Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Молли Брансон. Русские реализмы. Литература и живопись, 1840–1890. Бостон/Санкт-Петербург: Academic Studies Press/БиблиоРоссика, 2022. Перевод с английского Е. Гавриловой. Содержание
В известной статье «Авангард и китч» американский критик Клемент Гринберг приводит такой пример: если взять невежественного русского крестьянина и показать ему работу Пикассо, то он ничего не поймет и, вероятно, не воспримет как картину. А если показать работу Репина, то крестьянин, очевидно, узнает образы и обрадуется «богатству самоочевидных смыслов». Из этого мыслительного эксперимента Гринберг делает вывод, что Репин — это китч, т. е. эрзац-культура, предназначенная для «бесчувственных к ценностям подлинной культуры».
По словам Молли Брансон, она написала свое исследование из желания дезавуировать мнение культового теоретика и показать, что за картинами русских реалистов второй половины XIX века скрывается нечто более сложное, чем примитивное дублирование реальности для угнетенных масс. Историк искусства не ограничивается анализом живописи. Ей интересно, что происходит в то же время в литературе и как по-разному художники и писатели решают задачу изображения настоящей жизни — в частности, как служители кисти пытаются выйти из тени мастеров пера.
Брансон, например, пишет о том, что на картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» мы, собственно, практически не видим письма. Вместо того чтобы дать зрителю фрагмент исторического рассказа или обрывок скабрезной шутки, художник создает осязаемую реальность огромным пятном белой казачьей бурки. Таких не самых очевидных наблюдений и сопутствующих здравых обобщений в книге множество.
«Когда Мышкин (и Достоевский) смотрит на фотографию Настасьи Филипповны, их способность выразить словами аспекты ее героини серьезно подрывается. Определенные атрибуты становятся пугающе неопределенными. <...> Несколькими строками позже Аделаида предложит многократно повторенное объяснение губительного влияния фотографии. «Такая красота — сила, — говорит она, — с этакой красотой можно мир перевернуть!»
Питер Галисон. Часы Эйнштейна, карты Пуанкаре: империи времени. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2022. Перевод с английского А. Фомина, А. Котловой. Содержание. Фрагмент
Обычный человек не ставит под сомнение тот факт, что объективное измеряемое расстояние существует — точно так же, как существует объективное измеряемое время. По меньшей мере мы регулярно это проверяем, перемещаясь в пространстве, созваниваясь вовремя с друзьями по зуму или читая о том, что очередная защищающая детей ракета ювелирно поразила детский сад. В отличие от обычных людей физики по этому вопросу столь однозначной уверенности не испытывают — и, хотя причины для этой неуверенности лежат значительно ниже порога человеческой чувствительности, ее запросто могут почувствовать читатели книги Питера Галисона.
Американский историк науки проделывает типичный для исследований науки и технологий трюк: берет феномен в момент его становления, в момент нестабильности, когда становится очевидным, что за тем, что принято считать само собой разумеющимся, стоит сложное сплетение интересов разных сил. В центре внимания Галисона находится то, как на рубеже XIX-XX веков происходила всемирная координация часов. Чтобы достичь одновременности, железнодорожникам, геодезистам, навигаторам, часовщикам и другим людям практических профессий пришлось найти массу нетривиальных решений и в конечном счете поколебать классическую картину мира. Таким образом практики предвосхитили — или сделали возможным — рождение кабинетной релятивистской физики.
Галисон сыплет любопытнейшими техническими деталями, увлекательно рассказывает о сложных теоретических вопросах и умело показывает, что за поверхностью привычного лежит неведомый мрак.
«В конечном счете комиссия раскололась почти на столько же фракций, сколько в ней было членов. Один лагерь лоббировал деление окружности на 400°, другой настаивал на делении на 240°, а третий (физики, моряки и телеграфисты) предпочитали традиционное деление на 360° дополнительным десятичным делениям. Астроном Фай противился всем этим предложениям, требуя разделения окружности на 100°».
Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. СПб.: Издательский дом «Коло», 2022
Исторических анекдотов о славных деяниях, победах, карликах и слонах Петра I сохранилось довольного много, и все они в той или иной степени познавательны и поучительны. Небольшая книжка А. К. Нартова, токаря Петра Великого, выпущенная в привлекательной мемуарной мини-серии питерского издательства «Коло», — не исключение: пускай и авторство, и достоверность представленных в ней сведений под вопросом, но само чтение доставит пытливому читателю немало удовольствия.
«По случаю вновь учрежденных в Петербурге ассамблей, или съездов между знатными господами, похваляемы были в присутствии государя парижское обхождение, обычай и наряды, на которые он отвечал так: „Добро перенимать у французов художества и науки. Сие желал бы я видеть у себя, а в прочем Париж воняет“».
Бенхамин Лабатут. Когда мы перестали понимать мир. М.: Ад Маргинем Пресс, 2022. Перевод с испанского Полины Казанковой. Содержание. Фрагмент
Что такое XX век в истории человечества? На этот вопрос каждый ответит по-разному. Кто-то скажет, что это век войн и геноцида; кто-то ответит, что это эпоха выхода человека в космос; кто-то вспомнит, что это столетие дало миру трансплантацию органов. А для чилийского писателя Бенхамина Лабатута XX век — это момент, когда мы перестали понимать мир, в котором живем.
Героями его «художественного произведения, основанного на реальных событиях» стали люди, как никто другой приложившие руку к приближению сингулярности: физики, разработавшие квантовую теорию и попутно создавшие атомную бомбу; гениальные математики, среди которых отец современного компьютера Алан Тьюринг и Александр Гротендик — злой брат-близнец Мишеля Фуко.
«Когда мы перестали понимать мир» — это своего рода вольное размышление на тему этики науки, но принадлежащее стороннему наблюдателю, а не человеку, находящемуся внутри этой машины по производству сингулярности. Тематически книга Лабатута перекликается с нашумевшим эссе Убон Эппл «Ничего не понимаю», но на деле является полной его противоположностью. Если Эппл позитивно относится к непониманию как одному из множества приемлемых средств понимания мира, то чилийский автор видит в этом если не трагедию, то как минимум драму.
«Вовсе не атомные бомбы, компьютеры, биологическое оружие или климатическая катастрофа, а простая математика меняет мир до такой степени, что совсем скоро, всего через пару десятков лет максимум, мы не сможем понять, что значит — быть человеком. <...> Мы умеем расщеплять атомы, как завороженные смотрим на свет, умеем предсказывать апокалипсис с помощью нескольких уравнений, каракулей и оккультных символов, не понятных ни одному нормальному человеку, хотя бы он и мог распоряжаться своей жизнью до мелочей. И так не только с обычными людьми. Даже ученые больше не понимают мир».
Александр Соболев. Тень за правым плечом. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2022
Кажется, лед присяжных заседателей все же немного тронулся: в последние годы все отчетливее намечается тенденция к возрождению отечественной словесности, которая производится во славу Муз, а не ради потехи той или иной «аудитории» и не ради почестей сомнительных литературных «премий»: помимо нашумевших романов Романа Михайлова и Романа Шмаракова в этом ряду, безусловно, стоит назвать Александра Соболева, филолога, архивиста и с недавних пор беллетриста, дебютировавшего книгой «Грифоны охраняют лиру» и продолжившего превосходным романом «Тень за правым плечом». Новая его книга представляет собой мемуары или подложные мемуары ангела-хранителя или безумицы Серафимы, принимающей себя за серафима, но все это, по нашему мнению, не суть важно, важно же то, что важных и главных книг в обозримом будущем будет, по-видимому, несравнимо меньше, чем прежде, и больше по-настоящему хороших, написанных с умом, душой, словарным запасом и пониманием того, что такое художественная словесность. Мелкая, но значимая деталь: если в первом романе Соболева карлик появлялся на с. 45-46, то во втором — на с. 90, что не может не радовать.
«Тонкое хныканье слышно было и из глубины дома. Что-то поднялось во мне тенью смутного чувства, испытанного сегодня перед церковью, — и вновь опустилось. „Вы за девочками?“ — хмуро спросила меня карлица. „Нет“, — растерялась я, сперва вдруг на какую-то долю секунды подумав, что она разгадала мою истинную сущность: впрочем, этими делами у нас занимаются другие. „А в чем тогда?..“ — „У вас комната сдается?“ — „Да, но...“»