедшим в решительное наступление на Западе.
Но небольшие лакуны книги Сергеева ее абсолютно не портят, да и, возможно, дело в завышенных требованиях рецензента к подобным трудам. «Большевики и англичане» не просто фундаментальны, они еще и небезосновательно претендуют на научную объективность. Объективность, уточню, не политизированного характера, которая часто сопутствует болезненным историческим темам и которой пытаются достичь либо поиском взаимоудаленной от всех крайностей точки, либо смешиванием этих крайностей и выведением среднего арифметического; ничего путного из этого обычно не выходит.
Взгляд Евгения Сергеева — это взгляд не участника забега и не зрителя, поставившего на одного из участников, а позиция корреспондента-хроникера и аналитика. Тезисы, изложенные в книге, не «политически правильные», а исторически (по скромному мнению рецензента) объективные. Адептов конспирологических теорий, согласно которым какой-нибудь большевик Антонов-Овсеенко был британским офицером Энтони О’Всиенко, никакие архивы, конечно, не убедят — они скажут, что послужные списки, досье и наградные листы находятся на принципиально нераскрываемом уровне, если вообще существуют в материальном виде. Это предмет веры, а с ней сложно спорить. Тем же, кто больше любит факты, сергеевский труд весьма пригодится. Хочется верить, что анонсированная к 2021 году «академическая и беспристрастная» «История Гражданской войны» по уровню реальной академичности и беспристрастности хотя бы приблизится к «Большевикам и англичанам».
В то же время при всей объективности взгляд Сергеева по-хорошему и в правильном, позволительном качественному историку виде, национален. Это не ангажированность, не комплексы историков постсоветских, восточноевропейских и некоторых других стран, создающих для своих сограждан величественную, упоительную и в то же время совершенно гротескную мифологию. Это, повторюсь, и не участие в забеге, а некий правильный угол обозрения забега. Многократно помянутый нами Черчилль, словно подбивая итог противоречивого английского участия в нашей Гражданской войне, написал: «Было бы ошибочно думать, что в течение всего этого года мы сражались на фронтах за дело враждебных большевикам русских. Напротив того, русские белогвардейцы сражались за наше дело. Эта истина станет неприятно чувствительной с того момента, как белые армии будут уничтожены и большевики установят свое господство на всем протяжении необъятной Российской империи». Вполне узнаваемое британское отношение к делу. А пару лет назад всемирно известная британская телерадиокомпания BBC сняла фильм про свирепый лагерь смерти, который английские интервенты устроили для пленных и «неблагонадежных» на острове Мудьюге в Белом море. Тон и текст фильма отмечены спокойствием, добросовестностью, вниманием к подробностям — и одновременно холодным равнодушием с едва, но все же уловимой ноткой оправдания «бремени белого человека» в варварской стране.
Сергеев не раз спокойно, исключительно языком фактов полемизирует с носителями этого «бремени», но лучшей, на мой взгляд, следует признать цитату из описания «белым» русским офицером переброски экспедиционных сил союзников: «Все лучшие места на пароходе были отведены английским офицерам, а нам были предоставлены места в трюме, где царило зловоние от погруженных туда продуктов и в котором нам предстояло путешествовать в обществе нескольких сумасшедших и моих будущих клиентов — арестантов, которых везли на суд в Архангельск. Нечего и говорить, что нашему возмущению не было предела; оно разделялось даже „красной” русской командой ледокола, задетой с нами в патриотических чувствах. Возмутительное отношение к нам иностранцев, распоряжавшихся на нашем же судне, слило нас в единую русскую семью». Думается, в большинстве случаев это наиболее правильное отношение к иностранцам, обнаружившим какое-то бремя в вашем (нашем) внутреннем конфликте, особенно если бремя в итоге куда больше ложится на вас (нас) самих.