Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Тур Ульвен. Расщепление. М.: Носорог, 2024. Перевод с норвежского Нины Ставрогиной
В новейшей норвежской литературе Тур Ульвен занимает полюс, прямо противоположный, скажем, Эрленду Лу, — и потому его имя, скорее всего, ни о чем не говорит читателю за пределами Скандинавии. Тот же Лу ведь чем приятен читателю в любой точке нашего малопригодного для жизни мира? Тем, что убедительно создает своими книгами точку уюта и покоя, его герои — гномы-хоббиты, которых судьба временно выводит из равновесия, чтобы они вскоре вернулись в родные норы, преодолев нехитрые препятствия на своем пути и получив немного новых знаний о том, как устроена жизнь в самых фундаментальных своих основаниях. На самом деле это и правда очень хорошая литература своего сегмента, которую по давно сложившейся традиции портят маркетологи, критики, читатели, обнаруживающие в ней вселенские откровения («На Солнце время движется на две миллиардные доли медленнее, чем у нас. Это связано с тяготением»).
Совсем не таков Тор Ульвен, проживший 41 год, чтобы ужаснуться и умереть, оставив на память о себе какое-то количество текстов. Вот один из них, очень характерный, написанный в 1983 году тридцатилетним поэтом (перевод Нины Ставрогиной):
Сегодня вечером
будет маленькое
новшество. Они явятся
изводить тебя
тишиной.
В этом пятистрочном хорроре, тематически близком известной элегии Маргариты Пушкиной, — вся суть турульвенского мироощущения: все, что есть на свете, по природе своей враждебно существу, на долю которого, помимо несчастья родиться, выпало несчастье родиться разумным. И это высшая несправедливость: ведь на самом деле не так много шансов родиться человеком, а не каким-нибудь простейшим организмом, лишенным органов чувств.
Написанный через десять лет роман разворачивает эту мысль в прозе. Как полагается модернисту, Тур Ульвен, озаглавив роман «Расщепление», подвергает этому самому расщеплению все, что есть в пределах книги: само собой, автора, разумеется, персонажей, сюжет, время и, конечно, сам строй фразы. Не создателю этого текста, но самому тексту тяжело существовать: едва начавшись (родившись), предложение обрастает безобразными прыщами бесконечных уточнений (в скобках и без), простейшее действие (включить свет) превращается в сизифову муку. Персонаж уже не может просто подняться и нажать на выключатель, вместо этого он раздумывает над созданием машины Голдберга, которая включит свет за него, или прикидывает варианты попроще, но быстро от них отказывается, запутываясь в расчетах:
«Духовая трубка. Пожалуй, стоило бы поупражняться в стрельбе сушеным горохом (или скорее стальными шариками) из трубки, до тех пор пока не наловчишься зажигать свет с постели, попадая по клавише выключателя с первой попытки, или, может, из рогатки, что более реалистично; ну хорошо, а кто подбирал бы горошины (или стальные шарики) с пола? (при условии стопроцентной точности попадания их потребовалось бы двадцать восемь, ровно двадцать восемь горошин (или стальных шариков) в неделю, думаешь ты, а именно: 1 включить свет вечером, 1 выключить свет вечером, 1 включить свет утром (во всяком случае, зимой), 1 выключить свет утром (во всяком случае, зимой), = 4, умножить на 7 = 28, двадцать да еще восемь, двадцать восемь горошин (или стальных шариков) в неделю, но только при условии стопроцентной точности попадания, которой нельзя гарантировать; при точности попадания в семьдесят пять процентов (¾) к полученному числу пришлось бы прибавить еще четверть, итого тридцать да еще пять, тридцать пять, ровно тридцать пять шариков, и это только в неделю, чтобы включать и выключать верхний свет)».
«Тяжесть», «бессилие», «слабость», «трудно» — вот наиболее частые слова, которые Тур Ульвен извлекает из своей каменеющей головы, чтобы осеменить ими текст «Расщепления», который так и кричит: «Не надо, лучше убейте меня». Вместо этого беспощадный автор набивает его все новыми и новыми каталогами, перечислениями, сверхподробным описанием вещей, пространства, ситуации. Где хотя бы чуть более жизнелюбивый человек напишет: «Он достал из холодильника бутылку пива», Тур Ульвен перечислит все содержимое холодильника, расскажет недолгую историю каждого помидора и только после этого разрешит своему умирающему от похмелья герою сделать глоток.
Велик соблазн сравнить прозу Тура Ульвена с «новым романом», но от этого искушения следует бежать. «Вещизм» Алена Роб-Грийе — это вполне ясная литературная полемика о границах жанровой литературы, критериях и пределах «увлекательного»: какие-нибудь «Ластики» — это детектив, пусть и с приставкой «анти»; «Проект революции в Нью-Йорке» — триллер, и весьма жуткий; «Ревность» — любовный роман, хоть и вирдово-перверсивный. Или например, «Дороги Фландрии» Клода Симона — тяжелая, но не неподъемная проза, рассказывающая вполне конкретную историю. Вполне конкретные эксперименты новороманистов существенно расширили горизонты художественной литературы: пусть нормальный читатель их обходит по дуге, но так или иначе все равно потребляет их наследие, просто не всегда об этом знает.
«Расщепление» нельзя отнести ни к какому из известных нам жанров; довольно сложно даже рассказать в двух словах, о чем эта небольшая, но экстремально давящая книга. О любви? О ненависти? О взрослении? О старости? Это все не имеет значения, все эти привычные «художественные» категории падают под тяжестью мира, раздавливающей человеческое сознание — слишком хрупкое, не предназначенное для существования.
Тура Ульвена вряд ли когда-нибудь экранизируют. Его гипервещественная проза не подходит для экрана, но, как ни странно, поддается адекватному переносу в искусстве антимиметическом — музыке. Это подтвердил человек из довольно неожиданного сегмента музыкальной индустрии — Вегард Сверре Твейтан, более известный как участник блэкметаллической группы Emperor под псевдонимом Исан (Ihsahn). В 2016 году он сочинил «Посвящение Туру Ульвену», для которого заставил писателя Ханса Хербьернсрюда декламировать текст, собственно, Ульвена. Девятиминутная композиция эта начинается как популярный оммаж классике академического авангарда (у Ульвена, кстати, был целый цикл, посвященный Антону Веберну), ну а заканчивается все не человеческим, но и не звериным воем, ломающим саму структуру композиции.
Таково и страшное «Расщепление» Тура Ульвена — человека родившегося, помучившегося и наконец отмучившегося. Другой бы на его месте набил бы рот сытными кьетболлерами, прогулялся бы вдоль фьорда — и стало бы чуть полегче. Но какая-то неведомая и очень злая сила вновь и вновь заставляла его утяжелять бумагу чернилами, чтобы ловко заразить другого вирусом тотального ужаса перед всеми эти фьордами, кьетболлерами и прочими внешними проявлениями бытия.
Возможно, эта сила называется литература. Вот только для самого Ульвена даже открытая книга — образ предельно враждебный, таящий пустоту и непонятность:
«Ни снов, ни видений, полный, абсолютный блэкаут, ничем не предваряемый, будто из твоей жизни, как из фильма, бесцеремонно вырезали несколько минут или она, как книга со сплошным текстом, вдруг открылась на пустой странице, а затем снова пошел сплошной текст, будто твой мозг умирал и ты пять минут (или сколько это продолжалось) провел с мертвым мозгом в живом теле, а теперь очнулся, хотя по-прежнему рискуешь исчезнуть в любой момент».
Будьте бдительны и не поддавайтесь на провокации.