Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Анна Шипилова. Скоро Москва. Рассказы. М., Альпина нон-фикшн, 2024. Содержание
В книге молодой писательницы Анны Шипиловой — двадцать рассказов. Иногда совсем небольших, но весьма насыщенных по содержанию. Жизнь их героинь и героев ужасна, а если сказать точнее, представляет собой кромешный ад, пугающе знакомый множеству наших современниц и современников. Однако оторваться от книги очень трудно. Но это не гипноз засасывающей трясинной «чернухи». Парадоксальными подчас путями героини и герои все-таки рвутся к свету, хотя не всем удается достичь его.
Да и достигнутое оказывается очень скромным. Как у Марины из рассказа «Пересортица», которая в итоге совершает непростой для себя поступок, уволившись из полиции. О дальнейшей ее судьбе мы ничего не знаем. Увольняется она после того, как среди курируемых ею несовершеннолетних встречает явственное отражение себя двухлетней давности — девушку, отчаянно оборонявшуюся (с роковым результатом) от насилия со стороны отчима. Можно увидеть здесь отголосок присутствующей в некоторых религиях мысли о том, что творимые нами добро и зло мы, в сущности, творим самим себе...
Не случайно акцентирую гендерную принадлежность персонажей. Тема угнетения девушек и женщин, семейного насилия и мужского доминирования занимает важнейшее место в рассказах Шипиловой. Но тема эта рассматривается не изолированно, а в широком социальном контексте. Иерархическое буржуазное общество предстает в творчестве писательницы во всей красе.
Не стоит думать, что Шипилова пишет только о женщинах или только им сочувствует. В рассказе «Домой» этнокультурные поведенческие барьеры мешают Асе и Рустаму понять друг друга. А рассказ «Социальное государство» — о странностях жизни мальчика Дани в интернате и его отношений с мамой.
Читать эти рассказы можно, конечно, в любом порядке (некоторые из них уже появлялись в журналах по отдельности), но предпочтительно все-таки в авторском. Композиция книги выстроена в соответствии с определенной логикой, не столько сюжетной, сколько смысловой. Сквозных персонажей здесь нет. Но, помимо общего духа, в книге постепенно формируется некое общее пространство.
Произведения связаны как будто и общим временем действия. Однако с этим дело обстоит чуть сложнее. Иногда, как в «Рассказах о Володе», приходится задумываться и внимательно следить за текстом, чтобы понять, развиваются ли описываемые события в сталинском прошлом или, наоборот, в недалеком будущем. Связь времен не распалась. Напротив, она оказывается невероятно крепкой, пожалуй даже цепкой. Но радости это обычно не вызывает.
Действие рассказов развивается на фоне промзон, растущих и горящих свалок, остановившихся заводов, с которых растащены все металлические части, брошенных зданий, ржавой желтой воды, льющейся из-под крана, зарастающих травой Домов культуры, пустеющих деревень и поселков, обживаемых старых гаражей, чьих-то останков, плавающих в нечистотах, закрывающихся школ, новостей с фронта, катастрофического социального расслоения. В мире, где для некоторых высший шик — это телефон «Нокия», замотанный проволокой. Жестокость и насилие здесь в порядке вещей, и даже первый поцелуй может происходить сразу после попытки застрелить соседских кур из ружья, — правда, протрезвевшая героиня думает: «Хорошо, никого не убили» («Рита»). Не все героини Шипиловой столь же добросердечны. Надя («На живую нитку») может даже вызвать в памяти лесковскую «Леди Макбет Мценского уезда». Но начальной точкой Надиного ожесточения стали испытанные ею подлость и предательство со стороны мужчин. Способствовать ожесточению может и родительское равнодушие («Вместо»). Рисуемое в книге общество разрушено и атомизировано. Кажется, ни у кого из героинь и героев из рассказов Шипиловой нет друзей.
Так что же, перед нами суровый реализм? А местами, может быть, даже натурализм? Как будто да. Но порой повествование сползает в мистику или фантасмагорию. Сползает неожиданно и незаметно, как это бывало у Андрея Платонова или у представителей латиноамериканского «магического реализма». Героини Шипиловой временами видят своих умерших предков. Но облегчения эти встречи не приносят. Умершие предки занимаются заготовкой съестных припасов, как прабабушка Марины («Пересортица»), или читают газеты, сопровождая чтение ксенофобными репликами, как Ванин дед («Линия отрыва»). Кажется, мир, в котором продолжают пребывать пращуры, несильно отличается от здешнего, и связь с ним обычно не дает надежды на какой-то экзистенциальный выход. Возможно, это просто еще одно отделение ада, почти столь же овеществленное, но более тусклое и потому более спокойное. Основным адом все-таки оказывается повседневность. И все-таки само по себе разрушение границ между мирами способно дать внутреннее освобождение и приблизить к радости. Так в той же «Линии отрыва» происходит с Алиной, встретившей Ваню, уже погибшего глупо и жутко и превратившегося — вслед за своим дедом — в материализованный призрак. Но мера гармонии и радости у человека внутри, она бывает разной: «Уходи, мне живой мужик нужен», — говорит умершему мужу соседка Марины по больничной палате («Пересортица»).
Марина из упомянутого рассказа, пережив вынужденный аборт, «слышит тихий плач, похожий на мяуканье», когда остается одна. Аборт описан в рассказе как несомненное несчастье, трагедия и как причина психологической травмы героини. В то же время вскрыты и его социальные корни. Причина абортов отнюдь не в отсутствии или недостатке юридических запретов, а в безответственности мужчин, отсутствии сексуальной грамотности и — в особенности — в традиционном общественном неприятии матерей-одиночек (оказывающихся к тому же в финансовом и карьерном тупике). Неприятии столь тотальном, что даже собственному отцу (не говоря о соседях) женщина подчас не может сказать о своей беременности.
Тень школьницы Лейлы («Послушная девочка») ведет себя как самостоятельное существо с могучими способностями и даже мстит за увечье, нанесенное ее «хозяйке», которую тень воспринимает как свою подопечную. Фантастический персонаж оказывается здесь единственным вершителем справедливости.
Настя из рассказа «Заросли», следуя рекомендациям глянцевой периодики, мучительно и безуспешно борется с растительностью на своем теле. Потом, полюбив парня, которому все это от нее не нужно, перестает бороться и «зарастает шерстью, как животное», представляя себя львицей или обезьяной. Она даже приноравливается вязать шарфы и шапки из собственной шерсти, которую ее подслеповатая бабушка принимает за собачью или верблюжью. Финал рассказа выглядел бы жизнерадостно-юмористическим, если бы Настиного парня Лешу не забрали в армию в пору ее беременности.
Наличие мистических и фантастических мотивов не мешает писательнице рисовать удручающую картину всеобщего невежества, темноты и бессмысленных суеверий (особенно в рассказе «Растущая луна»).
Финальный рассказ, давший название всему сборнику, может показаться смутно оптимистическим. Но при внимательном взгляде в нем проступают и горькая ирония, и даже пародия на тот род оптимизма, который нередко встречается у фрондирующих российских интеллектуалов. Как соблазнительно порой желать, чтобы последние годы и десятилетия оказались просто кошмарным сном или недоразумением, исчезающим в один миг без всякого следа! Но в том же рассказе хорошо видно: давно почивший тиран, закопанный у кремлевской стены, куда крепче держит человеческие души, чем любые действующие функционеры, — и тут невольно вспоминается «Дракон» Евгения Шварца. Болезни нашего общества (созданные чередованием эпох тоталитарного коллективизма и распада всех человеческих связей) не лечатся одним движением рубильника. Ключи к их излечению находятся не в коридорах власти, а в лабиринтах человеческого сознания и в инерционных структурах повседневности. Но Анна Шипилова не создает очередную вариацию на тему «какой народ, такие и порядки» и не воссылает проклятия российскому менталитету, якобы испортившему все прекрасное, что есть на белом свете (хотя некоторые проблемы, может быть, и правда усугубившему). Детали ее рассказов несут в себе точный социальный диагноз. Принесение всего в жажду наживе, уничтожение производства, образования, культуры открыли простор для роста дремучей архаики, торопливо притоптанной в советскую эпоху. Стереотипы которой, впрочем, тоже никуда не делись.
«А в Индии нет бездомных, в Индии все иначе», — думает Женя, слушая рассказы Кирилла об ашрамах и индусских божествах («Русалка»). Эти слова героини отдают горьким авторским сарказмом. В них, как в очевидно кривом зеркале, словно бы отражаются чаянья куда более осведомленных рафинированных интеллигентов, полагающих, что «все иначе» и совсем-совсем по-другому в Америке, Англии или где-то еще. Но если даже загробное существование не заставляет очнуться тех, кто не готов к пробуждению, — значит, очнуться можно только там, где мы находимся, в любой момент, в любой точке бытия. И никакое «хорошо там, где нас нет» не срабатывает. Казалось бы, лучшие учителя той самой Индии говорят именно об этом. Но Кириллу из упомянутого рассказа осуществление мечтаний представляется, по сути, делом чисто механическим. «Скоро сменится власть», и в России все выправится, кажется ему. Не дождавшись, он уезжает в Индию, бросив в России свою возлюбленную. На этот раз далекая Индия, в соответствии с канонами архаически-мифологического нарратива, выступает как символический аналог загробного мира. Недаром Кирилл перед отъездом упоминает о танце индусской богини смерти Кали, держащей собственную голову в руках. Он неожиданно вновь появляется перед Женей в пору ее пограничного состояния (приступа аппендицита) как привидение. И даже дает ей таблетки. Но, если сморгнуть, его уже не видно...
Мистический пласт рассказов Шипиловой остается прикровенным, а при быстром чтении — даже не слишком заметным. И если усматривать в книге религиозный смысл, то он никогда не подается дидактически. На первом месте — пласт остросоциальный. Однако один и другой причудливо сочетаются, что встречается в нынешней русской литературе, кажется, не слишком часто.
Взгляд Анны Шипиловой на окружающий мир, как можно увидеть, отнюдь не оптимистичен. Однако от мысли о том, что книги, подобные ее сборнику, продолжают создаваться и выходить, почему-то снова хочется жить.