Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Социология науки и дружба с Теодором Шаниным
Я принимал участие во многих проектах, связанных с социологическим исследованием мотивов и намерений профессиональной деятельности научных кадров. Это были печальные и азартные 1990-е. Один из проектов, затрагивавший проблему адаптации ученых к новым социально-политическим и экономическим условиям в Академии наук, мне особенно понравился по своей географии. Он был придуман мной в 1998 году. За одну часть проекта отвечал руководитель хабаровского научного центра академик Вячеслав Михайлович Бузник, я руководил группой и занимался своими задачами в Новосибирске, в Петербурге руководил Даниил Александрович Александров, а в Берлине — профессор Герд Петржинский. Тогда восточные немцы после объединения страны тоже попали в очень сложную ситуацию: многие из них потеряли работу и лишились своего социального статуса. По моей просьбе общим куратором проекта стал профессор Манчестерского университета Теодор Шанин. Кажется, получилось достаточно интересно. Основной массив работы лег на мои плечи — я сводил данные и делал отчеты, а Шанин курировал. С тех пор у нас с ним сложились почти дружеские отношения. В частности, он поддержал мой проект полевых социологических исследований в США в 2002-м, когда я за полгода объехал на автобусах половину их регионов и посетил около ста городов.
Уход из Академии наук и переезд в Москву
Потом у меня произошла неприятная ситуация с президиумом Сибирского отделения РАН. Все это было накануне пятидесятилетия отделения, и руководство в рамках подготовки к знаменательной дате решило, что подведомственная ей лаборатория анализа развития науки, заведующим которой был я, должна написать биографии всех академиков и членкоров. Узнав об этом, я наивно пытался возразить, что вообще-то мы занимаемся наукой, а не жизнеописанием ученых. Ответка не заставила себя ждать, и вскоре меня начали активно выдавливать из Академии, что в конце концов и произошло. Одновременно как-то без моего ведома расторгли срочный контракт в НГУ, но тогда, в пылу проблем, я на это явное нарушение ТК даже и внимания не обратил, потому как тогда же развелся с женой и лишился жилья, которое отошло бывшей супруге. Ни семьи, ни дома, ни работы, ни средств к существованию. Только двое сыновей и велосипед.
В этот сложный момент меня спас Симон Гдальевич. Он где-то в 2000-х, когда работал в Администрации Президента, нашел меня. Ему нужна была различная информация об ученых, поскольку тогда шла довольно активная борьба власти с Академией наук. Симон мне сказал: «Чего тебе терять теперь? У тебя же ничего нет. Переезжай в Москву, создадим кафедру в Вышке, будем чего-нибудь делать».
Таким образом я оказался в ВШЭ. Кордонский придумал кафедру местного самоуправления — то есть того, чего нет. Все вроде пошло хорошо, но тут на меня неожиданно навалилась груда административных обязанностей. По инициативе Симона Гдальевича меня назначили заместителем заведующего на кафедре, и на этой должности я отвечал за всю рутинную работу. А заодно меня провели первым заместителем декана факультета, где на мою голову свалились куда более объемные обязанности. Одновременно с этим я стал заместителем заведующего Лабораторией муниципального управления. Нагрузка в совокупности была тяжелейшая, из-за нее я перестал публиковаться и писать. Каждый день проходил за административной работой. Параллельно с этим я неожиданно для себя женился, а потом и дети пошли.
С Симоном Кордонским, 2004. Фото со страницы Юрия Плюснина в Facebook
Белое море и низовые сообщества
Впервые я оказался на Белом море как студент, где два сезона изучал поведение утки гаги и чайковых птиц под руководством Виталия Витальевича Бианки. В студенческие годы он был моим основным учителем по биологии, а Сагатовский — по социологии.
В начале 1990-х на фоне повального увлечения политологией я решил продолжить полевые наблюдения самостоятельно. Благо появились научные фонды как новая форма финансирования исследований, не привязанная бюрократически к институтским программам. Я решил: раз мы живем в такое интересное время, надо посмотреть, что творится в нашей стране и как ее жителям удается выживать в новых условиях. У меня было два направления полевых исследований. Одно из них — Белое море и беломорские сообщества, второе — Сибирь.
Почему Белое море? Я ведь жил в Новосибирске, а, как говорил мне руководитель нашей гуманитарной науки академик Деревянко, «Русский Север — не наш регион исследований». Но видимо, по причине бытовых трудностей у меня вдруг возникло непреодолимое желание покататься на Белом море под парусом. Впрочем, реализовать этот амбициозный план было непросто ввиду отсутствия денег. Выходом стали появившиеся в стране гранты: сперва соросовские, затем возник РФФИ, потом из него вышел РГНФ. Я стал методично подавать заявки на экспедиции в самые разные места, и каждый год обязательно на Белое море. Таким образом я провел там семь полевых сезонов за изучением сельских и в меньшей степени городских провинциальных сообществ. Вообще экспедиции всегда были важнейшей составляющей моей исследовательской работы. Я прекратил это дело только в 2020 году, а прежде на протяжении 40 лет своей жизни стабильно посвящал по 100–150 дней в году полевым работам.
На основе собранного по беломорским берегам материала я написал книжку «Поморы. Население побережий Белого моря в годы кризиса, 1995–2001», она была издана в 2003-м. Потом был большой проект Московского общественного научного фонда, по результатам которого у меня вышла книга под названием «Малые города России. Социальная характеристика населения в 1999 году». Обе эти работы — сугубо эмпирические, поэтому выглядят необычно в сравнении с классическими научными монографиями, напоминают отчеты скорее. В них я намеренно избегал обращения к разным западным «теориям». Мне не хотелось лепить их к работе в качестве красивых этикеток, а потом привязывать к ним свои полевые наблюдения. Я решил, пусть лучше будет просто эмпирический материал, который потом может понадобиться, а всякие «теории» здесь ни к чему. Думаю, большинству нормальных социологов такие монографии-отчеты неинтересны, и они их избегают. Там нет отсылок и обобщений, зато есть материал, полученный «своими ногами и глазами», как бы моментальный срез живой жизни.
Вообще мне всегда были интересны низовые местные сообщества. В их числе народы Севера — это ведь почти всегда тесно связанные изолированные группы. В гораздо меньшей степени меня интересовало городское население, представляющее собой даже не сообщество, а просто популяцию атомизированных людей.
Работа с Фондом «Хамовники»
С Александром Клячиным я познакомился в 2006 году с подачи Симона Гдальевича. Мы встретились, чтобы обсудить концепцию будущего Фонда социальных исследований «Хамовники», и в скором времени приступили к первым исследованиям в его рамках. Первый проект, как я помню, был про бедность. Мы собрали в семи крупных городах по исследовательской группе, их задачей было подготовить материалы по заданной теме. В итоге мы выяснили, что бедных в России нет. Люди, нуждающиеся материально, не считают себя бедными.
После этого был второй проект — по муниципальному здравоохранению, к реализации которого мы подключили более 30 студентов и аспирантов (спустя несколько лет муниципального здравоохранения не стало, но остались интересные наблюдения о «системе народного здравоохранения», которые затем были обобщены в двух монографиях). Первый год этот проект вел я, но затем отошел, поскольку сумел убедить Кордонского в важности проблемы отходничества. К проекту изучения современного отходничества я подключил четырех моих аспирантов, которые за три года экспедиций собрали громадное количество материалов: нам пришлось объехать почти сотню малых городов в Европейской России и взять интервью у более чем полутора тысяч отходников и членов их семей. Параллельно я начал исследования по социальной структуре провинциального общества, которые в результате растянулись только официально с 2011 по 2015 год, а реально я отчитался по проекту только в 2021 году. Это был самый трудный, но и самый успешный мой проект.
Итогом пятилетнего проекта по изучению отходничества стала книга «Отходники», вышедшая в издательстве моего старшего товарища Леонида Яновича «Новый хронограф». Результаты этого проекта изрядно повлияли на общественность. Люди узнали много нового про теневую занятость, в частности вскоре появилось ныне всем известное понятие «самозанятый». Я тут же решил, что книгу надо обязательно перевести, и нашел подходящее для этой цели немецкое издательство Ibidem-Verlag. Мама нашего сотрудника Юлия Казанцева сделала перевод, и вскоре наш труд стал доступным для зарубежного читателя. Монография даже была номинирована на премию Американской социологической ассоциации как лучшая книга по проблеме трудовой миграции. Потом Симон Кордонский опубликовал в том же издательстве свою книгу о сословной структуре России, и Юлия Крашенинникова — сразу вслед за ним. То есть немцы одну за другой издали три наши книжки, выпущенные при поддержке фонда «Хамовники».
По завершении проекта про социальную структуру провинциального общества в 2015 году мы начали сотрудничать с издательством Springer в рамках серии, посвященной трансформациям политических систем. Редактор серии Александр Юльевич Чепуренко предложил Кордонскому и мне подготовить текст по теме трансформации провинциального российского общества. Спустя год Симон Гдальевич по своим причинам вышел из проекта, мне же, поскольку я уже подписался как исполнитель, ничего не оставалось делать, кроме как продолжить работу в одиночку. Все это продолжалось довольно долго, закончить удалось лишь спустя три года. Ковидный затвор сильно помог.
Когда все было готово, я попросил у издательства разрешение опубликовать свою книжку и на русском языке. Получив согласие, я немного доработал текст, сильно сократил его, и в апреле прошлого года вышел русский вариант книги. Надо признаться, что на фоне спецоперации я до последнего момента опасался, что Springer может отказаться от публикации моего исследования, но, к счастью, все обошлось.
Как это обычно бывает в моей жизни, опыт работы в «Хамовниках» оказался весьма разнообразным. С точки зрения парадигмального ученого это была хаотичная деятельность: то за одно возьмусь, то за другое, то за третье. Но на самом деле во всем этом хаосе всегда присутствовали стержневые линии — вне зависимости от непосредственного предмета исследования.
Фото со страницы Юрия Плюснина в Facebook
Неизданное
В молодости я любил говорить, что написанного текста у меня метр сорок от пола. Сейчас материала гораздо больше, и значительная часть этого массива до сих пор не опубликована: что-то доведено до конца, что-то нет.
Меня по-прежнему не оставляет мысль издать мои старые психологические записи — в отличие от социологических, они не устаревают. В них я размышлял над механизмом бессознательного выбора молодыми людьми жизненного пути в соответствии с их темпераментом и характером. Оказалось, что юноши выбирают такой путь во взрослую жизнь, который максимально соответствует чертам их личности. Но выбор этот бессознательный, по принципу «рыба любит, где глубже...». В ходе этих изысканий я провел несколько наблюдений-экспериментов на молодых парнях, чтобы выяснить, кто кого выбирает в качестве друга. У меня была выборка из трех групп: студенты-математики; курсанты военного училища, будущие диверсанты; и, наконец, молодые заключенные-рецидивисты. Оказалось, что ребята в каждой из групп очень отличаются друг от друга по особенностям темперамента, характеру и установкам. Оказалось, что их легко можно интерпретировать таким образом: свой жизненный путь в тюрьму, в науку или в армию они выбрали в соответствии со своими личностными особенностями. Эти исследования я нигде не публиковал, разве что представлял их материалы на одной международной конференции в середине 1990-х.
Еще у меня был опыт эмпирического исследования такой проблемы, как «мужская дружба». Я написал об этом несколько статей, где разбирал, на каких основаниях мы выбираем себе друзей. Среди них выделяются три: биологическое и социальное основания — это подобие, сходство двух друзей; а вот психологическое основание — это как раз комплементарность, дополнительность черт темперамента и характера. То есть друзья должны быть схожи по биологии, воспитанию, ценностям, социальным установкам, но различаться по личностным особенностям.
«Идея хуже, чем маргинальная»
Одна из моих основных идей заключается в том, что российское провинциальное общество на самом деле неизменно. Оно очень стабильно, меняется лишь экономическая структура вокруг. Экономическое поведение (конечно, подразумевается неформальная экономика) — это как бы адаптивная подсистема сообщества. Но мои немецкие издатели очень хотели, чтобы я, наоборот, написал об общественной динамике и каких-то радикальных изменениях, случившихся за 30 лет новой, постсоветской жизни. Для них очень важно само представление о том, что общество меняется вместе с политической системой. Да фиг вам оно изменится!
Другой важный сюжет я затронул в диссертации «Инвариантные управленческие структуры в бихевиоральных системах», то есть в системах с поведением. Грубо говоря, общество — это бихевиоральная система, в которой индивиды — некие автоматы, которые, равно как и сама система, обладают неким специфическим поведением и способны на отклик. В любых таких системах всегда спонтанно формируется управленческая подсистема, имеющая инвариантную структуру, то есть некое неизменяемое ядро. Не имеет никакого значения, рассматриваем ли мы папуасов, пигмеев, англичан или русских — все равно во всех подобных обществах имеется инвариантный компонент. То же самое касается и высших животных.
Еще один интересный для меня сюжет связан с моей первой монографией «Проблема биосоциальной эволюции» (М.: Наука, 1990), которую в будущем я планирую буквально переписать заново. Главную идею этой работы я постарался изо всех сил закамуфлировать, чтобы она была видна лишь самым внимательным читателям. Основной мой посыл заключался в том, что никакой социальной эволюции не существует — это выдумка, миф, ставший за 300 лет истиной. Биологическая эволюция, возможно, и есть — существует соответствующая теория со своими научными основаниями. Технологическая эволюция есть, она очевидна всем нам — мы видим ее своими глазами. Социальной же эволюции нет, то есть структура наших отношений неизменна, она инвариантна.
Это можно назвать теорией «социального архетипа»: я разработал и соответствующую аксиоматику, и базовые теоремы, и правила вывода. А следствием из нее является как раз положение об отсутствии необратимых изменений, приводящих к «улучшению» общества, сиречь прогрессу. Суть в том, что в любой социальной системе, неважно, идет ли речь о высших животных или людях, есть архетипические компоненты, которые неизменны при любых обстоятельствах. Косвенным подтверждением этому служит известное положение, выдвинутое, насколько я знаю, Марком Блоком и вслед за ним Фернаном Броделем: в обществе ничего не теряется, а то, что со временем исчезает безвозвратно, как нам кажется, в новых обстоятельствах может «вспомниться» и возродиться. Это положение я дважды подтвердил эмпирически: описав в 2010-х возрождение феномена отходничества, сто лет как забытой формы сезонной трудовой миграции в России, а в 2014-м мы вместе с Кордонским обнаружили и подробно описали феномен «рассеянных мануфактур» в наших малых городах — формы экономического поведения, уже более двухсот лет как «забытой».
Фото со страницы Юрия Плюснина в Facebook
По сути, речь идет о теории аэволюционизма — об инвариантной и архетипической структуре общества. Если коротко, она состоит из четырех видов социальных отношений, которые определяются необходимостью адаптации, жизнеобеспечения и самосохранения этой системы. Суть таких отношений я попытался сформулировать в эпиграфе моей будущей книги: «Соседям и родичам, соузникам и друзьям». То есть речь идет об отношениях соседства, отношениях родства, отношениях на основании субординации и координации деятельности и, наконец, реципрокных альтруистических связях индивидов (так называемые мужские союзы, или альянсы).
Каждый из четырех базовых видов отношений задает свои социальные институты. Причем, помимо базовых институтов, есть и вторичные, возникающие на пересечении первых. Базовые институты существовали, существуют и будут существовать всегда в разных формах, определяемых внешними обстоятельствами.
Эта схема мне нравится. С 2004 года я пытаюсь изложить ее связно, но мне не хватает слов, чтобы изложить свои идеи так, чтобы получилась именно логически обоснованная теория, а не «социологическая концепция» (по-моему, всегда являющаяся выдумкой, зачастую основанной на метафоре). Ну и чтобы текст не вызывал автоматического отторжения, ведь мы уже столько веков погружены в эволюционистскую веру. Я был очень удивлен недавно, когда посмотрел в сети и узнал, что первоначальный вариант моей книги до сих пор читают и цитируют, ведь ее идея, прямо скажем, хуже, чем маргинальная. На протяжении последних трех сотен лет нас воспитывали в том ключе, что человек неукоснительно двигался от родового строя к феодальному и т. д. — к некой окончательной стадии общественного прогресса... Да нет же! Никакой социальной эволюции не существует. Природа человека неизменна, говаривал Платон вслед за Сократом. Но также неизменна и социальная природа.
Где-то полгода назад я наткнулся на текст одного питерского социолога, который упоминал немецкого исследователя Леопольда фон Визе, говорившего подобные вещи еще в 1930-х. Я тут же нашел этого автора и попросил его прислать более подробную информацию, но тот не смог ничего найти. Я изучил все материалы фон Визе, которые смог достать, — и все безрезультатно. Попросил поискать какие-нибудь подтверждающие сведения моих приятелей из Мюнхена — они тоже ничего не могут найти. Вполне возможно, что он выдвинул этот тезис где-то в дискуссии, мимоходом. Может быть, у него где-нибудь на одной страничке такое написано, о чем теперь иногда вспоминают. Я бы очень хотел это найти, чтобы у моей теории была хоть какая-то внешняя поддержка. Конечно, всегда можно опереться и на индийское, и на китайское социально-философские учения, но с европейской точки зрения это будет ненаучно.
«Социальная структура провинциального общества»
Последняя моя книга, «Социальная структура провинциального общества», — это в некотором смысле результат сорока лет работы и наблюдений. Изначально я готовил ее как отчет по проекту фонда «Хамовники», который завершил в конце 2015 года. Исходно планировался довольно краткий текст, на 7–10 листов. Но по ходу дела я доставал все больше материалов из загашников, анализировал их и видел, что они не нарушают цельности исследования. За эти семь лет разработал десятка два схем и оглавлений, многократно поменял их, текст каждой главы переписал по пять и более раз (одну главу девять раз переписывал). Как уже говорилось выше, помог полуторалетний «ковидный затвор». Занятия в университете все онлайн, никаких административно нагруженных встреч, поездок нет — сиди и пиши. Так и сидел я на веранде у себя в усадьбе, в Кологриве, да писал, между делом копая землю, сажая картошку, занимаясь дровами и снегом. Текст вышел большой, почти на 30 листов, но я сократил его до 20, поскольку там было слишком много экономики.
Фонд «Хамовники» профинансировал публикацию, а издательство Common Place учло мои консервативные пожелания и выпустило книгу с отличной, на мой взгляд, редактурой, в прекрасном качестве и правильном формате. А после выхода книги вдруг оказалось, что делать мне теперь нечего и спешить некуда. Уже два года я не ездил в экспедиции. Зря. Пора начинать все заново.