«В числе духовных влияний на Белого — детская игра в индейца»
В нашем музее есть очень интересный экспонат: «Линия жизни» Андрея Белого, которую он сам нарисовал в 1927 году. На самом деле это копия, сделанная его женой Клавдией Николаевной. Оригинал долгое время считался утраченным, но мы нашли его в одном из московских архивов. Заполучить его музей не может, поскольку хранение устроено таким образом, что передача из одного фонда в другой почти невозможна. Впрочем, в данном случае подлинность не имеет значения, поскольку у нас хранится копия, сделанная через кальку, Клавдия Николаевна перерисовывала очень аккуратно, со всеми ошибками и огрехами. Мы изучаем не мазок Белого, а схему и проекцию его внутреннего мира. Эта линия жизни — уникальная форма автобиографии. Все изучение Белого построено вокруг этой проблемы, иначе с этим автором нельзя. Количество автобиографического в его произведениях зашкаливает, и это одна из причин ставить Белому психоаналитические диагнозы, подобно тому, как это сделал Ходасевич в статье «Аблеуховы — Летаевы — Коробкины» (он шьет Белому навязчивую идею убить отца). Андрей Белый хотел писать о человеке, исследовать его, но для этого был нужен конкретный пример, а кого он знал лучше самого себя? Автобиографической прозы в мировой литературе — вагон и маленькая тележка, а «Линия жизни» — эксперимент абсолютно уникальный. Белый — методолог, он сам считал себя таковым, и поэтому он дал инструкцию для понимания хаоса, которым кажется на первый взгляд этот рисунок.
«Линия жизни» Андрея Белого
Фото: предоставлено Мемориальной квартирой Андрея Белого
Синяя линия в центре — это и есть линия жизни. Это не документ из отдела кадров: линия начинается не с года рождения (1880), а с 1882 года. Белый начинает фиксацию с того момента, как он себя помнит, то есть это линия жизни сознания. Верхний слой — периоды жизни. Все было бы очень просто и понятно: журнал «Весы», издательство «Мусагет», жизнь в Берлине и так далее. Но загадочно самое начало: толчком к пробуждению сознания стал детский кошмар, именно так начался путь от сказки к прозе, из мира мифологического — к прозе жизни. Это кошмар, который сопровождает вхождение духовного существа в физическое тело. Нижний ряд — творческая биография, с какими годами связаны те или иные произведения. Опять же, это не библиография, а то, какие годы повлияли на появление того или иного произведения. Те же «Путевые заметки» помечены 1911 годом, а вышли они в 1922-м. Творчество начинается не с первой публикации, а с мифов, которые бродили в детской голове. Самое интересное для историка литературы — верхние и нижние полосы. Наверху — духовные влияния, внизу — человеческие. Владимир Соловьев вверху будет как философ и автор книг, а внизу указана единственная судьбоносная встреча с ним. Также и Блок присутствует и там, и там. Белый отмечает не историю знакомства, а духовное влияние. Блок начинается в 1902 году, познакомились они в 1904-м, то есть поэт начинается со знакомства с его стихами, а заканчивается в 1908 году, хотя Блок умер в 1921-м, а общались они и после 1908-го. В числе духовных влияний на Белого, помимо Шопенгауэра и Соловьева, присутствует, например, детская игра в индейца. Или фокстрот, который он танцевал в Берлине в пьяном виде. Об этом писали все: старый, лысоватый, седой и нелепый писатель потряс Берлин. Количество отзывов было запредельным. Но лучше всех о танце Белого написал Ходасевич: его танец был не смешон, а страшен, он вытанцовывал свою трагедию разрыва с Асей Тургеневой, первой женой.
«Он пишет, что Наташа являлась к нему ночью в образе суккуба»
Помимо этой большой линии жизни Белый подробно расписал самые важные этапы, дал названия городов, где переживал тот или иной мистический опыт, срывы, вызванные очень личными причинами. Один из них — разрыв с Асей Тургеневой и увлечение ее сестрой, Натальей. Трудно сказать, было ли это увлечение следствием ухудшения отношений с женой или наоборот. Белый был трогательно честен, и Ася была первым человеком, которому он рассказал о своих чувствах. Есть разные точки зрения насчет того, был ли у него контакт с Наташей или нет. Но описание этих чувств… Я считаю, это лучшее, что он написал в своей жизни. Недавно в 105 томе «Литературного наследства» был полностью опубликован этот текст: «Материал к биографии (интимный)», где Белый буквально под микроскопом, безжалостно к себе, анализирует свои чувства и переживания. Когда он пишет, что ему казалось, что Наташа являлась к нему ночью в образе суккуба, неизвестно, было это на самом деле или нет. Ему казалось, что все мистические силы собрались, чтобы разобраться в этой истории. С одной стороны, этот разрыв заставил Белого чудовищно страдать, с другой, дал материал для биографии, который можно рассматривать как автобиографическое произведение, написанное с таким драйвом и таким интересом к происходящему в нем самом, что просто невозможно оторваться. Я считаю, что это шедевр прозы Андрея Белого.
«Белый рассматривает свою жизнь как объект воздействия астральных сил»
Самое любопытное в этих линиях — схема, где он препарирует свою жизнь с точки зрения воздействия сил света и сил тьмы; как их проводники представлены разные персонажи. Особенно интересны женщины с этой точки зрения. Некоторые — силы света, другие — тьмы, а некоторые переходят из одной плоскости в другую, как, например, Ася Тургенева. Клавдия Николаевна, вторая жена, которая его подобрала, — это однозначно светлое начало. Белый рассматривает свою жизнь как объект воздействия астральных сил. Это восходит к антропософской картине мира, но в самой схеме я не вижу ничего специфически антропософского. Над линией проставлены годы, можно видеть подъемы и спады, периоды вдохновения и азарта, периоды депрессии, кульминационные точки. Например, 1901 год — заря московского младосимволизма, с которым связано вхождение Белого в литературу, ощущение преображения мира и так далее. Второй пик — 1913 год: индивидуальная история Белого, когда он оставляет Иванова и Блока, встречается со Штайнером и вступает на путь антропософского ученичества. В его жизнь приходит мистика. Самый низкий спад — берлинская эмиграция, разрыв с Асей Тургеневой, понимание, что та жизнь кончилась.
«Белый — самый крупный мистик из русских писателей»
Личная история Белого началась с Первой мировой войны и революции, хотя наиболее интересно влияние Русско-японской войны и ее последствий. Тут же маячит Анна Минцлова (известная оккультистка, член теософского общества, — прим. ред.), здесь будет общий поток с Ивановым, Блоком. Белый оказался лучшим учеником Минцловой. Исторические события воспринимаются Белым уже исключительно сквозь философию Штайнера. Кризис мира, кризис человечества, кризис сознания являются причиной того, что случилась мировая бойня, поэтому надо менять сознание человечества, и Россия, разумеется, призвана оказаться в этом смысле впереди всего человечества, потому что Россия склонна к принятию антропософии, а антропософия спасет Россию.
Белый — самый крупный мистик из русских писателей и самый крупный писатель из русских мистиков. Здесь можно было бы вступить в спор, ведь дань мистике отдали Иванов, Блок. Но здесь есть серьезное отличие, потому что Блок был все-таки стихийным мистиком, Иванов и Белый пробовали заниматься с Анной Минцловой, были этим очень увлечены. Брюсову это было не свойственно, он играл в эти игры, потому что модно (с другой стороны, он был наркоманом, поэтому какие-то озарения его все-таки посещали). Но Белый единственный из всех, что называется, имел справку и документ, остальные просто экспериментировали. Штайнер — это четкая школа. В 1913 году Белый поступил в Эзотерическую школу Штайнера, делал там фантастические успехи, ему удавалось выходить в астрал, причем в бодрствующем состоянии. Есть мнение, что Белый не понимал по-немецки, и непонятно, что он выносил из его лекций, во всяком случае, поначалу. Но мы исходим из того, что Белый — гений, и по части ухватчивости он был очень силен. После этих лекций он делал домашнее задание, упражнения с дыханием, мыслью и сознанием. Антропософская концепция предполагает наличие кармы, работу над своим духовным «я». Главное, что эта концепция предполагает наличие духовного мира, с которым возможен контакт, и духовную природу происхождения мира.
Штайнеру был подарен участок на границе со Швейцарией, где он и его соратники, в том числе и Белый, строили здание антропософского храма. Белый работал резчиком по дереву, справлялся не очень хорошо, поэтому его вежливо отстранили, и он стал сторожем. Ася Тургенева оказалась более востребована, поскольку была художницей и гравером. Для Белого было очень важно, что вокруг бушует Первая мировая война, а здесь, в общине, люди из девятнадцати стран совместно строят здание любви.
Но потом, на пути к посвящению, произошел «облом», и это стало главной темой его позднего творчества. Это опыт не столько мистического озарения, сколько поражения, и важный ключ к пониманию его творчества. Путь мистического продвижения оказался закрыт для Белого. Он писал, что чем больше он медитировал и упорствовал, тем сильнее ощущал свое поражение: у него были кошмары, сердечные приступы. Мистический мир перестал пускать Белого. Это было самое страшное поражение в его судьбе: то, чему он решил отдать жизнь, оказалось недоступно. У Белого случился бунт против Штайнера, он считал, что тот вовлек его в эту авантюру и, понимая, что происходит, бросил. В «Исповеди» Белый очень страшно про это пишет и винит Штайнера в духовной погибели. Есть и другой документ, менее эмоциональный, где он обвиняет в произошедшем самого себя, поддавшегося недолжным страстям, темным силам, которые с этого высокого пути его сбросили.
Мистический путь Андрея Белого закончился крахом. Выход в тонкие миры стал или невозможен вообще, или невозможен на тот момент, но потом уже у Белого не было ярких экзальтаций. Это не означает, что антропософия в принципе закончилась для него. Белый — как спортсмен, который перестал брать рекорды и перешел на тренерскую работу. Он выбирает не путь личностного совершенствования, а путь социального преобразования действительности. Поэт возвращается из Дорнаха в Россию не как отрешенный мистик, а как пропагандист антропософии, которая, если овладеет массами, спасет их.
В России Белый шел работать во все советские учреждения, в которые его приглашали, использовал печатные органы как трибуну для явной или скрытой пропаганды антропософии. Это заметно и в символистском журнале «Записки мечтателя»: если посмотреть на это издание не блокоцентрично, то мы увидим там пропаганду антропософии. Белый создает трактат «Кризис жизни», где прямо пишет о том, что в обращении к Штайнеру заключается коллективное спасение. Он также пишет продолжение «Кризиса жизни»: «Кризис культуры» и «Записки чудака» — самые антропософские свои тексты. Даже в редакционных вступительных статьях чувствуется эта составляющая. Белый много выступал с лекциями, очень многое из того времени попросту не напечатано, а послереволюционный период — больше лекционный. Он считал себя миссионером и верил в это. Потом он уехал в Берлин и вернулся в 1923 году, и антропософия к тому моменту была уже под запретом.
Свисток, медвежонок и тряпочка Андрея Белого
Когда музей открывался, у нас почти не было мемориальных вещей, и казалось, что собрать ничего нельзя. Но сформировалась достаточно неожиданная коллекция, и относительно недавно появилась даже не вишенка на торте, а, я бы сказала, гиря, которая перевела музей в другую весовую категорию. Довольно давно ходили слухи о том, что где-то хранится саквояж с личными вещами Белого — этакий призрак, Летучий голландец. И вдруг нам удалось его найти. Это не просто история находки, а призма, через которую можно на многое посмотреть иначе. Я не музейный фетишист, но каждый раз, когда я рассказываю об этом, у меня ком в горле.
Клавдия Николаевна была очень любящей женой и вдовой, она все берегла, хотя это никому было не нужно. Она могла дарить какие-то вещи близким людям и незадолго до своей смерти подарила этот саквояж вместе с частью наследия своему другу, молодому литературоведу Александру Богословскому. Богословский был диссидентом, и, почувствовав в какой-то момент, что дело идет к аресту, он передал этот саквояж во французское посольство, великому человеку — Иву Оману. Честный Оман держал его у себя более тридцати лет, не раскрывая. Когда мы открыли саквояж, то были совершенно потрясены. Человек, который понимал, что сейчас за ним придут, бросается спасать не свои ценности, а пытается спрятать саквояж с дрянными вещами, которые на тот момент были никому не нужны.
Этот саквояж — послание из прошлого. Клавдия Николаевна знала, что люди, которые откроют его, ничего не поймут, поэтому она сложила туда самые любимые вещи Белого и снабдила каждую вещичку запиской. Когда читаешь эти записки, возникает другое представление о Белом как о человеке. Вот, например, свисток Андрея Белого. С 1925 года Бугаевы жили в деревне Кучино. Это кучинский свисток, на бумажке подписано: «Борису Николаевичу для безопасности». Видимо, он ходил по деревне и носил его с собой на случай если нападут. Есть сувенирчик — мягкая самодельная игрушка, медвежонок, которая стояла у великого писателя на столе. Больше всего я люблю эту тряпочку, потому что если бы не было записки Клавдии Николаевны, то мы посчитали бы ее случайно попавшей, а на самом деле это — «один из кусков материи, с которой Борис Николаевич списывал цвета для романа „Москва“».
У современников Белого нет к нему того пиетета, которого можно было бы ожидать. После его смерти много говорится о том, какие плохие черты были ему свойственны, как была бездарна его поздняя проза и так далее. Это показывает, насколько Белый был крупной фигурой. Он был способен выдержать абсолютно любую критику, и она не оскорбит его, а будет толчком к тому, чтобы попытаться разобраться. Я очень люблю критиковать Белого, выводить какие-то «темные» вещи на поверхность. Он очень испугался в советское время. Белый был настолько ярким, что он не мог никуда спрятаться от советской действительности. Да, он испугался террора, и мы будем полными подлецами и идиотами, если осудим его за это. В 1931 году было арестовано все его антропософское окружение. Белого оставили на свободе — видимо, чтобы держать в узде. Я смотрела его следственное дело, по которому выходит, что он — основатель и идеолог контрреволюционной антропософской группы. Все заканчивается словами «материалы Бугаева вывести в отдельное дело», то есть его в любой момент могли прихлопнуть. Белый, конечно, про это знал и потому проникся необыкновенной любовью к советской власти. Желание подстроиться есть не только в творчестве 1930-х, но и в его личных дневниках. Это было формой выживания.
«В смерти Белого винили Льва Каменева»
Смерть Андрея Белого окутана мифами. Эта тема представляется мне очень важной. Мы (составители, М.Л. Спивак и Е.В. Наседкина, — прим. ред.) подготовили большой том, вышедший в издательстве «Новое литературное обозрение». Нас упрекали в макабрических пристрастиях, которые я отвергаю, потому что тема смерти писателя — самая важная для понимания его жизни. Когда великий человек рождается, поступает в университет и даже публикует свое первое стихотворение, никто не понимает, что из этого выйдет. Пока что это расплывчатая материя под названием «жизнь». Смерть — точка, вокруг которой концентрируется все.
Многие считали его пророком, прежде всего потому, что поэт предсказал свою смерть в стихотворении «Друзьям» 1907 года:
Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.
Так оно вроде бы и получилось. В 1933 году у Белого случился солнечный удар в Коктебеле, от которого он так и не смог оправиться. Миф о смерти от солнечных стрел появился в среде русской эмиграции, в этом ключе писали Осоргин, Ходасевич, Цветаева. В Москве была другая концепция: здесь в смерти Белого винили Льва Каменева, который к 1933 году уже был в опале и занимал всего лишь пост директора издательства «Академия». Так получилось, что к последним книгам Белого — «Мастерство Гоголя» и мемуары «Начало века» — Каменев написал предисловие. Для Белого это было некоторой неожиданностью: вступление к его книге должен был писать человек совсем другой идеологической ориентации. Он не понимал новый стандарт жизни, когда критическое предисловие было своего рода оберегом, условием выхода книги в свет. Каменев написал очень резко. Друзья Белого, увидевшие это предисловие раньше него, не хотели посылать статью ему в Крым, чтобы не портить отдых, а потом боялись показать, потому что он был уже болен. Белый познакомился с текстом в сигнальном экземпляре, для него это был шок. Хотя друзья и пытались ему объяснить, что если бы не Каменев, предисловие могло бы быть еще более резким, по версии ближайшего окружения именно эти события способствовали ухудшению состояния поэта. Я думаю, что это тоже миф. Болезнь Белого была и без того серьезной. Каменев, кстати, был единственным, кто после смерти Белого предложил издать сборник его стихов. Книга была собрана. Процесс работы зафиксирован в дневниках литературного секретаря Андрея Белого, П.Н. Зайцева, там среди прочего есть запись, которая, по-моему, раскрывает весь механизм произошедшего. Зайцев пришел к Каменеву торговаться о гонораре и об объеме книги. Каменев упирается, хотя книга и без того большая. Зайцев говорит Каменеву: «Вы не понимаете, Лев Борисович, это же первый его посмертный сборник». «Нет, это вы не понимаете, Петр Никанорович, это последний сборник Андрея Белого». С точки зрения микроистории Каменев тоже оказался наивным оптимистом. Сборник уже был доведен до стадии верстки, но Каменева арестовали, и книга не вышла.
Работа с наследием Андрея Белого
Андрей Белый интересен и с точки зрения понимания доступных текстов, и как писатель, чье наследие до конца не введено в научный оборот. У тех, кто занимается Белым, масса интереснейших перспектив. Сейчас вышло много принципиально важных книг. Сюда я отношу и нашу «Смерть Андрея Белого», и сенсационный том, вышедший в серии «Литературное наследство», — это должна быть настольная книга любого человека, который занимается Андреем Белым. В настоящий момент Александр Лавров и Джон Малмстад подготовили корпус переписки Белого с Эмилием Метнером, серым кардиналом русского символизма. Как и с Блоком, это история дружбы-вражды, но при этом — история русской литературы. Мы очень ждем его. Еще готовится издание самого крупного неизвестного текста Андрея Белого: трехтомный антропософский трактат «История становления самосознающей души», охватывающий период от Древней Греции до символизма. Все это выстроено как последовательность развития человеческого духа. Этот трактат тоже считался потерянным, автограф нашелся в неописанной части фонда Андрея Белого, в отделе рукописей РГБ. Проект финансируется Университетом Трира, руководит профессор Хенрике Шталь, также участвует Михаил Одесский, я тоже имею счастье работать над этим изданием. Есть еще мечта и надежда — найти пропавший дневник Андрея Белого, огромнейший текст, который был изъят в 1931 году при обыске. Из 150 печатных листов (печатный лист = 40 тысяч знаков, — прим. ред.) только один был обнаружен в материалах дела Белого.