Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
12 октября 2023 года я отправил Валерию Михайловичу на электронную почту письмо с просьбой рассказать о детстве, о «Костре», о творчестве, вообще о жизни. Находясь под влиянием стереотипа, согласно которому пожилые люди не слишком ловко управляются с современной техникой, я не ждал быстрого ответа. Если честно, на всякий случай вообще никакого не ждал.
Тем не менее через 12 минут в папке «Входящие» появилось письмо следующего содержания:
«Дорогой Глеб, спасибо за внимание к „Костру“ и ко мне — тоже. Я готов. Напишите вопросы, которые считаете необходимыми, и я постараюсь ответить.
С пожеланием здоровья и радостей во всех направлениях жизни,
Валерий Михайлович».
Если б я знал, что все произойдет настолько молниеносно, приготовил бы вопросы для интервью заранее. В итоге пришлось потратить какое-то время на выдумывание. Отправил и замер в ожидании ответов, которые Валерий Михайлович любезно предложил составить в письменном виде.
На этот раз подождать пришлось подольше: видимо, из-за моей нерасторопности время, когда классик был расположен к беседе, оказалось упущено. 7 января 2024 года я поздравил Воскобойникова с зимними праздниками и, пользуясь случаем, напомнил о наших договоренностях. 10 января пришло очередное трогательное письмо:
«Дорогой Глеб, прошу простить меня, ибо я так закрутился в делах, что, описав свое детство, забыл про все остальное. Постараюсь в ближайшие дни все закончить и переслать Вам.
А пока поздравляю с праздничными днями и желаю, чтобы новый год принес Вам как можно больше радостных удач».
В некрологах принято писать, что усопший «работал до последних дней». В случае с Валерием Михайловичем это явно не фигура речи — вот уже и весна, и 1 апреля (его юбилей — 85 лет), а он, похоже, все никак не мог разделаться с делами. Пришлось снова беспокоить, прикрывшись поздравлениями. Через два дня пришел ответ:
«Шлю текст про себя самого. О такой биографии меня попросил петербургский журнал для пенсионеров. Заодно и Вам его шлю.
Если будут еще вопросы, постараюсь ответить».
А дальше — автобиографический рассказ по мотивам вопросов. С упором на детство и юность — видимо, до «всего остального» руки так и не дошли.
Предложением задать еще вопросы я воспользовался (кое-что следовало уточнить), но ответа уже не получил. Снова докучать, мол, ну куда это вы опять пропали, как-то постеснялся. А потом было лето. А теперь вот, оказывается, и все, и не у кого уточнять.
Уж не знаю, был ли рассказ опубликован в журнале для пенсионеров (да и, по правде говоря, не в курсе, что это за журнал такой), но отдельные его фрагменты вроде как не гуглятся. Так что пусть будет здесь как есть. Местами я текст все же подредактировал — простите, Валерий Михайлович, если что не так. Там, где могут возникнуть вопросы, оставил примечания в скобочках.
Авторскую редакцию, в которой опечатки и другие наверняка тоже по-своему важные «помарки», я, конечно, сохраню. Если она кому-нибудь вдруг понадобится, обращайтесь.
Прошу прощения за длинное предисловие. Теперь, наконец, слово Валерию Воскобойникову.
___
Многое из прошедших лет я знаю только благодаря материнским рассказам. Мои же воспоминания начинаются с первого дня Великой Отечественной войны.
22 июня мы приехали утром на дачу в Вырицу. Кое-как разобрав вещи, отец (Михаил Воскобойников, лингвист-северовед. — Г. К.) пошел с пустым чайником к соседям, чтобы спросить, где можно кипятить воду и вообще готовить еду. И вернулся с другим лицом.
— Война началась, — сказал он маме, — ты поняла, война!
А мне, малышу, это слово так вдруг понравилось, что я стал бегать и радостно повторять: «Война началась! Война началась!»
И тут отец в первый и последний раз отшлепал меня, чтобы я никогда не повторял эти слова.
Но ничего не поделаешь, эти слова зазвучали со всех сторон. Отец, который прошел всю Финскую войну, очень скоро был направлен на фронт комиссаром батальона, защищать берег реки Луга, а тем самым и подход к Ленинграду. У него на глазах один за другим гибли талантливые студенты-северяне... Да и у него самого была уже прострелена нога. И он был вынужден командовать лежа. Когда же была получена команда отступить на новую линию обороны, более укрепленную, он передал эту команду оставшимся в живых, а сам, достав заряженный пистолет, дожидался врага, чтобы сначала убить его, а потом — себя. И вдруг услышал над головой голос солдата, который отличался могучей фигурой.
— Что ж ты, комиссар, погибать собрался? А я тебе этого не позволю. Дотащу к своим. Так что убирай стрелялку.
И дотащил до санитаров. После войны отец несколько лет пытался найти своего спасителя. Но, видимо, он погиб. Отец же за умелую оборону под Ленинградом был награжден своим первым орденом Красной Звезды.
О Ленинградской блокаде у меня написано несколько книг. Как о защитниках города, так и о тех, кто делал «оружие для победы». Это абсолютно правдивые истории. Ведь с героями этих книг мне, повзрослевшему, посчастливилось встречаться. Сам же я, трехлетний ребенок, был больше с бабушкой в Лесном, пока то ли снаряд, то ли бомба не попали в этот наш дом. Но бабушка сумела вытащить меня из дома посреди рушившихся стен.
Мама же в это время вела уроки в подвале школы и одновременно заведовала эвакопунктом. В декабре она определила меня в круглосуточный детский сад. Городской транспорт не работал. Мы медленно брели по улице, и там и тут натыкались на упавших у стен каменных домов стариков. Обессиленные, они падали и, цепляясь за каменные стены, не могли подняться. Когда же на Новый год к нам в детский сад пришел военный с гармошкой и предложил нам поплясать, никто из нас плясать не мог.
В марте мама неожиданно взяла меня к себе. Как раз в этот день она получила от отца долгожданное письмо, написанное детской рукой: «Дорогая Томочка, меня опять ранило, но не беспокойся, я в госпитале в городе Можга, меня хорошо лечат. А как вылечат, сразу снова — на фронт». Отложив письмо, она стала выкрикивать: «Он жив! Он жив!» И снова взялась за письмо. В письме было добавлено той же детской рукой: «Только у него руки и ноги не работают».
Это письмо и одновременно весть о том, что Институт народов Севера готовится к эвакуации, подстегнуло маму тоже эвакуироваться вместе с ними, чтобы ехать в эту самую Можгу, спасать отца. Вагоны поезда, который отправлялся к Дороге жизни, были переполнены людьми. Не знаю, какими были те, что далеко от нашего вагона, но в нашем, так называемом товарном, из удобств была только солома, прикрывавшая пол, да еще печурка с трубой и ведро. В таком же вагоне мы ехали и до Свердловска, после Дороги жизни, которая соединяла два противоположных берега Ладожского озера.
Получить место в грузовике, чтобы преодолеть эту дорогу, оказалось непросто. На лавках в кузове уходящего грузовика было только одно свободное место. Мама посадила на него бабушку, а меня взял в кабину офицер, сидевший рядом с водителем. Мама же осталась ждать следующую машину.
С противоположного берега Дороги жизни поезда уходили в центр страны — в город Свердловск. На том берегу заботливо и щедро кормили изголодавшихся ленинградцев. По карточкам, которые мама передала бабушке, нам выдали три полные тарелки жирного борща. Я немного похлебал свою порцию и остановился. Бабушка же не удержалась и съела свою, мамину и доела мою. И это ее погубило. Когда наконец появилась мама, бабушка встретила ее со стонами. В товарный вагон поезда, ждущего эвакуированных, ее втащили. У стенки вагона легла мама. Рядом положили меня, а с другой стороны рядом со мной легла бабушка. Рядом с нею и вокруг нас легли другие взрослые во всей зимней одежде.
Поезд помчался быстро, без остановок. И вдруг соседка бабушки, слегка приподнявшись, объявила: «А Мария-то умерла!» Поезд продолжал мчаться, и никто на эти слова не ответил. Когда же стало чуть-чуть светать, поезд неожиданно остановился и открылись двери вагонов. Вокруг был лес. Все живые пассажиры вылезли из вагонов и присели по причине естественных надобностей, не обращая внимания на пол и возраст. Мама помогла мне сделать все, что было надо. А бабушку вместе с другими такими же умершими в разных вагонах пассажирами спустили под откос. И поезд тронулся дальше.
Вернувшись после войны в Ленинград, мама настойчиво пыталась узнать у железнодорожного руководства место захоронения умерших. Но так ничего и не добилась.
Доехавших до Свердловска сразу подвергали санобработке. И одежду тоже, спасая от нашествия насекомых. После этого все эвакуированные разбрелись по разным местам страны. Приехали и мы в маленький городок Можгу, у которого было и второе название — станция Сюгинская. Оставив на вокзале студентку, вещи и меня (откуда взялась студентка Валерий Михайлович не пояснил; на всякий случай, сохраняю здесь текст, как есть. — Г. К.), мама отправилась на поиски отца. Оказалось, что за два месяца он так-таки выздоровел и готовился снова уйти на фронт. Первым делом отец хотел ее немедленно накормить. Она же потянула его на вокзал. Он очень удивился, узнав, что там его ждут не только багаж, но и студентка, а главное — сын.
Через несколько дней отец уже отправился на фронт, оставив нас в бревенчатой избе с русской печью. С хозяйкой избы, а точнее с ее внучкой, мне очень повезло. Внучка уже заканчивала первый класс, и, когда взрослые уходили на работу и по делам, она учила меня писать и читать. Месяца через два я уже сам свободно мог читать книгу Михалкова «Моя улица»: «Я лежал еще в постели, вдруг послышался звонок, человек вошел в шинели и сказал: „Встречай, сынок“. Обнял маму и меня: „Я приехал на два дня“».
«Моя улица» С. Михалкова. Издание 1943 года. Источник
Отец приехал по делам с фронта именно на два дня, прихватив по дороге на станции эту книгу. И сразу отправился назад, возглавив группу мужчин — будущих фронтовиков. Спустя много лет, сидя рядом с Михалковым на совещаниях Совета по детской книге России, я рассказал ему о его книге, которая была первой прочитанной мною самостоятельно в возрасте трех с половиной лет. Однако других книг у меня не было. И тогда я увлекся чтением газет.
В одной из центральных газет в каждом номере была фраза, которую произнес Молотов, заканчивая сообщение по всероссийскому радио о начале войны: «Наше дело правое. Победа будет за нами». И однажды, пока мама и хозяйка дома были на работе, а внучка — в школе, я решил написать свою газету. На обратной стороне большого куска обоев я написал название «ПРАВДА». А пониже слова: «Наше дело левое. Победа будет за нами». Статьи я еще писать не мог. И решил поместить стихи: «Что ты ржешь, мой конь ретивый? Что ты гриву опустил?».
Когда мама вернулась из школы, где преподавала и русский язык и литературу, я гордо протянул ей мою «газету». Лицо мамы сделалось серьезным, она спросила испуганно, не читал ли кто ее, затем разорвала и сунув в печь, сожгла. И взяла с меня честное слово, что я никогда не буду писателем. Но не удержалась и рассказала о моей «газете» хозяйке.
— А что, может, и вправду писателем станет, — ответила хозяйка. И ее слова запомнились навсегда. Однако следующий десяток лет я был только активным читателем, перечитав все у Гайдара, Диккенса, Джека Лондона, Жюля Верна. И еще много других как иностранных, так и советских книг вроде повести «Сын полка».
В 13 лет сами собой у меня сложились стихи из-за страшного и одновременно печального происшествия — смерти Сталина (строчек из этих стихов Валерий Михайлович не приводит. — Г. К.). И это несмотря на то, что мой отец, прошедший две войны, награжденный орденами и медалями, создавший после войны Северный факультет при Педагогическом институте имени Герцена, был неожиданно арестован и осужден на 10 лет лагерей.
Причиной была страшная нелепость. Ему было поручено перевести на эвенкийский язык речи И. В. Сталина. Исполнив это ответственное поручение, он, отправив рукописи в издательство, находящееся в Улан-Удэ, отправился в Сибирь, к эвенкам, в очередную экспедицию. Книга сталинских речей была наспех напечатана, разослана всюду, куда было необходимо. И вдруг была обнаружена одна-единственная опечатка. Слово «Сталин», встречавшееся почти на каждой странице, в одном месте выглядело несколько иначе. Надо учесть, что набор тогда еще был ручным, а буквы «с», «т» и «р» находились рядом. И опечатка вряд ли была умышленной.
Три экземпляра «речей» были отправлены из Улан-Удэ отцу, но ему было некогда читать. Когда же, читая, он обнаружил эту малоприятную опечатку, то немедленно отправился с книгой в Смольный. Там его успокоили, сказав, что если понадобится, то вызовут вновь. Пока же можно спокойно работать. Но через две недели ночью после обыска отец был арестован.
Допросы велись спокойно, корректно. Отец сказал, что, получив три экземпляра, один экземпляр он оставил себе, а два, не читая их, вручил коллегам. В результате он был осужден на десять лет лагерной жизни «за хранение и распространение антисоветской литературы». Мне тогда было 12 лет. Младшей сестренке — 7, младшему братишке — 4 года. Мать была уволена с работы в школе, хотя только что считалась образцовым педагогом, и несколько месяцев не могла найти какую-либо работу, пока не стала агентом Госстраха.
Мы жили обыкновенной голодной жизнью. К счастью, недалеко был Химико-технологический техникум имени Менделеева. Если в большинстве техникумов учащимся платили стипендию 180 рублей, то в нем «за вредность» платили 280. Отличникам же — 350.
Химия и сама по себе увлекала меня. Я любил показывать «фокусы» с ее помощью. В результате после седьмого класса я поступил в этот техникум, стал отличником, и мамина зарплата в сочетании с моей стипендией помогала нам существовать. А спустя год после смерти Сталина отец был реабилитирован: ему не только вернули воинские награды, но даже заплатили три месячные зарплаты.
Однажды меня как отличника отправили на практику в Баку, где вдобавок к техникумовской стипендии платили настоящую зарплату. Моим напарником в этой поездке был Василий — тридцатитрехлетний фронтовик с покалеченной левой рукой. Он учился наравне с нами, как бы с «мелюзгой», и тоже был отличником.
Окончив техникум с пятерками и одной тройкой по физкультуре, я легко сдал вступительные экзамены в «Техноложку», то есть в Технологический институт имени Ленсовета — на вечерний факультет. Более того, первого сентября прочитал в институтской газете про себя похвальную заметку (в чем была суть заметки, Валерий Михайлвович не указывает. — Г. К.).
Одновременно я был принят на работу в ГИПХ — Государственный институт прикладной химии, где шла засекреченная работа «цеха» под номером таким-то. На самом деле этот «цех» был лабораторией, где работали с радиоактивными веществами. Группа, в которую взяли меня, должна была создать искусственную глюкозу. Тоже не простую, а радиоактивную.
В первый же день меня удивили правила. Войдя в раздевалку, полагалось раздеться догола, принять душ и надеть белые казенные шаровары, халат, шапочку и перчатки. Затем пройти контроль дозиметриста со счетчиком Гейгера. То же самое, только в обратном направлении, проделать, отработав смену.
Работа мне очень нравилась. Зарплата была весьма высокой. К тому же мы получали бесплатно не только молоко, но еще и обед. Все казалось прекрасным. Прекрасно было в один из выходных получать бесплатную поездку в Таллин или Ригу. А на одной из демонстраций, приуроченных к государственному празднику, мне и одному из руководителей группы поручили пройти мимо трибун с городскими власть имущими c полотнищем «Государственный институт прикладной химии».
Через год и несколько месяцев работы я ушел в армию. А перед этим получил отпуск в 35 рабочих дней. Вернувшись из отпуска в лабораторию и подойдя к счетчику Гейгера, я услышал тот же треск с бешеной силой, как и до отпуска. И я этим даже слегка загордился.
В армию я попал осенью, был сразу зачислен в сержантскую школу и отслужил почти два года, сначала учась, а потом — став командиром взвода артиллерийской разведки. К концу второго года службы я стал чувствовать боли после принятия пищи, с каждым разом сильнее. Из полковой санчасти меня отправили в госпиталь на рентген. Женщина-врач, осмотрев меня и выслушав, жалобы, сказала, что мне надо обязательно лечь в госпиталь на обследование.
В назначенный день я пришел в госпиталь. Мне показали мою койку и отправили на обед. Неожиданно для самого себя я вдруг съел обед полностью, а не так, как в последние недели. Но спустя минут двадцать начались жуткие боли, так что я даже застонал. Другие больные побежали за врачихой. Та самая женщина-врач, слегка ощупав меня, побежала за хирургом, у которого были погоны полковника. Он, тоже слегка ощупав меня, скомандовал везти на коляске в операционную.
Там, переложив меня на операционный стол, мне сделали укол морфия — вводить другие обезболивающие было уже некогда. Когда хирург вскрыл мой живот, я услышал возглас девушки-практикантки:
— Ой, макароны!..
Операция длилась около часа. Надо было аккуратно вырезать три язвы, и после этого красиво сшить части желудка. Про удивительную красоту моего желудка, сшитого заново, говорили в последующие годы врачи, делая рентген.
Тогда я не знал, что операцию сделал сам доктор Агушев. Он уже был хирургом в Первую мировую войну, а также и в Отечественную, и в войну в Северной Корее. Не знал я и то, что он — почетный гражданин города Выборга и к тому же известный художник.
Агушев А. Д. Автопортрет. Источник
Спустя месяц после операции, уже демобилизовавшись, я попытался связаться со своими коллегами, работавшими в ГИПХе, и узнал, что почти все они лежат в госпиталях и больницах. Саму же лабораторию переселили подальше от Ленинграда.
Когда приблизился сентябрь, я восстановился в Технологическом институте и записался в члены Литобъединения при Центральной юношеской библиотеке. Мне посчастливилось подружиться с членами этого ЛИТО, будущими писателями Игорем Ефимовым и Владимиром Марамзиным, а благодаря им — с Андреем Битовым и многими другими, ставшими со временем известными писателями, в том числе и с Сергеем Довлатовым. Так получилось мое раздвоение. Днем я работал в химической лаборатории исполняя срочные анализы металлических сплавов, вечером продолжал свою учебу в Технологическом институте, а воскресные дни посвящал литературе. Раз в месяц по вечерам собиралось Литобъединение, для того чтобы прочитать друг другу плоды своих литературных трудов.
К этому времени у меня были прочитаны переводы книг Марка Твена, Джека Лондона, Диккенса и многих других. А также книги дореволюционных российских и современных советских писателей — от Пушкина с Лермонтовым и Гоголем до Горького, Бабеля и дальше, включая молодых современных авторов, повести которых тогда печатал журнал «Юность». Любимых книг, как и сегодня, у меня много. Перечислять их не стану, ибо это займет немало времени и места. Примерно так же с вопросом «О чем больше всего вам нравится писать?». Обо всем. Что сегодня для меня видится важным, о том и пишу. И так было всегда.
Когда-то мне, еще только начинающему писателю, предложили написать очерк о жизни на полярных станциях от Амдермы до Уэлен. Я отправился в путь, пользуясь всеми видами транспорта — от самолетов и вездеходов до собачьих упряжек. В результате у меня возникло несколько книг.
В другой раз неожиданно мне предложили командировку в Ташкент. В результате кроме самого Ташкента я посетил еще несколько старинных городов. Вернувшись, я рассказал по радио о ташкентском землетрясении, ибо случайно застал самое начало сотрясения тамошней земли.
По итогам поездки появилась не только отдельная книга об Узбекистане, но и, самое главное, впервые за тысячу лет вышла книга о великом враче Авиценне. Эту мою книгу, изданную к его тысячелетию, перевели и переводят на многие языки. Не зря же я добрался до заповедника в центре пустыни Кара-кум (Википедия считает, что надо писать либо «Каракум», либо «Кара-Кумы», но хочется оставить как есть. — Г. К.) и опробовал езду на верблюде по барханам. Мало кто догадывается, что для написания книги про Авиценну я несколько зимних месяцев потратил на изучение не только истории ислама, но и всех подробностей тогдашней жизни на той земле.
Сразу после этой книги я написал повесть о жизни и размышлениях простой сегодняшней русской школьницы. Эту книгу, «Тетрадь в красной обложке», тоже сразу издали в Японии, США и разных европейских странах.
Много лет я работал в детском журнале «Костер», который, кстати, не прекращал своей деятельности даже в блокаду. Туда меня позвал только что назначенный главным редактором Святослав Сахарнов (Сахарнов стал главредом «Костра» в 1973 году, но Воскобойников публиковался в журнале и раньше, о чем он говорит, например, здесь. — Г. К.). Около десяти лет я заведовал отделом художественной литературы, благодаря чему, возможно, спас Сергея Довлатова, которого изгнали отовсюду, а я взял его в отдел. Но через некоторое время мне понадобилось оставить работу в «Костре» для написания большой серьезной книги о жизни Энгельса «Утренние колокола». Я остался только членом редколлегии (если верить информации из интернета, книга про Энегльса вышла в 1983 году. — Г. К.).
Время спустя, узнав о моей «свободе» (тут, судя по всему, уже начались 1990-е. — Г. К.), одно только-только создающееся издательство попросило меня стать у них главным редактором. Получалось, что у этого издательства, кроме директора и главного редактора, не было ничего, ни одной рукописи. Тогда-то я и решил написать книгу о детстве великих людей человечества, назвав ее «Жизнь замечательных детей».
Посидев в Публичной библиотеке несколько недель с утра до вечера, я собрал необходимый материал. Другую серию книг, «Жизнь замечательных зверей», взвалил на себя знаменитый поэт и прозаик Михаил Яснов. Так получилось, что сразу после выхода был раскуплен весь тираж этой моей книги, и, по решению Москвы (не совсем понятно, что это значит, но звучит весомо. — Г. К.), был срочно напечатан новый тираж. По одной книге получила каждая школьная библиотека страны. Через год пришлось срочно напечатать еще тираж, на этот раз для библиотек сельских школ.
Позже одно московское издательство предложило мне написать вторую книгу о замечательных детях, как бы создать серию. Потом — третью книгу, потом — четвертую. Когда директор этого издательства скончался, права выкупило новое, очень хорошее детское издательство «Вакоша». Оно же прибавило к четырем уже существующим только что написанную пятую книгу.
В сентябре этого года ожидается издание шестой книги с тем же названием «Жизнь замечательных детей». В каждой из этих книг — восемь рассказов про восемь человек, которые в детстве были самыми невезучими в мире, но выросли и, благодаря уму и энергии, оставили о себе благодарную память.
Книги серии «Жизнь замечательных детей». Источник
Прошло много лет с тех пор, как я в 1963 году робко переступил порог «Костра» и там в февральском номере был напечатан мой первый рассказ «Цветные карандаши» (на самом деле этот рассказ можно найти в апрельском номере «Костра» за 1963 год. — Г. К.). Времена изменились. Если в прежние времена тираж журнала даже порой перешагивал миллион экземпляров, то сегодня это стало невозможным. Такое явление, как интернет, вломилось в нашу жизнь и меняет многие наши привычки.
И все же на встречах с юными читателями в школах, библиотеках, детских лагерях я обнаруживаю, что любовь к книгам сохраняется. Во многом это зависит от родителей, учителей и библиотекарей.
Мое любимое место в городе? Памятник Екатерине и скамейки под деревьями вокруг него. В Выборгском районе — Лесопарк, который тянется вдоль улицы Мориса Тореза.
Над чем работаю сегодня? Обдумываю два проекта. Название одного: «ПОЧЕМ ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕЧЬЯ» (капс Валерия Михайловича. — Г. К.). О том, как продавали и покупали людей, которые стали знаменитыми. Название второго: «Все мы и приемный прадед» (содержание второго проекта, к сожалению, неизвестно; руководствуясь скорее интуицией, чем здравым смыслом, я рискнул вынести его название в заголовок этого материала. — Г. К.).