Амбивалентное животное

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Роберто Маркезини, Сабрина Тонутти. Бестиарий. Животные в ритуалах, искусстве и фольклоре. Перевод с итальянского Дианы Солобуто. М.: КоЛибри, 2024

Испокон веков человек осознавал себя и мир через взаимоотношения с животными. Первоначально они были пищей, конкурентами, врагами. Постепенно звери становились надежными союзниками в противостоянии другим видам (приручение собак и кошек) или даже в борьбе людей против друг друга (боевые кони, слоны, верблюды). Впоследствии некоторые из них и вовсе перебрались из дикой природы в наши кровати, став буквально членами семьи. 

 Неспроста современный «Бестиарий» Роберто Маркезини и Сабрины Тонутти, вышедший в 2019 году (на русском — в 2024-м), начинается с мысли Клода Леви-Стросса о том, что «животные служили человеку не только „пищей для желудка“, но прежде всего — „пищей для ума“».

 Так что же тысячелетия истории взаимоотношений с животными могут рассказать нам о развитии и формировании Homo sapiens? И главное: кто мы сегодня, если посмотреть на себя в это зеркало? 

Реальные животные

«Когда мы заводим животное определенной породы, — пишут Маркезини и Тонутти, — на первый план <…> часто выходит не конкретное живое существо, а присущий породе набор характеристик, функций и стандартов, как если бы мы выбирали, например, не собаку, а дорогой автомобиль». Но так было далеко не всегда. 

Животные были не только пищей или конкурентами в борьбе за ресурсы, но и учителями, а также вместилищем всего того тайного, сакрального, что наши предки ощущали, наблюдали, но не могли объяснить. Камни и ножи стали «механическими протезами», аналогами зубов и когтей, которых Homo sapiens был лишен. Наблюдение за тем, как охотятся животные, роют норы, что едят, кого боятся и вообще как живут, а также имитация некоторых их действий способствовали, по мнению авторов, развитию мозга человека и «появлению пластичной и открытой для нового опыта системы поведения». 

Затем человек научился формировать союзы с животными, что значительно расширило его возможности и, несомненно, повлияло на процветание нашего вида. «Мы иначе начинаем воспринимать совершенство: то, что раньше казалось эффективным, вдруг оказывается недостаточным и неполноценным». Так, одомашнивание лошадей сыграло ключевую роль в развитии цивилизации, распространении языка, знаний, увеличении торговых путей и исследовании новых земель — просто потому, что верхом на конях расстояния стали восприниматься иначе и значительно «сократились».  

Однако часть физического мира все равно оставалась (и остается) непознаваемой для людей. Животным известно и подвластно то, что неизвестно и неподвластно нам. Их органы чувств улавливают сигналы, недоступные людям (ультразвук, электромагнитные волны), а сенсорные системы гораздо более тонко настроены к некоторым компонентам внешней среды (например, специально обученные собаки могут определять скачки сахара в крови у человека, страдающего от диабета, причем делать это быстрее и точнее, чем самые современные приборы. Подробнее об этом можно почитать в книге Марии Гудаваж «Доктор Пес»). «Современный человек, находясь в плену вербального языка, не осознает коммуникативной избыточности своего тела, — считают авторы „Бестиария“. — Но, когда же мы делим с животными наше собственное пространство, они в ответ словно делятся с нами своим опытом, предлагая по-новому взглянуть на мир и наконец увидеть его по всем многообразии».

Подобные «сверхспособности» (с нашей точки зрения) животных сильно впечатляли древних людей, одновременно завораживая и пугая. Это привело к тому, что зверей стали наделять магическими свойствами. Они становились вестниками богов, которых почитали, но в то же время оставались пищей, врагами и рабами, которых уничтожали и которыми могли распоряжаться по своему усмотрению. 

Люди продолжали наблюдать за животными, больше узнавать о них, взаимодействовать с ними, а пробелы в знаниях заполнялись ритуалами. Миграции птиц помогали ориентироваться в смене времен года, а по пению и высоте полета предсказывали погоду (причем смею предположить, что у древних людей это получалось порой даже лучше, чем по современным календарям, с которыми природа не всегда считает нужным считаться, и лучше, чем у нынешних профессиональных метеорологов). 

Магия животных заключается еще и в том, что она «вытягивает на поверхность наши тайные желания». Животные становятся воплощением чувств, мыслей, идеалов и устремлений людей: «Уханье совы или волчий вой дают нашим страхам возможность обрести имена». 

И хотя мир постепенно переходил к более-менее научной картине мира, животные все равно оставались ключом к новому знанию. Речь, безусловно, и про эксперименты над ними (которые существуют и поныне), и про все то же наблюдение за их жизнью, и про их «посредничество» в нашем постижении незнакомых пространств (тут авторы приводят в пример собаку Лайку). 

Но чем ближе к современности, тем больше люди отделялись и отдалялись от зверей и птиц, вследствие чего «наша культура, несомненно, утратила привычку „личного знакомства“ с животным миром». Это привело к тому, что мы стали видеть в них не отдельных субъектов с определенным набором черт, коими они, безусловно, являются, а лишь носителей каких-то основных признаков, тем самым максимально упростив их восприятие и сузив все многообразие их индивидуальностей до некоторого количества конкретных ролей (животное-ребенок, животное-транспорт) или характеристик (лиса — хитрость, свинья — неаккуратность, обжорство).

Дистанцирование от соседей по планете рассматривается авторами и с другой стороны. «Различные компоненты нашей культурной системы, — пишут они, — создают потрясающую мистификацию обращения с домашними животными в обществе и снимают <...> потенциально связанное с ним чувство вины. Наш лексикон говорит нам уже не о животном как таковом, а о „вещах“ — стейк, вырезка, рулька и т. д., а современные пищевые привычки уже не предусматривают подачу на стол животного целиком, с головой».

Однако звери присутствуют не только в реальном, физическом мире. Они проникли гораздо глубже — в науку, религию, искусство и… нашу психику. И успешно обживают и тамошние, воображаемые и метафизические, пространства. 

Вымышленные животные

В культуре животные становятся не только выражением пороков, страхов, чувств и желаний. Один и тот же зверь может символизировать разные качества: волк олицетворяет благородство и одновременно страшного врага, которого надо уничтожить; собака — преданность и трусость, лошадь — мощь и силу или измученного труженика. «Козел отпущения — воплощение зла, от которого страдает конкретный социум, но в то же время и точка концентрации конфликта и, как следствие, спаситель этого социума, принесенный в жертву очищающий элемент», — говорят Маркезини и Тонутти. И дело не только в культурных кодах (хотя и в них тоже), но и в интерпретации конкретным человеком конкретной ситуации, конкретного произведения. «Типичный представитель мира сказок и мифов — это фактически культурный гибрид человека и животного, промежуточная форма, в которой иногда преобладает человеческое, а иногда — животное начало».

Более наглядно подобная многослойность воплощается в «реальных» гибридах, химерах и прочих тварях, порожденных нашей фантазией. Русалки, кентавры, сфинксы, гарпии, единороги — все эти фантастические твари примиряют, казалось бы, непримиримые противоречия мира внешнего и внутреннего. Так, буквальное соединение человеческого и звериного тела в один организм помогает, с одной стороны, объяснить что-то непонятное (как, например, в ситуации с кентаврами, чей образ, по одному из предположений, возник в результате встреч скифских всадников с греками, когда те еще не владели верховой ездой), а с другой — как бы узаконить, присвоить и принять те страсти, которые всегда терзали человеческую душу.

Впрочем, как и в реальной жизни, в художественных произведениях к образам животных также прибегают для смены призмы восприятия, для проникновения в недоступный человеку мир:

«В „Золотом осле“ Апулея этот прием используется для критического описания современного автору общества и демонстрации его пороков. В результате метаморфозы человек переживает некий новый опыт: жестокость людей у Апулея, суровость животного мира после превращения Пиноккио в осла, удовольствие от жизни в микрокосме у Бертелли».

Человек

А может, дело вовсе не в длительных и весьма запутанных отношениях людей и животных? Может, причина в том, что человек противоречив сам по себе? Оставаясь частью природы, он постоянно бежит от нее, пытаясь научиться жить вне ее. Будучи животным с биологической точки зрения, человек, как бунтующий подросток, стремится сепарироваться от своих звериных родственников (пусть и очень далеких), что приводит к разладу внутри него самого. 

В вечных поисках себя мы проецируем на животных свои желания и страхи, делаем их воплощением наших чувств и идей, примеряем на них разные роли (на эту тему, кстати, есть еще одна книга — «Радость, гадость и обед» Хела Херцога, где наше неоднозначное отношение к четвероногим вынесено в заголовок) и таким образом пытаемся понять, а кто есть мы в этом мире. «Мы делаем выводы о потребностях животного по аналогии с нашими — „то, что важно для меня, важно и для моего питомца“», — считают авторы «Бестиария». И в то же время, наблюдая за собаками и кошками, мы порой понимаем, чего в данный момент хотим сами (тут вспоминается сборник эссе английского писателя Джона Берджера «Зачем смотреть на животных?»).

Животные становятся для нас «инструментом взаимной идентификации индивидов». Мы называем себя собачниками, кошатниками, вступаем в клубы аквариумистов — во многом лишь для того, чтобы самоопределиться и найти единомышленников, почувствовать свою принадлежность к какой-то группе.

Дистанцируясь от животных, подменяя их культурными стереотипами, мы тем не менее постоянно прибегаем к звериной атрибутике (начиная от изображений на одежде и теле и заканчивая перьями на сережках и оленьими рогами в гостиной). Это становится нашим альтер эго — знаком, указывающим на наличие у нас тех или иных характеристик (сила, гордость, независимость): «Члены социума распознают эти знаки в коллективном наборе символов, воспринимают их и декодируют». Однако за рамками всегда остается вопрос, насколько верно мы можем истолковать месседж, который стремится донести нам другой человек. 

Все эти проекции и противоречия в итоге оказываются отражением лишь наших личных внутренних процессов, нашей собственной амбивалентности.

Однако при чтении «Бестиария» возникают вопросы не только к себе, но и к ней самой. Вряд ли ее можно назвать научно-популярной, даже несмотря на постоянные отсылки к различным теориям и научным исследованиям. Это скорее объемное эссе, щедро сдобренное множеством фактов для подтверждения авторских мыслей и позиции.

Только вот большая часть действительно полезной информации, заставляющей иначе взглянуть на многие вещи, сосредоточена в первой половине книги. Затем авторы будто бы забыли о том, что писали до этого (как, впрочем, и их редакторы), и не стесняются повторяться. Сравните, например:

«В первом случае тело животного служит физической опорой знака: к практикам такого типа относится гадание по внутренностям жертвенного животного (гаруспиция и гепатоскопия), по трещинам на костях (остеомантия и скапуломантия) или по панцирю черепахи (хелониомантия)». — С. 157.

И: 

«Прорицатели ищут знаки непосредственно во внутренностях (гаруспиция) или в конкретных органах, например в печени (гепатоскопия), на костях вообще (остеомантия) или на некоторых в частности, например на лопатке (скапуломантия), гадают на панцире черепахи (хелониомантия)». — С. 176.

А уж о том, что у собаки прекрасное обоняние, а у змеи — «встроенный тепловизор», вы и вовсе прочтете не раз и не два.

С другой стороны, возможно в этом и был замысел авторов, которые, как учителя, повторяют уже пройденный материал в надежде, что так он лучше усвоится учениками. 

Но если вам интересны не только и не столько голые факты, сколько их эстетическое обрамление (как словесное, так и визуальное), то «Бестиарий» — вполне подходящее издание, чтобы скрасить пару вечеров, поразмышлять о себе и, возможно, даже переосмыслить свое отношение к животным (или с ними).