«О Бальмонте часто говорили, будто он „исписался”»
У каждого поэта есть свой миф, отличный от его биографии. Этот миф определяется рядом обстоятельств, главное из которых — мироощущение поэта, его изначальный эмоциональный импульс, получивший то или иное образное выражение. Бальмонт, каким мы его себе представляем, — яркий индивидуалист, живущий «мгновением», мятежный дух, которому «все позволено». Ниспровергатель основ, «декадент», воспевающий Любовь с большой буквы, желающий насладиться полнотой бытия, устремленный к Солнцу («солнечный я!»). Таков лирический герой Бальмонта, образ, доминирующий в его поэзии начала ХХ века. Другими словами, миф, созданный им о самом себе.
Миф поэта — величина переменная. Меняются обстоятельства, и человек меняется вместе с ними. Соответственно, меняется и поэт. Порой кажется, что он остановился, застыл в своем развитии. А потом мы вдруг видим стремительный рывок в каком-то новом направлении. Так, политические стихи Бальмонта 1905–1906 годов резко отличались от той «декадентской» лирики, что связывалась с его именем. Появилась как бы новая грань образа. А затем, увлекшись русским сектантством, Бальмонт выпускает в 1900-е годы такие книги, как «Жар-птица» и «Зеленый вертоград». И перед читателем опять предстает другой Бальмонт, не похожий на автора книг «Будем как Солнце» и «Только Любовь».
О Бальмонте часто говорили, будто он «исписался», кончился как поэт. Некоторые его стихотворные сборники, в которых без конца варьировались образы и выражения, изрядно надоевшие читателям, способствовали такому впечатлению. Но следует помнить, что Бальмонт обладал огромным импровизационным даром. Он писал очень много, даже слишком много. Он был многословен, и это вредило его репутации. Но среди множества, казалось бы, однообразных стихов у Бальмонта всегда встречаются прекрасные строки. Так было и в 1910-е, и в 1920-е годы (в период его «второй эмиграции»). Кстати, поздний Бальмонт опять-таки сильно не похож на бунтаря-одиночку ранних лет; в его творчестве усиливается религиозное и «прорусское» настроение, усугубленное тоской по оставленной родине. И тем не менее это все тот же Бальмонт. Личность поэта — при всех зигзагах его жизненного пути — сохраняется в своей витальной основе. Мой учитель Дмитрий Евгеньевич Максимов, профессор Ленинградского университета, повторял, что личность — это «причина поэзии».
«Революционность Бальмонта проявлялась по-разному»
Отношение Бальмонта к революции — отдельная тема. Конечно, он был революционером по духу. И в начале пути, и в конце жизни. Но его революционность проявлялась по-разному. Еще в 1901 году Бальмонт пострадал за публичное чтение стихотворения «Маленький султан» (подразумевался Николай II); поэт был выслан из Петербурга и лишен на два года права проживания в столичных и университетских городах. Будучи противником царизма, Бальмонт-поэт ярко проявил себя в событиях Первой русской революции: сблизился с М. Горьким и издательством «Знание», писал стихи, более похожие на рифмованные листовки, участвовал в эмигрантском журнале «Красное знамя». Вынужденный покинуть Россию, он становится политическим эмигрантом и проводит 1906–1912 годы во Франции. Когда произошла Февральская революция, Бальмонт воспринял ее восторженно (как и вся передовая русская интеллигенция). Однако дальнейшие события — захват власти большевиками, разгон Учредительного собрания, красный террор — заставляют его пересмотреть свое отношение к революции. Он размышляет об этом в своей брошюре 1918 года «Революционер я или нет?». Поэт не говорит здесь напрямую о большевиках и Октябрьском перевороте, но выступает против вооруженного насилия (к чему призывал в 1905 году). Потом начинаются трудные послереволюционные годы, которые поэт провел в Москве, пройдя через физические и нравственные испытания той страшной эпохи: голод, болезни, аресты, расстрелы... Не удивительно, что, опираясь на этот опыт, Бальмонт становится яростным противником советской власти. В 1920 году Бальмонт вместе с близкими покидает Россию (и до конца своих дней живет во Франции). Он не бежал из России, как, например, Мережковские, а уехал легально, как бы в творческую командировку (для занятий пролетарской поэзией Запада). Но Бальмонт не вернулся, более того — превратился в страстного обличителя большевистского режима. Один из первых очерков, которые Бальмонт напечатал, оказавшись на Западе, назывался «Кровавые лгуны».
«Бальмонт-человек был невероятно эгоцентричен»
Всегда следует отличать поэта от человека. Поэт — это личность, первопричина поэзии. А человек — носитель определенных привычек, страстей, «земных» качеств (достоинств или недостатков). К поэзии это имеет подчас косвенное отношение. Бальмонт-человек был невероятно эгоцентричен, склонен к эпатажным поступкам. Когда ему казалось, что он должен покончить с собой, он, не задумываясь, выбрасывался с четвертого этажа (поэт всю жизнь прихрамывал, что придавало ему сходство то ли с Байроном, то ли с Мефистофелем). Не говоря уже о его эксцессах, склонности к вину, скандальных выходках. Этот отнюдь не притягательный (и отнюдь не мифический, а основанный на реальности) образ сохранился в воспоминаниях многих современников — иногда в смягченном, иногда в утрированном виде. Надо, однако, понимать, что все это — «человеческая» ипостась Бальмонта. За ними нередко теряется подлинная — глубинная — сущность Бальмонта, его изначальное поэтическое «нутро».
Что касается современников Бальмонта, его друзей и знакомых, то среди них было много выдающихся мастеров культуры: поэтов, художников, композиторов. Особенно любопытны его отношения с Валерием Брюсовым («брат моих мечтаний», сказал о нем Бальмонт в посвящении к сборнику «Будем как Солнце»). Это была дружба, которую правильнее называть соперничеством. Каждый из них претендовал на ведущее место в современной русской поэзии. Одно время Брюсов готов был даже признать первенство Бальмонта. Известна его фраза: «Десять лет Бальмонт полновластно царил в русской поэзии…» (1905). Но Брюсов был не из тех, кто готов смириться с второстепенной ролью. Этим соперничеством и определяется их многолетняя «дружба–вражда». В целом же они были, конечно, антиподами. Марина Цветаева запечатлела их несходство в лаконичных и выразительных формулах: «Бальмонт — бражник, Брюсов — блудник»; «коммунистичность Брюсова и анархичность Бальмонта»; «революции делаются Бальмонтами и держатся Брюсовыми».
Бальмонт дружил с Волошиным, Вячеславом Ивановым. Из прозаиков — с Буниным, Иваном Шмелевым. А с другими писателями, казалось бы, ему близкими, у него были ровные и не слишком доверительные отношения. Например, с Мережковским и Зинаидой Гиппиус. Но все равно они были для него единомышленники, генетически принадлежавшие к тому же, что и он, модернистскому лагерю русской словесности. Бальмонт всегда это помнил.
«В стихах преобладали разочарование и тоска»
Три важнейших поэтических книги Бальмонта: «Горящие здания. Лирика современной души» (1900), «Будем как Солнце» (1903), «Только Любовь. Семицветник» (1903). Первую из них Бальмонт называл своей лучшей книгой, хотя трудно сказать, какая на самом деле лучше; вернее сказать, что «Горящие здания» знаменуют перелом в его творчестве. Предыдущий период, обозначенный сборниками «Под северным небом», «Безбрежность» и «Тишина», был по настроению совершенно иной. Стихи тяготели к надсоновской традиции; в них преобладали разочарование и тоска, царил унылый, навевающий меланхолию северный пейзаж (серое, в тучах, небо, фьорды и скалы). Символом этого периода стала «бесприютная» чайка, скорбно рыдающая «над холодной пучиной морской». «Горящие здания» открыли нового Бальмонта – солнечного, ощущающего себя частью природной стихии. Появляются характерно «бальмонтовские» образы; рыдающую чайку сменяет альбатрос, «сильный и гордый» в своем безмерном одиночестве (поэт не раз сравнивал себя с этой птицей). Пафос бальмонтовской поэзии рубежа веков сродни тем общественным настроениям, что преломились, хотя и совершенно иначе, в творчестве «младших» символистов (Блока и Андрея Белого), ожидавших «Деву Радужных ворот» и возвещавших эпоху «зорь». У Бальмонта же главное — жажда вольной жизни, свободной от всех условностей.
«Мало кто из русских поэтов породил такое количество шаржей и эпиграмм»
В России начала века Бальмонт был, бесспорно, одним из самых известных поэтов. Его популярность заметно усилилась в 1914–1917 годах, во время его гастрольных поездок по России. Поэт объездил центральную часть и юг России, трижды бывал в Грузии, где читал отрывки из начатого им перевода поэмы Руставели «Витязь в тигровой шкуре». В 1916 году ездил в Сибирь и на Дальний Восток, выступая в больших городах с чтением своих стихов или лекциями на определенную тему («Любовь и смерть в мировой поэзии» и пр.). Почти всюду был аншлаг и оглушительный успех. Бальмонт неизменно производил впечатление, хотя и не на любую аудиторию; к нему тянулись прежде всего начинающие поэты и восторженные любители поэзии. Впрочем, провинциальная печать оценивала выступления знаменитого поэта подчас критически.
Неизвестный художник. Карикатура на Бальмонта: «Тихiй океанъ навеваетъ тихiе сны... (слышанъ лёгкiй храпъ)». 1910-е
Изображение: obtaz.com/akhmatova_museum_portraits.htm
Любая популярность имеет обратную сторону. Мало кто из русских поэтов породил такое количество шаржей и эпиграмм, как Бальмонт. Этому способствовали и некоторые характерные черты его поэтической манеры: слащавость, выспренность, «красивость» («бальмонтизмы»). Бесконечно варьируя одни и те же приемы и способы, Бальмонт словно провоцировал насмешки и пародирование. По этой же причине у него не оказалось прямых последователей, даже эпигонов. Подражать Бальмонту, имитировать его стилистику невозможно: он слишком индивидуален и в известной степени неповторим. Стихи, написанные «под Бальмонта», могут произвести только смешное впечатление.
«Языки не были для Бальмонта самоцелью»
Отдельного упоминания заслуживает его переводческая деятельность. Бальмонт был полиглотом, знал множество иностранных языков, во всяком случае — большинство европейских (среди них такие разные, как португальский, норвежский, литовский, сербский). В одном из писем Бальмонт признавался, что «прикасался» к египетскому, еврейскому, китайскому и японскому языкам, а кроме того — «лепетал» по-самоански и по-малайски. Однако языки не были для Бальмонта самоцелью: он изучал их для того, чтобы приблизиться к «душе народа», с поэзией которого знакомился в тот или иной период жизни. Невозможно перечислить всех поэтов, которых Бальмонт перевел на русский. Испанская поэзия Золотого века (Кальдерон, Лопе де Вега, Тирсо де Молина), великие англичане (Блейк, Теннисон, Уайльд), американцы (Э. По и Уитмен), современные литовские поэты (Л. Гира и др.), чешские, болгарские, сербские… С особенной любовью Бальмонт относился к полякам и польской поэзии. Но, может быть, самый ценный вклад Бальмонта-переводчика в русскую культуру — его перевод полного собрания сочинений Шелли. «…Русским Шелли был и остался трехтомный бальмонтовский», — сказал однажды Борис Пастернак, а он-то хорошо понимал, что такое переводческое искусство.
Стоит подчеркнуть, что Бальмонт переводил не только отдельных поэтов: он испытывал постоянный и пристальный интерес к народному творчеству тех стран и цивилизаций, которые посетил или с которыми знакомился заочно. Сказки и предания, народные песни, заговоры и заклинания, эпические сказания и священные гимны, памятники древнеиндийской, скандинавской, океанийской словесности — всему этому Бальмонт уделял внимание и как переводчик, и как исследователь. А во время своих путешествий поэт старательно изучал местный фольклор, собирал этнографические и антропологические коллекции. С этой точки зрения Бальмонт несопоставим ни с одним из русских поэтов-путешественников.
«Постоянным в Бальмонте было лишь одно: его непостоянство»
Путешествия Бальмонта — важнейшая часть его биографии, органически связанная с его мироощущением. Определяющим внутренним импульсом для Бальмонта было неприятие европейской цивилизации и созданного ею человека. Современные «городские» люди отпали, по его убеждению, от первооснов бытия, утратили свою изначальную цельность. «Люди Солнце разлюбили, надо к Солнцу их вернуть!» — восклицал Бальмонт в одном из своих программных стихотворений (сборник «Литургия красоты»). Стремление приблизиться к первозданной чистоте и «естественности» побуждало поэта к путешествиям в экзотические страны: среди индейцев майя или аборигенов Океании он надеялся отыскать людей, еще сохранивших свою исконную «первобытность». Отсюда пресловутое «язычество» Бальмонта, его мировосприятие «язычника», ощущающего свое родство с природными силами, желающего слиться с мировыми стихиями, раствориться в них. Красочный и «огненный» мир, открывавшийся ему в путешествиях, поэт воспринимал как противовес скучной и «серой» Европе, населенной рационально мыслящими «буржуа».
Сходными представлениями отличались в конце XIX века и другие европейцы, остро переживавшие кризис современной культуры (достаточно вспомнить Поля Гогена). В России же подобные настроения стимулировали интерес к русскому сектантству (хлыстам, скопцам). Этими настроениями был захвачен и Бальмонт (равно как и другие символисты: Мережковские, Блок, Андрей Белый).
Недоверие к современной цивилизации и пристрастие к «древности» Бальмонт сохранил до конца своих дней. Его «религия» была, однако, столь же изменчивой, как и сам поэт. Одно время он называл себя даже «огнепоклонником» (наподобие древних индусов). Тем не менее Бальмонт оставался человеком своего времени, воспитанным в определенных условиях. «Язычество» сочеталось в нем с почитанием христианских ценностей, восхищение древними религиозными обрядами не препятствовало посещению православной службы (особенно в 1920-е и 1930-е годы). Говоря о Бальмонте, невозможно найти какую-либо «константу», характеризующую его взгляды в тот или иной период. Постоянным в Бальмонте было лишь одно: его непостоянство.
«После революции 1917 года Бальмонт все чаще обращается к жанру очерка»
Помимо Бальмонта-поэта и Бальмонта-переводчика существует еще один, хотя и менее известный Бальмонт — прозаик, критик и публицист. Бальмонт оставил после себя ряд прозаических произведений (рассказы, автобиографический роман «Под новым серпом», лирическую пьесу «Три расцвета»), а кроме того — множество статей, очерков и рецензий. В ранние годы поэт писал в основном статьи, посвященные авторам, которыми увлекался и которых переводил, высказывал своим мысли об искусстве. Эту линию венчает книга «Поэзия как волшебство» (1915) — своего рода трактат о сущности лирической поэзии.
М. А. Дурнов. Бальмонт в Париже. 1901 год
Изображение: wikimedia.commons
После революции 1917 года Бальмонт все чаще обращается к жанру очерка, написанного на злобу дня. Оказавшись в эмиграции и вынужденный зарабатывать на жизнь, в первую очередь, литературным трудом, Бальмонт охотно занимается журнальной публицистикой, пишет мемуарные или путевые, новогодние или пасхальные очерки, рассказывает о собственной жизни на берегу Атлантики, славит своего близкого друга Ивана Шмелева и т. д. С той же легкостью, с какой он писал стихи, Бальмонт мог в течение одного дня начать и завершить очерк в несколько страниц. Количество текстов, опубликованных им в те годы в русских газетах «Сегодня» (Рига) или «Последние новости» (Париж), достаточно велико; среди них — немало ярких политических выступлений, например, открытые письма Бальмонта 1927–1928 годов к Ромену Роллану или Кнуту Гамсуну (в связи с анонимным письмом-воззванием советских писателей, проникшим на Запад) или его заявления в поддержку Литвы (в литовско-польском конфликте 1920-х годов). Несколько очерков Бальмонта были изданы в 1924 году в книге «Где мой дом»; в действительности их намного больше. Желательно было бы их собрать и выпустить отдельным изданием — это открыло бы нам поэта с новой и подчас неожиданной стороны.
«Для большинства читателей Бальмонт был и останется автором немногих стихотворений»
В течение десятилетий Бальмонт и его творчество были преданы в нашей стране забвению. Не слишком востребованным оказалось его наследие и в последнее время. При этом никто не подвергает сомнению тот факт, что Бальмонт — поэт «первого ряда», «классик». Почему так случилось?
В советское время это было естественно: Бальмонт не мог получить у нас права гражданства как поэт-эмигрант, яростный противник всего советского. Нельзя, впрочем, сказать, что он принадлежал к числу «запрещенных»: его издавали, но в выверенных дозах. В новейшее время возобладали причины другого рода. Собрать и тем более издать всего Бальмонта — задача невероятной сложности. Бальмонт оставил после себя десятки, если не сотни томов: стихотворные сборники, множество прозаических текстов, переводы. До сих пор далеко не все им написанное напечатано (да и к тому же — не равноценно по качеству). Велико и эпистолярное наследие поэта. С этой точки зрения Бальмонт принципиально отличается от такого, скажем, поэта, как Осип Мандельштам, все стихотворные произведения которого без труда умещаются под одним переплетом.
Бальмонт обладал огромным импровизационным талантом; он писал иногда по нескольку текстов в день. Следует ли стремиться к тому, чтобы издать полное собрание сочинений Бальмонта? Возможно, это имело бы смысл для академической истории русской литературы. Однако для большинства читателей Бальмонт был и останется автором немногих стихотворений, а то и отдельных строк, подкупающих либо своим вдохновенным пафосом («Я на башню всходил, и дрожали ступени…»), либо своей мягкой задушевностью («Есть в русской природе усталая нежность…»). Эти стихи, безусловно, входят в золотой фонд русской поэзии.
Бальмонт — неровный поэт, и написанное им во всем объеме может представлять интерес исключительно для специалистов. Тем не менее в последнее время немало сделано для того, чтобы расширить наше представление о Бальмонте. Появилась первая биография поэта (авторы: П. В. Куприяновский и Н. А. Молчанова), двухтомная библиография его произведений и литературы о нем. Появились комментированные издания отдельных сборников, переписки, воспоминания о поэте. На родине поэта, в Шуе и Иванове, работает коллектив специалистов, ежегодно издающих научно-популярный литературно-художественный альманах «Солнечная пряжа» (к настоящему времени вышло десять выпусков).
Все это позволяет надеяться, что Бальмонт — удивительный и единственный в своем роде русский поэт — займет однажды подобающее ему место на отечественном литературном Парнасе.