Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Наринской Анной Анатольевной либо касается деятельности иностранного агента Наринской Анны Анатольевны.
«Война и мир», вообще-то, главная русская книжка. Ну или почти главная. Вы это знали?
Нет. И вообще, до того как мне предложили адаптировать этот роман для телевидения, я его не читал. Я читал «Анну Каренину», а «Войну и мир» все время откладывал. И вот когда я получил такое предложение, я купил книжку, поехал отдыхать на Антигуа и там на пляже прочитал.
И как?
Мне очень понравились герои. И главные, и неглавные. Вообще превосходный набор характеров.
А философия Толстого — вся эта толстовская концепция жизни как неуправляемой субстанции, которой можно лишь отдаться и которую никак нельзя подчинить себе? Она произвела на вас впечатление?
Для меня романы в первую очередь истории про людей. Меня интересуют герои и их характеры. И поскольку я уже давно занимаюсь инсценированием романов профессионально, я понимаю, что передать философию книги я могу только через героев, через их поступки и взаимоотношения.
Но да, я думал о том, что Толстой говорит об истории, о том, что он говорит о войне. Как я понял, он считал, что победа зависит в основном от случайности и еще от некой таинственной вещи, которая как-то связана с общей волей людей. И я подумал, что это можно передать через характеры Кутузова и Андрея Болконского. Дело не только в том, что они изрекают подобные соображения, — для меня было важно показать, что и тот, и другой это понимают, и ведут себя соответственно. Нельзя, разумеется, полностью переложить то, что сказано в книге, на экран. Если вы хотите узнать все, что сказано в книге, — вам надо прочитать книгу.
И сериалы часто подвигают людей на то, чтоб прочитать книгу. Даже толстый роман, которого они раньше боялись, например, «Войну и мир».
Так и случилось — у романа в Британии выросли продажи. Причем ведь в Англии наш сериал смотрели совсем по-другому, чем у вас. Зрители в абсолютном большинстве не знали, что должно случиться и, разумеется, чем все кончится. Например, когда показывали эпизод, в котором Анатоль соблазняет Наташу, был прямо взрыв в твиттере. Все писали: «Нет-нет, Наташа, не делай этого, он же мерзавец!» И это, разумеется, была в точности та реакция, которую мы хотели получить. В России же, насколько я понимаю, всех интересует не «что», а «как» — как мы интерпретировали «ваш» роман.
Это «как» отчасти сводится к вполне техническому вопросу: кого из множества персонажей и какие из множества событий выбросить, а какие оставить. Есть, грубо говоря, любовный треугольник Андрей-Наташа-Пьер, но вокруг них же еще масса всего.
Это всегда очень личная для сценариста вещь. Очень личный выбор. Читая роман, я всегда спрашиваю себя — ну, кто тебя, Эндрю, задевает? И кто тебе безразличен? Иногда для меня книга полностью концентрируется вокруг одного персонажа, хотя автор, возможно, так не замышлял. В «Войне и мире» таких главных персонажей, действительно, три, как вы и сказали, — Андрей, Наташа, Пьер. И для меня было важно, чтобы в каждой почти сцене присутствовал один из них, — как «якорь». Вернее, чтоб каждая сцена была в той или иной степени «про» одного из них. Такая стратегия облегчала мне выбор — от кого из второстепенных героев освободиться, а от кого нет. В итоге — я это признаю — у меня получилось больше «мира», чем «войны». Ведь у меня вообще-то «девочкинский» вкус.
Но главные военные сцены все-таки остались. И они мне понравились. Они сняты, скажем так, в «толстовском» духе. Там видно, что война существует сама по себе, что ей нельзя руководить и главная ошибка Наполеона в том, что он думает, что он может. Толстовские герои все время «бродят в сражении», как в лесу, потому что сражение — это хаос, и в сериале это показано именно так.
Да, для меня было очень важно дать это понять. И важно было дать понять, что Кутузов это знает, а какие-то глупые военачальники пытаются на него давить, навязывают ему свое мнение. И еще я хотел показать, как огромна Россия и как жестока русская зима.
Хотя вообще-то, несмотря на то, что мы все время старались показать «особость» России: там много снега, за кадром часто играет русская религиозная музыка, — нельзя закрыть глаза на тот факт, что это в принципе тот же период, что и Джейн Остен. Девушки в платьях в стиле Французской империи, парни в мундирах. И коллизия — ну если совсем упростить — «вот, есть прекрасная девушка, кому же она достанется?» примерно такая, как в «Гордости и предубеждении».
А семья Ростовых — они вполне персонажи Диккенса. С сумасшедшинкой. Они слишком щедрые, они растрачивают деньги. Вот Долохов — он, мне кажется, ни на кого не похож. Прекрасный совершенно персонаж.
И вот как раз «ваш» Долохов показался мне совершенно непохожим на толстовского. И вообще на человека того времени. Например, эта сцена секса на столе. Не думаю, что Толстой имел в виду что-то подобное.
Должен сказать, что мне не нравится эта сцена. Я ее не так написал. Это режиссер так решил — он хотел, чтоб это была такая жесткая сцена. У меня у них был секс страстный, но вполне нежный.
Долохов изумителен, потому что он такой противоречивый. Он вроде бы любит своих друзей и даже к Пьеру неплохо относится, но в нем слишком много жизни, он не может удержаться и в итоге предает людей, оскорбляет. Вообще, с Долоховым мне пришлось повозиться. Но в принципе, несмотря на огромность «Войны и мира», адаптировать эту книгу было не сильно сложнее «Гордости и предубеждения» (сериал по сценарию Дэвиса вышел в 1995 — Прим. ред.) и уж точно не сложнее «Крошки Доррит» (2008).
А что было самым сложным?
Безусловно, «Доктор Живаго» (2002).
Да?
Слушайте, ну возьмем того же Толстого — ведь вообще-то он помогает своему сценаристу. Он драматичен. Он раскладывает все на сцены. Его диалоги в сущности можно переносить на экран, не меняя. А Пастернак… он то весь из блесток и минут, знаете ли, то у него герои страницами обсуждают какие-нибудь сельскохозяйственные проблемы. И он невероятно уклончивый. Например, в важнейшей сцене, когда Комаровский соблазняет Лару, — там написано что, вот, она возбуждена и немного испугана, потому что она должна одна с ним ехать кататься, а потом ты переворачиваешь страницу, а она уже подавлена и страдает от чувства вины, и ты думаешь: страницы что ли склеились? Что там случилось-то? И это все мне надо было «довыдумывать».
Еще одна сложность — мне надо было довыдумать все так, чтоб это не совпало со знаменитым фильмом Дэвида Лина. Потому что тогда у нас получилось бы не самостоятельное произведение, а ремейк. Этот фильм у нас прямо-таки всеми любим, и про Киру Найтли, которая играла в сериале Лару, все говорили: «Ну до Джули Кристи ей далеко». Надо сказать, что и я всегда его любил и, когда — опять же в связи с предложением сделать адаптацию — стал читать «Доктора Живаго», я был поражен тем, насколько роман недраматургичен. Линовский сценарист Роберт Болт прекрасно сделал свою работу.
Так что «Доктор Живаго» — это был тяжелый труд. А Остен и Толстой — они практически ведут тебя за руку.