Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
— Давайте начнем с биографии Аркадия Эммануиловича. В 2016 году «Новое литературное обозрение» выпустило книгу его воспоминаний, но ее вряд ли прочли многие — хотя бы по причине значительного объема. С чего начался его жизненный путь и как он пришел в издательское дело?
— Папин жизненный путь был безоблачным до августа 1941 года, когда ему с родителями пришлось срочно — пешком, по степи — уходить из города Запорожье, где он вырос, от стремительно приближавшейся немецкой армии. В степи они попали под бомбежку; папа спрятался под какую-то телегу, но ногу убрать не успел и в нее попал осколок. С последствиями этого ранения он маялся всю жизнь. Рану кое-как залечили, но не до конца; когда папе исполнилось 18 лет, его призвали в армию, недолеченное ранение он от комиссии скрыл, отправился на фронт, но до фронта не добрался; на рытье окопов в горах около Сухуми нога стала гноиться так, что окружающие не выдерживали запаха, и папу отправили в госпиталь. И дальше он с большим трудом два года залечивал эту рану, точнее образовавшуюся на ее месте язву в разных госпиталях. А в 1944 году, когда нога более или менее пришла в порядок, поехал в Москву к родственникам и поступил в Московский полиграфический институт. Потому что, как он пишет в воспоминаниях, очень любил читать и мечтал быть причастным к созданию книг. Во время учебы в институте он познакомился с моей мамой, они поженились в 1947 году, а институт окончили с отличием в 1949-м — и никуда не могли устроиться на работу из-за печально знаменитого пятого пункта (пятая графа в советском паспорте называлась «Национальность», а национальность у обоих моих родителей была еврейская). Еще хорошо, что их не захотели взять на работу по распределению ни в Архангельске, ни в Чите, и в результате они получили «свободное распределение», то есть право искать работу самостоятельно. И после долгих поисков не нашли ничего лучше со своими редакторскими дипломами, чем работа корректора. Мама работала в корректорской издательства «Иностранная литература», а папа чудом попал на аналогичное место в издательстве «Искусство»; чудо заключалось в том, что он пришел туда ровно в тот день, когда повезло другому человеку: актер Юлиан Козловский ради заработка трудился корректором, а тут как раз нашел место в театре и корректорское место освободил. Папа его и занял, а дальше все его восхождение по, так сказать, карьерной лестнице происходило исключительно благодаря его трудоспособности, серьезному, ответственному и творческому отношению к делу. Никакого блата у него не было. Но он работал так хорошо, что довольно быстро стал старшим корректором, а потом и. о. заведующего корректорской. Однако ему хотелось быть редактором, потому что это давало больше возможностей участвовать в создании книги вместе с автором. Это стало возможно в 1952 году, когда он перешел на должность редактора в только что образовавшуюся в «Искусстве» редакцию полиграфической литературы. Там через пару лет его сделали старшим редактором, руководителем группы, занимавшейся подготовкой книг по издательскому делу. Он в своих записках подробно рассказывает, как он формировал «портфель» этой группы, как пытался выяснить у практикующих редакторов, какие книги им нужны, как сам размышлял над тем, что волновало его всю жизнь: как сделать книгу удобной для читателя? Одно из его справочных пособий, вышедшее в 2011 году, так и называется: «Подготовка и редактирование аппарата книги: Как сделать книгу удобной для читателя».
А. Э. Мильчин — сотрудник издательства «Искусство». Из архива В. А. Мильчиной
Уже много позже папа мне рассказал свою идею о том, что под словом «редактор» скрываются две совершенно разные профессии: есть редактор-организатор, который придумывает темы книг и книжных серий, ищет авторов. И есть редактор, которому интереснее работать непосредственно с текстами. Так вот, папа, пожалуй, совмещал в себе обе эти ипостаси. Во всяком случае, когда он — еще в 50-е годы — стал заниматься подготовкой книг по издательскому делу, он придумывал очень много. Придумал, в частности, сборник «Редактор и книга» — продолжающееся издание, в котором практикующие редакторы рассказывали о своей работе. Придумал темы разных полезных справочников: например, заказал своим бывшим преподавателям в Полиграфическом институте К. И. Былинскому и Д. Я. Розенталю книгу «Трудные случаи пунктуации» (1959). Придумал и заказал О. В. Риссу, корректору с огромным стажем и человеку энциклопедических познаний, с которым папа подружился и переписывался три десятка лет, справочное пособие «Что нужно знать о корректуре» (1965). Сам он пишет, что больше всего гордился придуманным им «Справочником по правописанию и литературной правке», который он заказал Розенталю и который после первого издания в 1967 году переиздавался очень много раз. Это, конечно, далеко не все; в папиных «Записках» есть целый раздел «Книги, созданные по моему замыслу». Там и «Психологические основы работы над книгой» Л. В. Доблаева (1970), и словарь-справочник Розенталя «Управление в русском языке» (1981, 2-е изд. 1986), и даже такая, казалось бы, неожиданная вещь, как сборник японских стихов «Сто стихотворений ста поэтов», переведенный и откомментированный другом нашей семьи Виктором Соломоновичем Сановичем. История этой книги показывает, как папа буквально на лету ловил потенциальных авторов: услышав за праздничным столом рассказ о старинной японской литературной игре, где нужно угадывать автора по стихотворению, напечатанному на карте вроде игральной, папа сразу понял, что из этого может получиться отличная миниатюрная книга и предложил ее издать, и она имела такой успех, что потом выходила еще четыре раза уже в других издательствах.
Но все это происходило уже в ту пору, когда папа был главным редактором издательства «Книга». Оно было создано в 1964 году, и в него перевели из «Искусства» редакцию полиграфической литературы, которой папа к этому моменту уже заведовал. Довольно скоро его сделали заместителем главного редактора, а потом, в конце 1967 года, и главным редактором. Другой бы радовался такому карьерному успеху. Но папин рассказ об этом назначении в мемуарах — это повествование о том, как он всячески пытался от этой «чести» увильнуть, и долгое перечисление тех его качеств, которые, по его мнению, делали его непригодным к этой должности. Не мое дело — оценивать папин труд на этом посту. Но те мои коллеги, которые печатались в «Книге», были о нем очень высокого мнения. Издательская работа ведь довольно нервная, чреватая конфликтами между авторами и редакторами, авторами и художниками, редакторами и корректорами, редакторами и технологами и т. д. А папа регулярно выступал примирителем; если спорящие не могли сами найти решение сложного вопроса, они говорили: «Ну, тогда пойдем к Аркадию Эммануиловичу» — и Аркадий Эммануилович находил какой-то компромисс. И еще была одна сторона его деятельности — очень важная и очень муторная: когда начинались неприятности с цензурой, ему приходилось отстаивать «крамольные» издания перед высшим начальством. Или уже после выхода такой «неугодной» книги отвечать за нее перед тем же начальством. В его записках рассказан целый ряд таких историй: и как не пропускали в печать книгу В. Э. Вацуро и М. И. Гиллельсона «Сквозь умственные плотины» (ведь там, о ужас, речь шла о цензуре — пусть и царской, но все равно цензуре), и с каким трудом пробился в печать обзор архива Булгакова, написанный М. О. Чудаковой, и как сотрудник КГБ интересовался, зачем в биографии просветителя Николая Новикова, написанной И. Ф. Мартыновым, упоминается масонство и не является ли эта книга орудием масонского заговора.
В общем, папе все время приходилось играть роль буфера. И те, кто работал в издательстве или сотрудничал с ним, это осознавали. Когда папу буквально выпихнули на пенсию, лишь только ему исполнилось 60 лет, практически все художники, которые сотрудничали с «Книгой» (а в издательстве выходили книги, которые становились буквально бенефисами книжных графиков), подарили ему свои работы с очень трогательными надписями, полными восхищения и благодарности. Но он, по своей величайшей скромности, все равно до конца жизни продолжал сомневаться в том, что он был хорошим главным редактором. И не был уверен в том, что «Книга» своими успехами обязана именно ему. В записках он цитирует свое письмо коллеге и другу В. Т. Кабанову:
«Я все время задаю себе вопрос, успехам своим „Книга“ обязана прежде всего Кравченко (без него их быть не могло), Троянкеру (без него прославленных своим оформлением книг тоже быть не могло), Громовой (без нее в издательство не пришли бы многие авторы, чьи книги принесли издательству успех). А была ли в этих успехах какая-то моя роль?»
Владимир Федорович Кравченко был многолетним директором издательства и хорошим администратором; Аркадий Товьевич Троянкер был великолепным главным художником, который привел в издательство многих своих замечательных коллег; Тамара Владимировна Громова заведовала редакцией литературы по книговедению и библиофильству, и именно благодаря ей в «Книге» печатались такие авторы, как Эйдельман или Лотман. Но их заслуги совершенно не умаляют папиных. Однако он сам был, видимо, единственным, для кого это не было очевидно. Я в своем предисловии к его запискам цитирую письмо ко мне Троянкера:
«Я знал Аркадия Эммануиловича с середины 70-х годов. А с 1981 года я имел честь общаться и работать с ним вместе в издательстве „Книга“. Это были нелегкие времена, и для него особенно. Он всегда был для меня примером высокого профессионализма и безукоризненной порядочности. <...> Однажды, уже много лет назад, он мне позвонил и задал абсолютно неожиданный вопрос: „Аркадий Товьевич, — спросил он, — как вы думаете, я был хорошим главным редактором?“ — „Лучшим!“ — ответил я».
И я уверена, что Аркадий Товьевич так и сказал, и сказал совершенно искренне. Но папа запомнил его ответ иначе:
«На мой странный вопрос он сказал, что вкратце может ответить сразу. Что-то вроде того, что интеллигентность, культура, содержание выпускаемых книг. Очень общо и несопоставимо с его и Кравченко вкладом. Хотя, может быть, этого вполне достаточно, и нечего мне трепыхаться».
Учитывая, что папа отдал «Книге» двадцать лет жизни, увольнение на пенсию было для него, конечно, сильным ударом. А я его утешала, говоря, что теперь он сможет спокойно работать над своими книгами целыми днями, а не вечерами после службы. И не мучиться проблемами, которые возникали от его щепетильности. Потому что щепетильность была исключительная. Достаточно сказать, что, когда в 1966 году он выпустил свое первое справочное издание по редактированию — «Памятную книжку редактора», — там на обороте титульного листа значилось: «Составлено А. Мильчиным по предложению О. Мешкова». Только потому, что этот Олег Мешков, слушатель папиных лекций на курсах повышения квалификации в Полиграфическом институте, сказал однажды, что хорошо бы составить такую книжку. И из-за этой щепетильности тот факт, что он был главным редактором издательства, выпускавшего литературу по книгоиздательскому делу, ему не столько помогал, сколько мешал. В записках рассказана история, которая много говорит и о состоянии советской издательской повседневности, и о папином характере. Существовала книга Былинского и Жилина «Справочная книга корректора». Вышла она в 1960 году, была быстро распродана, и издательским корректорам ее остро не хватало. В конце 1960-х годов в «Книге» решили ее переиздать. Но очень быстро выяснилось, что многие ее разделы нужно исправлять, дополнять, а чаще всего просто писать заново. Тем более что папе пришла в голову мысль расширить справочник и превратить в «Справочную книгу корректора и редактора». Для этого пришлось заказать новые разделы десятку специалистов из разных издательств. Они писали, папа приводил их тексты в порядок, а старые разделы просто переписывал. Огромная работа, но делал ее папа на общественных началах. И мотивировал это так:
«Я понимал, что, выступая как титульный редактор и составитель, должен буду часть моего рабочего времени в издательстве тратить на общение с соавторами, а может быть, и на работу над собственными авторскими главами. Поэтому, чтобы исключить всякие разговоры о том, что я занимаюсь личными делами в рабочее время, я оговорил с директором издательства, что буду готовить справочную книгу на общественных началах, т. е. без оплаты, но при условии, что мне не будут препятствовать частично заниматься справочной книгой и в рабочее время в издательстве».
А когда книга была наконец готова, выяснилось, что издательские машинистки (напомню, никаких компьютеров не было, в типографию сдавали машинопись) не успевают в срок ее перепечатать. И за срочную перепечатку нужно заплатить 50 рублей (тогда это была примерно половина средней зарплаты редактора). И вот папа в письме на имя директора «Книги» молил:
«Прошу Вас, учитывая, что всю составительскую работу я выполнял на общественных началах, разрешить редакции за счет того гонорара, который полагалось бы выплатить автору, оплатить перепечатку рукописи».
Директор милостиво разрешил. И в 1974 году «Справочная книга корректора и редактора» вышла в свет.
На демонстрации с коллегами из «Искусства». Из архива В. А. Мильчиной
— Верно ли утверждение, что Аркадий Эммануилович по сути в одиночку разработал новую методику книжной редактуры, а также стандарты и нормативы издательского дела, которых до него не существовало? Для него эта работа стала призванием и делом всей жизни, но складывается такое ощущение, что он начинал с чистого листа, хотя советское книгоиздание на тот момент существовало не одно десятилетие. Не связано ли это с тем, что к 1960-м годам уже почти не осталось специалистов, причастных к дореволюционной книжной культуре, из-за чего пришлось начинать едва ли не заново? Чем, на ваш взгляд, обусловлена исключительная роль Аркадия Эммануиловича в этой области? На что он ориентировался в работе помимо собственно редакторской практики?
— История книгоиздания и редактирования — это такая же почтенная область исторического знания, как любая другая. Я в ней дилетант, и, если начну сейчас рассуждать на эту тему, это будет с моей стороны очень непрофессионально. Но, судя по тому, что пишет папа, книг по редактированию в тот момент, когда он начал этим заниматься, было мало. А в тех, какие были, зачастую давались рекомендации довольно механические и поверхностные. Папа же, когда начал вплотную сам этим заниматься, старался вникнуть в мыслительные механизмы работы редактора, читал в связи с этим очень много книг по психологии. Его интересовала психология мышления и психология чтения, потому что он считал, что все это очень важно знать для понимания самого процесса редактирования. Он хотел не просто давать редакторам указания: делай так! — а объяснять, почему надо делать так, а не иначе. (Шутливое отступление: от этих его чтений у нас остался домашний мем — хотя тогда это слово, конечно, еще не изобрели. В книгах, которые папа читал, ему попались описания опытов, которые приматолог Эразм Григорьевич Вацуро, отец замечательного пушкиниста Вадима Эразмовича Вацуро, проводил, исследуя высшую нервную деятельность двух умных шимпанзе: Рафаэля и Розы. И с тех пор, когда родители не могли понять, как управлять каким-нибудь бытовым прибором, кто-то из них непременно говорил: «А вот Рафаэль и Роза наверняка бы с этим справились».)
Что касается стандартов, то их папа, конечно, не разрабатывал сам, этим занимались другие люди и даже целые коллективы, но в их работе обнаруживалось очень много неточностей и даже нелепостей, и папа писал многостраничные замечания на эти проекты (в «Записках» есть целая глава «Мое участие в разработке издательских нормативных документов и в оценке их проектов»), а уже затем систематизировал эти стандарты в своих справочниках. Причем он старался, чтобы стандарты были функциональны, приносили пользу. Когда он оценивал книгу, его интересовало в первую очередь ее соответствие не ГОСТу, а здравому смыслу и удобству будущего читателя. Он этого читателя всегда имел в виду — вероятно, потому, что сам был заядлым читателем. А читая, обращал внимание не только на содержание книги, но и на ее чисто книжную форму: колонтитулы, примечания, оглавление или содержание — это ведь не одно и то же, и различие проявляется уже на уровне формы слова: роман разделен на главы, и у него должно быть оглавление, но, если под одной обложкой два романа, каждый со своими главами, у такой книги будет уже не оглавление, а содержание.
Насчет дореволюционной книжной культуры — она была, возможно, очень изысканной, если говорить о каких-нибудь иллюстрированных изданиях начала ХХ века, но я не думаю, что тогдашние издатели много размышляли об удобстве тех, кто будет работать с книгой: обо всех этих «технических» мелочах вроде того, как делать колонтитулы или где размещать примечания и что включать в именной указатель. Но, повторяю, чтобы об этом судить профессионально, нужна профессиональная же подготовка. Мне случалось читать интервью издателей, которые начали свою деятельность вместе с перестройкой и ничтоже сумняшеся утверждают, что в тот момент никто — ну совсем никто! — не задумывался над тем, как нужно издавать книги. Совершенно очевидно, что эти люди о папиных книгах не слышали, хотя его «Методика и техника редактирования», например, вышла в 1972 году. И продукцию издательства «Книга» эти люди в руках не держали. Вот мне не хочется походить на этих людей и говорить, что папа начинал работу абсолютно на пустом месте. Думаю, он и сам бы этого не одобрил, — и потому, что это не вполне правда, и потому, что он был человеком огромной скромности. А вот о том, как происходило в XIX веке редактирование (причем чаще неформальное, дружеское), можно узнать из составленной папой антологии «Писатели советуют, негодуют, благодарят»; она вышла в 1990 году, а материал для нее папа собирал десять лет; там представлены отрывки из переписки русских писателей от Державина до Куприна, касающиеся редактирования. Папа, кстати, на этом не остановился и в 2011 году выпустил в «Новом литературном обозрении» антологию «О редактировании и редакторах», куда вошли материалы не только XIX, но и ХХ века, и не только из писем, но из статей, очерков и т. д. Причем материалы для этой антологии папа собирал с 1944 года — как только поступил на редакционно-издательский факультет, стал делать вырезки из газет и выписки из книг на тему редактирования. А по поводу подготовки этой книги позволю себе повторить кусочек из моей собственной книги «Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы»:
«Лето 2010 года, в Москве стоит нечеловеческая жара. А папа как раз заканчивает рукопись антологии о редактировании. И вот на окне висит мокрая простыня, чтобы было не так жарко, и родители (папа, напомню, 1924 года рождения и мама — 1927-го) занимаются сверкой: мама читает вслух, а папа следит за текстом на экране компьютера».
Дома с «дипломом» тюменских студентов-редакторов «Спасибо Вам за наше счастливое редакторское детство!». Из архива В. А. Мильчиной
— Если уж об этом зашла речь, то что вы думаете в контексте предыдущего вопроса о советской книжной культуре в целом?
— Я думаю, что как не бывает обобщенных русских, французов, немцев, а есть конкретные люди, так и советская книжная культура — это слишком общее понятие, взгляд даже не с птичьего полета, а из космоса. Были издательства, которые выпускали скучные книги на не слишком белой бумаге с примечаниями к старым текстам в духе «Флобер Гюстав — французский писатель». Но были отдельные издательства вроде «Искусства» или уже упомянутой «Книги», которые выпускали такие книги и такие серии, аналогов которым немного найдется сейчас, да и в дореволюционной книжной культуре было, пожалуй, тоже немного. Это происходило, конечно, не благодаря советской власти, а вопреки ей, стоило огромных усилий редакторам и заведующим редакциями. И это были такие островки в море серого. Но они были.
Это я говорю о том, что происходило на моей памяти. А в 1920–1930-е годы работало замечательное издательство «Academia» — которому, между прочим, в папиных записках посвящена главка «Каталог выставки изданий и графики издательства „Academia“, или О том, как осторожного коня и зверь не берет». В ней рассказано, как покойный знаток книжной графики Юрий Александрович Молок и ныне здравствующий библиофил Марк Владимирович Рац задумали сделать такую выставку, но три года выставка не могла состояться и ее каталог не мог выйти в свет, потому что некоторые перестраховщики из Всесоюзного общества книголюбов требовали сначала получить одобрение от Отдела пропаганды ЦК КПСС: ведь издательство «Academia» несколько лет возглавлял Лев Каменев, а он хоть и был посмертно реабилитирован, но все-таки личность сомнительная...
— Не кажется ли вам, что с постепенной сменой поколений и развитием технологий значение наследия Аркадия Эммануиловича падает и продолжит падать? (Понимаю, что вопрос звучит несколько по-старперски, но тем не менее.)
— Я тут, конечно, необъективна, и, опять-таки, издательство издательству рознь, а я работаю с очень узким кругом издательств, прежде всего и по большей части с «Новым литературным обозрением», где продолжают держать марку и сохранять достойный уровень. Но тем не менее до сих пор от разных редакторов случается слышать: «Вы дочь Мильчина? Мы без его справочников как без рук». И это внушает надежду. А когда еще при жизни папы мой сын и его внук Костя читал в Тюмени лекцию будущим журналистам, они его спросили: «Это правда, что вы внук справочника?», а потом вручили ему для передачи деду «почетную грамоту» на листе А4: «Аркадий Эммануилович, спасибо Вам за наше счастливое редакторское детство». И папа очень ею гордился. Это, правда, было уже больше десяти лет назад, но, опять-таки, внушает надежду, что что-то у этих студентов в памяти осталось от папиных справочников и они эти знания как-то применяют на практике.
— Что вы думаете о популяризации «Справочника издателя и автора» Артемием Лебедевым?
— Когда Лебедев предложил переиздать справочник, папа был этому очень рад. В 2009 году появилось третье издание (предыдущие два вышли в «Олимпе» и «Олме-Пресс»). Но папа знал Артемия только как издателя. Думаю, что сейчас он бы не порадовался. Слишком разная у них с Артемием стилистика.
— Как работа Аркадия Эммануиловича повлияла на ваш собственный путь?
— Я написала в коротком предисловии к тому папиных воспоминаний, что при его жизни я редко заглядывала в справочники, потому что мой справочник жил у меня за стеной и я всегда могла у него спросить, как оформлять какую-то ссылку, а ему всегда было в радость мне ответить. А он со мной советовался, когда сочинял свои заметки о том, как надо и как не надо делать книги (книгу под таким названием он выпустил в «Новом литературном обозрении» незадолго до смерти). И я стараюсь всегда вот эти его, выражаясь высокопарно, заветы блюсти. То есть стараться, чтобы моему будущему читателю было удобно читать. Конечно, в некоторых отношениях мне до папы далеко. Могу рассказать случай из нашей общей практики. Заодно покажу, что такое папина тщательность. В самом начале 1990-х годов мы с коллегами Ольгой Эммануиловной Гринберг, Ириной Карловной Стаф и Сергеем Николаевичем Зенкиным перевели три тома книги великого французского историка Фернана Броделя «Что такое Франция?». И папа предложил мне сделать к первому и второму тому этого трехтомника указатель — имен и географических названий (к первому и второму — потому что третий вышел сильно позже). Напомню, что тогда не было электронных версток и пдф-файлов, которые так сильно облегчают составление указателей. Да и компьютеры тогда были далеко не у всех. У нас в семье компьютер появился в том же 1994 году, когда вышел этот первый том Броделя, и папа, несмотря на возраст, довольно быстро его освоил. Но это было уже позже. А во время работы над Броделем все делалось вручную, выписывались имена и названия на карточках, карточки расставлялись по алфавиту, потом их нужно было перепечатать на машинке... Вспомнить страшно, хотя я сама в докомпьютерную эру указатели к нескольким своим переводам сделала. Но что мои указатели по сравнению с папиным! И к указателю географических названий, и к указателю имен он сделал преамбулы, где разъясняются все принципы их составления. Вот, процитирую немного:
«Алфавитный указатель рубрик в указателе — „Буква за буквой“, то есть по алфавиту букв независимо от того, сколько слов в их заголовках. <...> Ссылки на страницы с основными, наиболее существенными сведениями о географическом объекте выделены полужирным шрифтом и выдвинуты на первое место, а ссылки к разделу „Примечания“ — курсивом. Если название повторяется на странице несколько раз, у ссылки в индексе стоит цифра, обозначающая число повторов».
Много вы видели таких указателей с индексами числа повторов на странице? В конце преамбулы еще дан список сокращений, использованных в рубриках и подрубриках. И такая же подробная преамбула у указателя имен.
На пенсии; дома с женой, дочерью и внуком. Из архива В. А. Мильчиной
— Вы по долгу службы много работаете с зарубежными изданиями — были ли у французов свои Мильчины, и если нет, то хорошо это или плохо?
— Я работала не так уж много, но кое-какой опыт есть. Думаю, что и при работе с иностранными (в моем случае, французскими) издателями, как и при работе с российскими, спасение утопающих (то есть авторов) — дело рук их самих же. Вот пример. Есть замечательное издательство Classiques Garnier. Когда я была студенткой, потом аспиранткой и ходила на охоту в букинистический магазин на улице Качалова (ныне Малая Никитская; это был едва ли не единственный букинистический в Москве, где продавались иностранные книги), купить книгу автора XVIII или XIX века в фирменной желтой обложке Classiques Garnier — это была потрясающая удача, чистое счастье. Потому что у них комментарии зачастую даже лучше, чем в «Плеяде» (самой престижной книжной серии, выпускаемой издательством Gallimard). И вот я доросла до того, что сама издала в Classiques Garnier «Россию в 1839 году» Астольфа де Кюстина. Старый Катон твердил, что Карфаген должен быть разрушен. А я на всех подготовительных этапах в мейлах издательству твердила: «Колонтитулы! Мне нужны осмысленные колонтитулы!» Потому что если в книге 36 довольно длинных глав-писем и к каждой из них комментарий страниц на двадцать в конце книги, читатель должен понимать, в каком месте книги он находится и где ему искать комментарий к этому месту. И издательство, спасибо ему, колонтитулы мне сделало такие, как я просила. А просила я потому, что видела у них другие книги. Вот я сейчас готовлю для «Литературных памятников» большой том никогда не переводившейся прозы Шарля Нодье. И у меня есть дома, к счастью, тысячестраничный том его статей из периодики. Он составлен лучшим, наверное, на сегодняшний день знатоком Нодье Жаком-Реми Дааном. Эта книга — настоящее сокровище. Но работать с этим сокровищем дико трудно. Потому что на тысяче страниц повторяется в колонтитуле название книги Feuilletons du Temps. Зачем? А в содержании указаны только названия периодических изданий, откуда взята та или иная статья (не только из упомянутой в названии газеты Temps), и даты ее публикации. А название статьи нужно искать в особом библиографическом списке, который помещен в конце книги (но не в самом конце, и его еще нужно обнаружить, найти в нем нужную дату, а там уже по хронологии отыскать интересующую тебя статью). Это все дико неудобно. В Кюстине мне сделали колонтитулы, за что издательству большое спасибо. Но там была другая трудность, и ее мне обойти не удалось. По правилам Classiques Garnier, если ты один раз сослался на книгу, то нужно во всех последующих упоминаниях ссылаться на это первое упоминание. А у меня там есть авторы (предшественники Кюстина по описаниям России), на которых я ссылаюсь очень часто. И вот мне приходилось в каждом таком случае писать: см. примеч. 5 к письму 12. Самой-то себе я составила, конечно, список самых частых повторяющихся ссылок, а некоторые уже знала наизусть, и они мне, что называется, снились ночью в тревожных снах. А невинный читатель? Кто будет каждый раз смотреть в это примеч. 5 к письму 12, если примечания там занимают 230 страниц петитом? Конечно, лучше было бы, как сделано в русском издании, которое мы комментировали вместе с Александром Львовичем Осповатом, для самых часто упоминаемых книг сделать список условных сокращений. Но с французским издательством мне спорить было как-то неловко — пришлось соблюдать все их условия.
А когда публикуешь научные статьи, там другая сложность: у каждого журнала, у каждого университетского издательства свои правила. Примерно одинаковые, конечно, но все-таки с вариациями. У одних — пиши в библиографической ссылке сначала имя автора полностью, потом фамилию. У других — инициал, потом фамилию. У третьих — сначала фамилию, потом инициал. И так далее. Как сейчас принято говорить, тот редкий момент, когда помянешь добрым словом нашу систему ГОСТов для библиографических ссылок. Если раз ее выучить, то можно какое-то время (пока там что-то не изменится) все делать автоматически, не задумываясь о том, куда девать инициал. С другой стороны, окостеневшая система — это большая проблема, если в этой системе изначально что-то устроено не очень логично и удобно. Во многих французских научных статьях вижу: на то произведение и/или издание, которому статья посвящена, подстрочная ссылка повторяется раз пятнадцать. Зачем? Не проще ли при первом упоминании объяснить: далее ссылки на это издание даются прямо в тексте в скобках с указанием страницы — или тома и страницы. Между прочим, папа в своих воспоминаниях рассказывает о своем «рационализаторском предложении» 1962 года — переносить в изданиях политической литературы бесконечные ссылки на ПСС Ленина прямо в текст. От этого произошла бы очень существенная экономия бумаги. Неважно в данном случае, что этих бессмысленных ссылок «для галочки» вообще не следовало бы делать. Важно, что речь шла о том, чтобы ради удобства изменить косную систему. Но начальство, конечно, даже не обратило внимания на папино предложение. А о том, что, если нумерация примечаний в каждой главе начинается заново, а размещены они за текстом, нужно на страницах с такими примечаниями обозначить в колонтитулах номера соответствующих глав, чтобы читателю было легче их отыскать, папа писал еще в «Справочной книге корректора и редактора», которую я уже упоминала. Но делают это далеко не всегда.
Вообще же, работа с редакторами везде примерно одинаковая: один исправит опечатки и грамматические ошибки и расставит знаки препинания (у французов они ставятся в местах, для нас совершенно неожиданных); другой будет зачем-то править стиль и превращать скромную научную статью в стилистический шедевр (на что я по-французски уж точно не претендую). Но, конечно, всем спасибо!
А что касается образцовых французских изданий, то я хочу здесь упомянуть одну книгу, точнее многотомник, который вышел в Париже очень давно, в 1839–1842 годах, но с него и сейчас не грех брать пример. Это книга «Французы, нарисованные ими самими». Мы с молодыми коллегами выпустили том избранных очерков из нее под названием «Парижанки», но всего в этом издании, составленном и изданном Леоном Кюрмером, девять томов. Каждый очерк посвящен какому-то французскому социальному или профессиональному типу и снабжен одной или двумя иллюстрациями на целую полосу и несколькими виньетками. Очерки сначала печатались отдельными брошюрами по мере их поступления к издателю, а затем уже издавались целыми томами. И вот к этому изданию (отнюдь не научному, хотя сейчас его вполне можно использовать как некую протосоциологию французской жизни середины XIX века) приложено шесть указателей: 1) список авторов в каждом томе; 2) список авторов в алфавитном порядке; 3) алфавитный список тем; 4) список очерков, сгруппированных по темам; 5) алфавитный список иллюстраторов и, наконец, 6) список очерков по порядку их публикации отдельными выпусками. Везде, разумеется, с указанием тома и страницы. Вот это издательская культура и забота о читателе!
И последнее — насчет «французских Мильчиных». Я не изучала французскую книговедческую литературу, поэтому, опять-таки, профессионально высказаться на эту тему не могу. Но хочу здесь упомянуть одного француза, который чтит папины справочники. Это ныне здравствующий Serge Alsanoff, сотрудник французского Института славянских исследований. Мы с ним познакомились лет пятнадцать назад при забавных обстоятельствах. Я была в Париже, и какой-то общий знакомый сказал мне, что есть француз, который хочет передать в Москву какую-то книгу. У меня чемодан был уже полон книгами, которые я купила для себя, так что я лишнему грузу не очень обрадовалась. Но помогать же людям нужно. Пришел этот француз в гостиницу, где я жила. Передает мне свою посылку — и тут выясняется, что это книга для моего папы, чьи труды он высоко ценит... Вот тут у меня и случился катарсис. И я вернулась в Москву с радостным известием о том, что папины книги знают и ценят во Франции.