Потонувший мир Б. А. Энгельгардта: «Воспоминания о далеком прошлом» (1887–1944) / Составители Н. Н. Смирнов (ответ. редактор), С. И. Мунжукова, М. Ю. Борисова-Лебедева, И. В. Петров. СПб: Издательство РХГА, 2020. Cодержание
«Бывший помещик, бывший гвардейский офицер, бывший член Государственной Думы, бывший активный участник контрреволюционного движения на юге России» — так в первых строчках мемуаров Борис Александрович Энгельгардт отвечает на собственный вопрос «кто автор этих строк». Это перечисление, безусловно, неисчерпывающее. За долгую, полную внутренних и внешних крушений 85-летнюю жизнь (Энгельгардт умер в 1962-м), поделенную на три ломтя Революцией 1917-го и Второй мировой, сын дореволюционного генерала побывал таксистом в Париже, фермером, бухгалтером, руководителем конных испытаний и типографским рабочим в Латвии, художником в Хиве, сторожем пчельника на берегу Аму-Дарьи, агрономом и зоотехником в Ташкенте — список можно продолжать.
Все это время, с какого-то момента обратившееся в непрерывный поиск заработка, Энгельгардт пытался издать свои воспоминания, пойманный в безысходный цикл: отказ в публикации, внесение все более лоялистских правок и — опять сначала. Несмотря на вписывание цитат из Сталина, внедрение речевых примет новой эпохи, воспоминания первого революционного коменданта Петрограда, оставались неуместными записками «бывшего человека». Отсюда парадоксальность формулировки — мемуары «о далеком прошлом», уместившемся в одну жизнь. Первое научное, щедро прокомментированное издание реализует мечту деятельной натуры, заставшей ротацию правителей в диапазоне от Александра II до Хрущева.
Энгельгардт пишет просто, ясно, местами наивно или сухо, но все же — очень живо. Он не пытается занять позицию над событиями, неизменно в них погружен и открыто субъективен. Но за этой описательной субъективностью проступает общий жизненный маршрут тысяч людей, если угодно — целого поколения, чья жизнь разделилась на потонувшее прошлое и неприкаянное настоящее.
«Аверьянов наклонился ко мне и предложил шепотом: „Ленин — вот источник заразы, его надо убрать прежде всего... Мы назначили за его голову 200 тыс. руб. золотом...“
Такая постановка вопроса была мне еще в новинку. По-видимому, я был еще настолько наивен, что как призыв иностранцев для разрешения наших домашних споров, так и средневековые способы устранения политических противников мне казались недопустимыми».
Венедикт Март. Стихи. СПб.: ТЭСЛИТ, 2020
Бесшабашный морфинист, алкоголик, крестный сын Ивана Ювачева, один из первых переводчиков японских поэтов на русский — Венедикт Март и сам писал стихи. В дневниковых записях Хармса, с которым Март приятельствовал, есть список «Стихотворений наизустных мною». Помимо Туфанова, Сологуба, Ахматовой, Северянина и прочих имен, неожиданно смотрящихся вместе, там фигурирует запись: «Март. Черный дом. Бал в черном доме. Белый Дьявол. 3 танки».
Можно гадать, почему упомянутые стихи (как, впрочем, многие стихи в том списке) Даниил Иванович знал наизусть, — они кажутся мало созвучными обэриутам вообще и Хармсу лично. Но вместе с тем нельзя отрицать, что поэзия Марта в целом неравномерна по качеству и исполнению. Даже в рамках одного сборника она напоминает синусоиду опьянения: взлет — провал, и все страньше и страньше. Урожденный Венедикт Матвеев начинал с декадентских описаний опиумных курилен, где в дыму клубятся лица то ли азиатов, то ли демонов; двигался через стилизации японских танки к поэзии на злобу дня, и дальше к странноватым футуристическим полустихам-полупрозе, напоминающей — с поправкой на разгульный характер автора — «сюжет» фильма «Порожденный». Экстравагантность и заплывы прочь из обыденности не прошли без последствий: Март закончил жизнь печально и предсказуемо в 1937 году.
В книгу, подготовленную молодым питерским издательством «ТЭСЛИТ» (уже вытащившим на свет божий другого скандального поэта Олимпова), вошли практически все известные на сегодня сборники стихов Марта; это первая его публикация за девяносто лет. Бонусом идет изданное отдельно уголовное дело поэта с протоколами обыска, протоколами допросов, обвинительным заключением.
«Разлагались мертвые сердца.
Черви, шурша — со всей земли сползались на чудовищный пир.
Сердца доживали. —
Стучали устало во все двери Смерти.
И их точили черви.
Съедали, Останавливали сердца черви.
В третьем зеркале отраженный Бог не видел ничего, ибо был зарыт в суете.
Комья земли осыпали его язвы.
А над Ним, — Он знал и видел сквозь Смерть — на кресте Распятый Человек — воскресал, — чрез Смерть восходя в Бессмертие.
Так томился младенец зарытый Гением в недра мертвой могиле человека-земли. —
Томился Младенец, опутанный сном, среди мириадов разбитых черепов Напрасного Человека.
Бог отражался в кошмарных омутах зеркал.
Бог осиротевший блуждал в жестоко-жутких зеркалах, изгнанный из Ничто».
Подробнее о жизни и смерти «несомненного», по выражению критика Сергея Алымова, «правнука Виллона» можно почитать на «Горьком».
Фольклорный путеводитель по Каргополью (предания, легенды, рассказы, песни и присловья). Составители: М. Д. Алексеевский, В. А. Комарова, Е. А. Литвин, А. Б. Мороз, Н. В. Петров. М.: Редкая птица, 2019. Содержание
Каргополь и Каргополье — известная еще с XIX века точка притяжения исследователей. Поначалу — тех, кто занимался народными художественными промыслами; позже — этнографов и антропологов, заинтересованных не выкошенным коллективизацией укладом; социологов, изучающих на материале малых поселений феномены повседневности. Настоящий путеводитель — результат работы фольклорной экспедиции РГГУ; в него вошли в основном материалы, собранные в месте силы Архангельской области между 1993-м и 2003-м, но попадаются и более поздние записи. Издано на совесть — снабжено справочным аппаратом, откомментировано и проиллюстрировано.
По существу, это не столько путеводитель, сколько слепок народных представлений о времени и месте. Пространство тут насыщенно незамерзающими в лютый мороз волшебными речками, колокольнями, в которые «за грехи города» Бог бьет молнией (в 2001-м году!), целебными камнями с отпечатками ног святых. Соседями по времени оказываются гривастые волки, возвестившие Великую Отечественную, Иван Грозный и Черчилль, большой любитель каргопольских рыжиков (схожие политико-гастрономические сюжеты блуждают по Русскому Северу).
Сборник оставляет примерно то же впечатление, что и «Магические практики севернорусских деревень» Светланы Адоньевой и Андрея Степанова: фольклор ближе, чем кажется, — он жив, транслируется в новые поколения и проворно меняет материальные привязки. Возможно, у его выживания есть одно условие: ни в коем случае, никогда не проводить к носителям железную дорогу.
«36. [После войны у вас тут странные волки не появлялись?] После войны, когда вот в Петрозаводске разбомбили этот, зоопарк1, здесь были. И какие-то голубые еще были. Я сама видела. Мы пасли — у каждого... до этого, как пастуха наймут, корову-то, коров-то надо как-то пасти; в первую очередь детей, нас, ну, полем, полем, маленькие-то. А тут уже после войны, я уже не знаю. Но с гривами были волки и голубые, голубые волки. Настолько красивые! У нас тут драли овец.
Труфаново, 1998. АЕС
1В Петрозаводске до 2006 г. не было зоопарка».
Более объемный фрагмент путеводителя можно прочитать на «Горьком».
Ольга Седакова. Перевести Данте. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2020. Содержание
«В русской культуре есть огромная лакуна: отсутствие построчного нестихотворного перевода „Божественной Комедии“ Данте Алигьери» — так начинает свою небольшую книгу лауреат Премии Данте 2011 года. Что не так, спросите вы, с переводом Михаила Лозинского, который воображается русскому читателю, как только звучит имя Данте? Ничуть не умаляя переводческого и культурного подвига Михаила Леонидовича, сохранившего ритмику и структуру рифм оригинала, Седакова указывает на невосполнимые потери смысловых нюансов, которые принципиально невозможно спасти в стихотворном переводе — тем более, в переводе философски и богословски нагруженного текста.
Вторая лакуна, по мнению Седаковой, заключается в нехватке комментированного издания «Комедии» — и комментированного именно для русофонов, т. е. с учетом специфики культурного фона. Так, например, для нас избыточен полифонический, с множеством ссылок на других интерпретаторов аппарат, привычный для итальянских дантоведов. Под комментариями поэт имеет в виду не информационные пояснения об упомянутых реалиях, но скорее поднесение «увеличительного стекла» к тексту — наводку резкости на словоупотребление и предполагаемый подтекст.
Обе лакуны Седакова восполняет личной работой, которая длится не первый год. Ее подстрочник, конечно, лишь напоминает подстрочник: буквальной конвертации язык Данте не поддается и требует творческих трансформаций. Результаты этой работы, на первый взгляд, скромны: всего три песни (Чистилище I и XXVII, Рай XIV) переведены в новый формат, снабжены вступлением и комментариями. Скромны, но чрезвычайно увлекательны.
«Первое и последнее слово у Данте чрезвычайно важны. Это в своем роде ключи к целому. Говоря о ключах, я думаю об идее Риккардо Пиккио о „библейских ключах“ в средневековой словесности: отдельных словах или образах или цитатах, которые задают общий модус чтения всего повествования — наподобие того, как это делает музыкальный ключ по отношению к знакам нот на нотоносце. В нашем случае — первых и последних слов у Данте — речь идет не о библейских, а о концептуальных ключах.
О последнем слове каждой кантики — stelle, звезды, светила — сказано много. Стоит добавить, что в этом постоянном финале есть, кроме прочего, и эхо Вергилия: последнее слово его Первой и Десятой эклог, а также „Энеиды“ — umbrae, тени. Звезды Данте — ответ теням языческого поэта.
О первых словах каждой Кантики, об их Incipit, как ни удивительно, думали гораздо меньше».
Хан Ган. Человеческие поступки. М.: АСТ, 2020. Перевод с корейского Ли Сан Юн
В мае 1980 года студенты южнокорейского города Кванджу вышли на улицы, протестуя против диктаторского режима генерала Чон Ду Хвана, который пришел к власти в результате путча. К ним присоединились сотни тысяч человек. 27 числа в оцепленную Кванджу вошли военные и при поддержки авиации раздавили «прокоммунистический мятеж». Специальные силы действовали по-зверски: закалывали студентов штыками, расстреливали толпу в упор, не щадили женщин и подростков. По разным оценкам погибло от 200 до 2 000 человек. Среди них 15-й летний парень Тонхо — как мы ретроспективно узнаем, он с семьей вселился в дом писательницы, которая незадолго до событий переехала в Сеул. Эта смерть становится сквозным ранением, которое прошивает книгу навылет.
Само название — Human Acts — заставляет вспомнить документальный фильм Act of Killing. Там индонезийские палачи, истреблявшие своих прокоммунистических сограждан, весело вспоминают «подвиги» былых дней. И писатель, и режиссер подчеркивают аспект действия, акта, за которым стоит непостижимое намерение и не укладывающаяся в голове воля. Однако оптика Хан Ган противоположна фильму Джошуа Оппенхаймера (и совпадает с кинопродолжением «Акта убийства») — это история, рассказанная с позиции жертв. В конце книги она приобретает форму документального, непридуманного рассказа от первого лица.
Семь глав «Человеческих поступков» — это семь сюжетов о потере веры в человечество и человечность; семь опытов проживаний отложенных, незаживающих последствий государственного насилия. Это проживание выписано достаточно выпукло, чтобы передаваться читателю, который помнит московский октябрь 1993, а то и события пораньше. Если что и смягчает этот суггестивный эффект, так это стилистическое несовершенство. Так, например, Ган постоянно переводит повествование во второе лицо единственного числа («ты стоишь», «ты возвращаешься» и т. п.) — это лишний, избыточный прием для снятия дистанции между героем и читателем.
Уважаемая Хан, пожалуйста, не надо тыкать, нам и без этого погано.
«Хуже всех выглядит женское тело в самом углу. Впервые увидев его, ты подумал, что это труп низенькой девушки лет девятнадцати или двадцати с небольшим. Но тело, постепенно разлагаясь, раздулось до размера взрослого мужчины. Каждый раз, откидывая белую ткань перед родственниками, потерявшими дочь или младшую сестру, ты удивляешься, как быстро гниет труп. На лице девушки, от лба до левого глаза, на скулах и подбородке, а также на левой оголенной груди и боку ты видишь множество колотых штыковых ран. В правую часть черепа, видимо, ударили дубинкой, и в проломе виднеется мозг. Открытые части тела гниют быстрее».