Беседа прошла на Красноярской ярмарке книжной культуры, организованной Фондом Михаила Прохорова.
— Кого бы вы назвали маркером теорий заговора в России? Какого бы автора отметили как «евангелиста»?
— Николая Старикова и его книги о коллапсе Советского Союза, о кризисе 2008 года. О том, как Россия зависима от западных рынков. В 2008–2009 годах случился финансовый кризис, и в тот момент он публиковал свои самые известные книжки: «Запад против России. За что нас ненавидят», «Шерше ля нефть», «Кризис. Как это делается».
Этот фрейминг «Почему мы так плохо живем» и стал актуализирующим инструментом, который помог Старикову стать тем самым историком, с которым сегодня наши уважаемые коллеги спорят и видят в нем некую угрозу. Собственно, история того, как теории заговора становятся инструментом политики, инструментом мейнстрима, описана в моей книге.
Теории заговора — противоречивый инструмент, но тем не менее я убежден, что это инструмент довольно нормальный, это обычный инструмент понимания окружающего мира. Очень часто мы говорим о теориях заговора как о параноидальном феномене. Говорим, что человек, который везде видит заговор, параноик. Это не всегда так. Есть люди, которые действительно не очень здоровы, но их минимальное количество.
Самые обыкновенные люди, которые нас окружают, иногда предлагают интерпретацию событий с точки зрения заговора — какая-то тайная сила таким образом спланировала ход событий, что мы теперь все стали жить хуже. Таких людей вокруг нас довольно много. Понятно, что есть проблема медиапотребления. Того, какие программы смотрят люди, какие журналы они читают, какие сайты открывают и какой из этих языков наиболее доступен обычному человеку. И в этом плане хочется все-таки интеракции с обычными людьми в аудитории. Потому что когда мы говорим о заговоре, у нас есть скрытый страх стать параноиком.
— Как и почему рождаются теории заговора?
— Люди часто чувствуют свое бессилие. Мы бессильны бороться с корпорациями, мы зачастую бессильны изменить политическую повестку дня. Мы порой бессильны внести какие-то изменения в нашу собственную жизнь, жизнь нашей семьи, города, страны, мира. Отсюда появляются глобальные теории заговора. Например, о том, что нашим миром правит кучка людей, которых Джон Коулман называет «Комитет 300». Была такая очень популярная в 1990-е книжка.
Бессилие вынуждает человека интерпретировать те или иные события с точки зрения теории заговора. Если человек чувствует, что он может что-то изменить, человек действует. А тот, кто видит теории заговора всюду, — это человек, глубоко травмированный невозможностью что-то в этой жизни изменить.
Кстати, вот интересный вопрос. Есть ли положительные теории заговора? В нашем мозгу сразу всплывают какие-то масоны, жидомасоны, тамплиеры и прочее. Но на самом деле есть позитивные теории заговора.
Мадам Блаватская в свое время говорила про Шамбалу и про махатм, которые сидят в горах и как бы тоже управляют повесткой дня. Но они, наоборот, спасают мир от плохих вещей. Вот это, пожалуй, единственная положительная теория заговора. О ней, к сожалению, я не пишу свои книжки. Я все-таки фокусируюсь на том, как негативные теории заговора становятся частью нашей обыденной жизни, политики и медиаполитики.
— То есть вы говорите о том, как теории заговора переходят из маргинальной области в область идеологии. Как формируется не просто повестка, а современная идеология, которая базируется уже на фактах, а не на идеях о теории заговора.
— Идеи тоже всегда важны. Скажем, идея о том, что Россия находится в кольце врагов, очень важна с точки зрения того, как мы выстраиваем повестку дня. Во-вторых, это концепция, прижившаяся в России с начала XIX века и получившая развитие при Александре II из-за травмы Крымской войны и потери геополитического значения.
Она все-таки очень повлияла на то, как теория заговора стала пониматься интеллектуальным классом. Книжки о заговоре пишут люди, способные написать книжку. Или хотя бы говорить об этом или написать статью. Теории заговора — это продукт достаточно образованных людей, он изначально потреблялся и сейчас потребляется людьми, способными читать, способными написать, способными эти вещи обсуждать.
Количество образованных людей с конца XIX века росло по экспоненте. Основным каналом доставки теории заговора тогда являлись газеты и популярные детективы. Если мы возьмем, например, Америку, то очень простые книжки, детективы или любовные романы всегда были построены вокруг какого-то тайного общества. Это придавало дополнительной романтики. Но одновременно доставлялся месседж о том, что действительно существуют некие тайные силы, которые упорядочивают наш мир, дают ему определенный смысл. Придают смысл тем событиям, которые делают нашу жизнь хуже.
Когда эти два месседжа доставляются одновременно, это производит очень сильное впечатление. В этом плане Россия и Америка довольно похожие культуры. И в России, и в Америке теории заговора занимают большое место в общественном сознании и популярной культуре.
— В СССР теория заговора была вещью достаточно маргинальной, несмотря на то, что соцлагерь был в кругу врагов. Она не являлась частью идеологии, но в какой-то момент теория заговора становится привычным явлением в СМИ, в идеологическом контексте и конструкте. Когда происходит смещение с такой позитивной повестки на повестку заговора?
— В Советском Союзе было две культуры заговора. Одна была довольно диссидентская. Про нее Николай Митрохин написал книжку «Русская партия. Движение русских националистов в СССР». А вторая была официальная. Идея о том, что Советский Союз участвует в холодной войне и, собственно, деление мира на социалистический блок и капиталистический, — это прекрасный пример манихейского деления мира на добро и зло. В Америке была ровно такая же история, только наоборот. Американцы представляли себя добром, а Советский Союз — абсолютным злом.
С конца 1980-х, в перестройку, это все изменилось. Во-первых, мейнстримовая культура начала очень сильно меняться. Во-вторых, диссидентские круги, особенно правые (чаще всего мы упоминаем господина Дугина в этом контексте), стали искать свои ниши донесения информации до тех людей, которым это интересно. В 1990-е появляется огромное количество разных кружков и разных идей о заговоре. Чрезвычайно популярной была антисемитская история в 1990-е. Теория еврейского заговора была, вероятно, доминирующей.
Примерно в начале 2000-х конспирологический язык постепенно превращается в инструмент власти, Кремля. Это происходит во многом из-за Оранжевой революции на Украине. То, что произошло на территории бывшего Советского Союза, было воспринято прежде всего как угроза российскому политическому режиму. И с середины 2000-х мы видим огромное количество усилий, проделанных российскими политиками, интеллектуалами, которые начали придумывать новый язык заговора и делать его частью мейнстрима.
Хочу сказать и про историю движения «Наши» и про историю такой идеи, как «суверенная демократия» Владислава Суркова. Это все именно интеллектуальные концепты, которые помогли нормализовать язык заговора. Когда мы говорили о заговоре в 1990-е, это всегда был заговор какого-то меньшинства — вредного, страшного, опасного. Условных еврейских банкиров, олигархов. И это был способ нормализации для многих людей, травмированных экономическими реформами.
В 2000-е как бы ситуация изменилась. Но не было придумано никакой нормальной рамки, объясняющей, кто мы, россияне, такие. И тут история с заговором Запада сыграла очень важную роль. Процессы, происходившие на территории бывшего СССР, были восприняты как вторжение США и их союзников на то пространство, которое российские элиты считали своим. И вот здесь очень важную роль сыграл страх того, что в России тоже может произойти революция. И все более-менее радикальные движения правых и левых, которые говорили о необходимости сносить режим, были восприняты как некая «пятая колонна». Эта «пятая колонна» очень хорошо укладывалась в нарратив о том, что американцы лишают Россию величия, вторгаясь в ее пространство, а величие России есть часть национальной идентичности. Поэтому мы должны защитить нашу идентичность, иначе станем жертвами заговора. Таким образом этот язык в политике и нормализовался.
— В России 74% всего бизнеса и всех доходов приходятся на государственный сектор, говорить о заговоре меньшинства сложно. Можно ли считать, что источником рождения теории заговора стала некая травматическая ситуация, которая ей предшествовала?
— Теория заговора попала в российский политический и культурный мейнстрим во многом благодаря травме 1991 года. Когда Советский Союз исчез, это стало сюрпризом и для элит, и для обычных граждан. Была страна, а потом ее вдруг не стало. Это, безусловно, была травма, травма потери миссии, травма непонимания того, что будет дальше. Глеб Павловский в 1995 году назвал Россию «слепым пятном». То есть непонятно, что со всем этим делать. А в 2000-е это понимание было достигнуто.
Здесь мне бы хотелось поговорить про другую травму. Мы часто говорим об антизападных теориях заговора и травме 1991 года, с которой элиты до сих пор не могут толком справиться. А ведь травма сообществ либерально мыслящих людей, ставящих себя в оппозицию существующей власти, это ведь та же история. Это травма 1993 года, когда президент Ельцин, на которого надеялись, разрушил надежды, расстреляв легитимно избранный парламент. В 1996 году тот же самый Ельцин выбрался и стал президентом после того, как была проведена очень эффективная и очень страшная пропагандистская кампания, которая затоптала Геннадия Зюганова и нарушила ход демократической истории.
— Дальнейшая смена власти не была столь травматичной?
— В меньшей степени. Когда мы обсуждаем 1999 год, мы не обсуждаем его настолько драматически, как мы обсуждаем 1993-й или 1996-й. Для демократически настроенного электората травмой являются события именно тех лет. Мы вкладывались эмоционально, политически, финансово в этого президента, и куда мы пришли из-за этого? Это травма несбывшихся мечт...
— А виноват какой-то заговор, о котором мы не знаем...
— Заговор КГБ. Прекрасный в этом смысле пример — Олег Кашин*Признан властями РФ иноагентом.. В 2013 году у него была статья на «Свободной прессе». Он написал про то, как нам воспринимать членов координационного совета оппозиции. И перебирая членов КСО, Кашин — то ли в рамках троллинга, то ли абсолютно серьезно — находит причину провала оппозиции. Там сидит Ксения Собчак. А кто такая Ксения Собчак? Ксения Собчак — дочь Анатолия Собчака. А кто же был такой Анатолий Собчак и какова его роль в уничтожении СССР? Он работал профессором в Ленинградском государственном университете, в котором все было фильтровано КГБ. И Владимир Путин ведь у него служил. А теперь Владимир Путин стал президентом. Теперь нескончаемый заговор повторяется в лице Ксении Собчак.
Страх КГБ — это, безусловно, фобия. Но, как и любой страх или любая теория заговора, он основывается на каких-то фактах. У ФСБ действительно большая власть в стране, поэтому каждый может стать объектом преследования и слежки. Вера в заговор становится способом рационализации страха.
— Мы видим, что медиа довольствуются заговором не только в России. Например, то, что сейчас происходит в Америке с выборами Трампа, с его критикой. Те же самые конспирологические предположения.
— Это во многом те же самые процессы. Лидеры мнений объясняют сложившуюся ситуацию в стране или в мире через популистское разделение на своих и чужих. Популизм не всегда плох. Иногда это способ выразить проблемы того или иного сообщества. Другой вопрос, что, как правило, к такого рода месседжу прибегают достаточно часто люди, которые просто хотят, как Дональд Трамп, получить власть путем поляризации общества.
Что мы видим в Европе? Например, история с брекзитом, когда британцы в 2016 году решили выйти из Евросоюза. Каковы были идеи популистов, призывавших голосовать за брекзит? Первая была довольно банальная: давайте выгоним всех эмигрантов из Великобритании. Вторая же была более конспирологическая: нами правят безликие чиновники из Брюсселя, давайте возьмем власть в свои руки, давайте сами будем разбираться с жизнью в Великобритании.
То же самое, когда Трамп говорит: «Сделаем Америку вновь великой». То же самое, когда Германия говорит: «Давайте снова сделаем Германию белой». Или когда говорят: «Давайте восстановим величие России, чтобы она снова разделяла мир на два лагеря, и снова войдем в мировое сообщество великих наций».
Мы не проговариваем травму, мы ее решаем через противопоставление себя другим. Британцы это сделали в противопоставление чиновникам в Брюсселе. Когда я разговариваю с обычными британцами и оказывается, что мой собеседник голосовал за брекзит, я спрашиваю: «Скольких чиновников хотя бы в своем городском совете ты конкретно знаешь?». Конечно же, нисколько. Но идея очень понятная. Есть некие тайные силы, кто бы они ни были, которые нашу жизнь делают хуже. Поэтому давайте от них как-нибудь избавимся и возьмем власть в свои руки. Но власть все равно в свои руки не берется. Как мы видим по брекзиту, в Великобритании становится все хуже и хуже. Популистский язык заговора помогает выиграть тактически. Но в длительной перспективе это дорога в никуда.
— Но сторонники Хиллари Клинтон конкретно говорили, что Трамп пользовался помощью из России. Типичная история о том, что человек стал президентом неправильно, несправедливо, обманным путем. При помощи сговоров и заговоров.
— Историю о том, что Трампа выбрали русские, я считаю огромным комплиментом сегодняшней России. Страна действительно стала великой. Шучу, конечно.
Довольно забавная произошла история с моим приятелем Алексеем Ковалевым. Он был в Америке сразу же после выборов Трампа, когда начались разговоры о том, что Трамп даже не шпион, его в медиа представляли просто как марионетку. Алексей подошел к протестующим, которые держали плакаты с хаотично написанными русскими словами. Там не было никакого смысла, просто буквы из кириллицы. Алексей сказал им: «Я русский, давайте поговорим о Трампе». На что человек, к которому он подошел, ответил: «Нам неинтересно. И стой здесь, а мы дальше будем протестовать».
Образ России, использованный Клинтон, чтобы лишить Трампа легитимности, — это технология поляризации общества. То же самое делал и Трамп. Он утверждал, что Клинтон представляет собой посланника безликих финансовых олигархических структур, которые правят Вашингтоном. А простому американцу эти элиты чужды, от них надо избавиться. Вот, собственно, что он использовал в своей кампании. Достаточно успешно, как мы видим.
Это показывает, насколько мощным политическим инструментом может быть теория заговора. За несколько месяцев она может разрушить легитимность любого общественного деятеля. Абсолютно любого. Это может быть политик первого уровня, ученый или оппозиционер. Вы можете продолжить этот ряд.
— Часто то или иное решение властей просто невозможно объяснить логически, и человек объясняет его заговором. Он не может согласиться с безумием или меркантильным экономическим расчетом, чтобы объяснить для себя то или иное событие — будь то увеличение пенсионного возраста или рост цен на бензин. Он защищает себя, придумывая заговор. И это такая позитивная форма шизофрении. Вещь, которая помогает человеку жить.
— Мы давно хотели провести такой эксперимент. Я каждый день открываю прессу, читаю разные СМИ, а потом пытаюсь составить шаржевый портрет, как бы это интерпретировал конспиролог. Ведь так или иначе каждый из нас ловит себя на мысли, что все это как-то подозрительно, ищем, кому это выгодно. И это действительно способ рационализации и объяснения себе самому сложности мира.
Когда ты начинаешь что-то организовывать (например, книжную ярмарку), у тебя вроде бы есть четкий план. А потом, когда ты приступаешь к делу, ты понимаешь, насколько это все сложно. Сколько возникает проблем, маленьких и среднего масштаба, которые ты никак не мог предугадать. Теперь подумаем, как тогда рептилоидам удается управлять восемью миллиардами людей.
Придумавший их Дэвид Айк собирает стадионы по всей Европе. В мире конспирологии он как группа U2, его выступления длятся по 10 часов. Я очень хотел попасть на его шоу, когда он ездил по Британии, но, к сожалению, выступление отменили. Он, например, приезжал в Таллин. У меня друзья тоже не попали, потому что билеты распродали очень быстро.
Айк не начинает шоу с того, что миром правит ящерицы. Он начинает ровно с того же популистского захода. Ребята, давайте подумаем, почему наша жизнь стала такой. Смотрите, банковский кризис. Его кто сделал? И дальше он начинает развивать. Он работает как хороший бизнес-тренер. Как тот замечательный человек, который недавно приезжал в Москву и на стадионе выступал.
За полтора часа он объясняет устройство общества. Вами управляют очень богатые люди. Вы не можете с этим ничего сделать. Они спланировали кризис. Они придумали это. Они придумали то. А вот медицинские исследования. Смотрите, рак проявляется там. А почему? И через полтора часа он переходит к теме ящериц. В этот момент часть аудитории на это с большим удовольствием ловится.
— То есть он предлагает простую ясную модель, которую можно объяснить в трех абзацах? Которая объясняет всю ситуацию в мире?
— И он ее объясняет очень простым языком, доступным любому человеку. Здесь нет как раз тех самых заумных интеллектуалов, которые бы просили прочитать книгу или просмотреть 150 ссылок. Достаточно записать качественное видео или сделать блог, и все будет хорошо.
— Но ведь теории заговора — это какой-никакой анализ, попытка связать факты, как-то объяснить. Даже если между какими-то событиями и фактами на самом деле связи нет.
— Что же это такое? Это недостаточное критическое мышление? Или сильно критическое мышление. Теория заговора может быть одним из вариантов объяснения событий, но мы живем в мире более-менее рациональном, поэтому можем мыслить критически и составлять логические цепочки. Не может быть, чтобы из-за Обамы в Томской области прорвало трубу. Но, вероятно, найдется человек, который в это поверит.
Возьмем более реальный пример. Повысили цены на бензин. Кто это сделал? Кто контролирует цены на бензин? Наверное, элиты. Мы не чувствуем себя частью этих элит. Нас эксплуатируют. Мы не являемся той частью общества, которая действительно может что-то определить. И повышение цен на нефть лишь одно из проявлений того, как плохо и несправедливо мы живем. И из этой среды тоже может появиться популистский лидер, который сможет все хорошо объяснить и мобилизовать сообщество. В этом плане теории заговора абсолютно универсальный инструмент, который одинаковым способом могут использовать и Владимир Путин, и Алексей Навальный*Признан властями РФ террористом и экстремистом. Но только Навальный не использует теории заговора, потому что он как раз боится, что его назовут параноиком.
— Открытость информации является ли защитой от теории заговора или, напротив, обилие и порой недоброкачественность только путают?
— Мне бы хотелось сказать, что да. Транспарентность, прозрачность неких процессов помогает избежать разных вопросов. По отношению, например, к власть предержащим. Но ведь государство сформировано таким образом, что у него всегда есть границы того, что должно быть секретно, а что нет. Упомянем еще раз Барака Обаму. Ему верили, он производил впечатление очень честного человека, принимавшего хорошие законы. Появляется Эдвард Сноуден и рассказывает, что американское государство шпионит вообще за каждым. И даже человек по природе своей доверчивый, убежденный в прозрачности политических процессов, оказывается обманутым. Представьте, как теперь этот человек будет воспринимать слова, лозунги, призывы и действия власти в том или ином государстве. Скорее всего, теперь человек уже не будет верить транспарентности. Недоверие станет тем драйвером, который не позволит транспарентности быть убедительной.
— Между предположением и расследованием есть различия. Как отличить конспирологию от криминалистики?
— Режиссер Майкл Мур — хороший пример того, как активист расследует стрельбу в школе «Колумбайн» или теракт 11 сентября и критикует элиты. Только он их критикует с точки зрения леволиберальной позиции американского интеллектуала. Для него и для многих 11 сентября оказалось поворотным моментом, после которого культура заговора тоже стала мейнстримом. Как власти при Буше ответили на расследование теракта? Что было сделано потом? Операции в Афганистане, Ираке для многих американцев стали горьким опытом.
Вторжение в Ирак объяснили тем, что там было химическое оружие, которого на самом деле не было. Для многих в Америке это действительно стало очень важным аргументом, чтобы больше не доверять элитам ни при каком раскладе.
— Если детектив должен выяснить истину, найти убийцу, то конспиролог должен предположить, кто является убийцей. И его предположение может быть истинным или нет...
— Про это даже есть классная книжка социолога Люка Болтански. А литературовед Тигран Амирян на основе Болтански пишет про детектив. Вместе с романами как часть детективной истории распространялись конспирологические идеи. То есть их авторы занимались тем, что сейчас делают таблоиды. Таблоидная культура сегодня — это книжная культура дешевых изданий конца XIX — начала XX века.
Когда автор пишет текст, он ориентируется на аудиторию. Сейчас аудитория потребляет таблоидный продукт. Когда журналист пишет текст для таблоида или сайта, он ожидает эффекта от своего текста. И тут уже встает вопрос журналистской этики.
Приведу пример из жизни. Зимой-весной 2018 года в британских университетах были забастовки преподавателей, потому что изменился способ отчисления денег в университеты и в пенсионный фонд. Стали работать дольше, а платить пенсии нам стали меньше. Мы пришли на забастовки, я сам ходил на пикет с плакатом.
Идет первая неделя забастовок. Газета «Таймс» печатает по этому поводу колонку. В моем понимании редакция должна дать задание журналисту и накопать достаточно материала, и уже через месяц газета может себе позволить напечатать колонку. Но «Таймс» публикует статью — внимание! — на основе одного видео, опубликованного на ютубе в 2011 году.
На нем один из лидеров университетских профсоюзных работников призывает устроить забастовки по всем английским университетам, чтобы университетские элиты нас услышали и пересмотрели договор, по которому мы работаем. Потому что мы являемся главной страной, которая проигрывает в реформе университетов. И это действительно так. Английский преподаватель за 30 лет реформ потерял в доходах примерно в 10 раз. Профсоюзный лидер об этом напоминает и действительно говорит, что мы должны устроить череду забастовок.
Журналист берет это видео и пишет: «Еще в 2011 году лидер профсоюза признался в том, что через 7 лет они устроят эти забастовки». И это исходит от главы департамента журналистских расследований ведущей британской газеты.
И это абсолютно нормально. «Таймс» является представителем определенного взгляда элит на тот или иной процесс. Понятно, они критически относятся к тому, что делает Путин. Но как только надо критически относиться к тому, что делается внутри Великобритании, — всё.
— По каким критериям можно определить теорию заговора? Не ставили вы себе такую задачу в книге?
— Нет строгого понимания того, что может быть теорией заговора, что может способствовать появлению заговора. Нарратив, допустим, книжки может быть конспирологическим, может быть неконспирологическим. Возьмем Пелевина или сериал какой-нибудь. Например, условные «Спящие» — четкая конспирологическая конструкция.
Или, например, есть офис на 300 человек. Люди начинают распространять разные слухи о начальстве или о начальнике отдела. Говорят, что он участвует в заговоре против компании, работает на конкурентов. Это тоже конспирологический нарратив.
Здесь надо различать различные уровни конспирологии. Есть конспирологический миф во всем его проявлении, микроистория, макроистория, где совершенно четко выделяется актор заговора. Кто же та сила, которая хочет провернуть этот заговор? Всегда есть потерпевшая сторона, план действий. А есть просто слух. Это незаконченный конспирологический миф.
Вот вы живете в определенном районе города. У вас нет автобуса, и вы хотите, чтобы городской совет вам туда запустил автобус. Вы сначала идете с требованием к своему мэру и говорите: «Пожалуйста, дайте нам автобус». Ваше требование может быть удовлетворено или нет. Если оно не удовлетворено, у вас два варианта: либо вы дальше с этим ничего не делаете, либо вы начнете что-то делать и уже по-другому свой запрос формулировать. Тогда это уже станет политическим действием.
Вы будете менять повседневность, требуя изменить политику в данном конкретном районе. Можно добавить, что мэру заплатила какая-то корпорация, чтобы он дорогу провел и пустил автобус не здесь, а там, потому что там эта корпорация открыла свой завод, и им надо возить рабочих. А еще эта корпорация принадлежит японцам. И у нас на локальном уровне разовьется классический конспирологический нарратив, который может вырасти из слуха. Слуха о том, что мэру занесли взятку от японской корпорации.
В принципе, если смотреть на теорию заговора от древности до наших дней, то мы вот что увидим. В Средние века тоже были заговоры против католиков, против евреев. В Античности были страхи заговора. Но я убежден, что где-то в XVIII–XIX веках произошел очень важный сдвиг, когда язык заговора нормализовался через появление всеобщего образования и новой политики, политики масс. Особенно в тех странах, в которых начали формироваться демократические режимы и механизмы вовлечения человека в процесс голосования и участия в политике.
Начал появляться популистский призыв «Давайте снесем существующий порядок, чтобы построить новый». Происходит разделение общества на некую элиту, правящее меньшинство и на большинство, которое представляет собой народ. И тут еще один появляется фактор.
В империях не голосуют, голосуют в национальных государствах. И это не только вопрос самоопределения через то, к кому ты принадлежишь, к какой политической власти. Это еще вопрос объяснения себе, кто ты есть. Ты свободный британец, ты свободный россиянин, который имеет право голосовать. А за кого голосовать подскажут сердце и лидер. Дальше мы смотрим на сообщение, которое лидер большинства пытается сформулировать, и за счет чего этот лидер мобилизует людей. То есть — пипл, то самое популистское изобретение. И в этом плане не важно, про какую страну мы говорим: Америку, Россию или Южную Африку. Везде абсолютная идентичная структура мобилизации людей в поддержку определенного политика через изобретение сообщества, объединенного неким страхом заговора.
— Чем тогда политическое мышление отличается от конспирологического?
— В конспирологическом мышлении несложно найти классические образцы. Есть старый анекдот: «Что бы ни делали русские, получится автомат Калашникова». Для конспирологического мышления, что бы ни происходило, какой бы следующий шаг ни был, он все равно как-то привяжется к предыдущему. А если он не привязывается, то это заговор. Но все-таки это крайние случаи, Николай Левашов какой-нибудь.
Мы все очень быстро просматриваем потоки информации. И когда что-то совпадает с нашим мировоззрением, мы говорим себе: «О, это правда». А ведь для того, чтобы действительно обдумать, сесть, пойти на несколько ссылок вперед, копнуть глубже, прочитать еще что-то, у нас на это времени нет. С этим сегодня связан хайп по поводу фейк-ньюс. Да нет сегодня какого-то особого периода для фейк-ньюс или того, что называется постправдой. Нет. Это всегда было.