Фантасты против декадентов

Интервью с филологом Андреем Танасейчуком

Фантастикой 1920-х я интересуюсь довольно давно. Году в 2012-м меня позвали на сайт «Лаборатория фантастики» в связи с выходом биографии Майна Рида, которую я написал для серии ЖЗЛ, попросили рассказать про моих авторов — Амброза Бирса и других, помочь библиографии составить. Я зарегистрировался, начал общаться и постепенно заразился интересом к 1920-м годам. Написано о них совсем мало, будто этот период вычеркнули из истории, а ведь время тогда было удивительное: НЭП, почти полная (разумеется, творческая) свобода, никаких особенных идеологических ограничений. Для меня как зарубежника интереснее всего то, как русско-советская фантастика тех лет эксплуатировала западный материал, хотя создавалась в СССР. Я посмотрел, что было раньше, в 1910-е годы, до революции: тогда фантастики как таковой не существовало — ни научной, ни ненаучной (кстати, сам термин «научная фантастика» возник в России, а не в Америке, как принято считать — там о science fiction заговорили позже).

Да, но сам термин «научная фантастика» он не употреблял. Первым его использовал Яков Исидорович Перельман, знаменитый физик, математик и популяризатор науки, — по-моему, в 1914 году. В общем, я обратил внимание, что до революции фантастики печатали очень много, но только переводную, почти без исключений. Наши авторы создавали отечественную научную фантастику в 1912–1914 годах, а все остальное, чем заполнялось огромное количество журналов, было импортным, разного уровня, обычно — очень низкого. Году в 1913-м появился писатель Сергей Соломин-Стечкин (Стечкин — настоящая фамилия, Соломин — псевдоним), и он уже писал настоящую научную фантастику. Правда, бросился он в эту сферу скорее от отчаяния, потому что жизнь у него была тяжелая: тюрьмы, каторга и так далее. Необходимость кормить семью вынуждала его писать, и писал он, откровенно говоря, довольно плохо. Но постепенно появлялись другие авторы, и вскоре их было уже много. В частности, я подготовил книжку «таинственного» писателя А. Числова: он публиковался с 1913-го по 1917 год, а потом куда-то исчез. На самом деле под этим псевдонимом скрывался Яков Перельман, автор знаменитых научно-популярных книг «Занимательная физика» и «Занимательная математика»: если сопоставить тексты, легко установить их стилистическое родство. То есть, оказывается, он был еще и фантастом. Потрясающе разносторонний человек! Словом, я заинтересовался 1920-ми годами и вскоре выяснил, что, хотя и существует немало хороших библиографий, составленных библиографами высокого уровня (большинство из них уже ушли, к сожалению: Виталий Бугров, Владимир Вельчинский, Игорь Халымбаджа, Валерий Окулов), но работ по интересующему меня периоду почти нет. Есть книжка Анатолия Бритикова «Русский советский научно-фантастический роман» 1970 года издания. Но нельзя судить о 1920-х только по романам — по Беляеву, Алексею Толстому и Обручеву. На мой взгляд, это неправильно, ведь в то время публиковалось очень много рассказов, повестей. Поскольку у меня почти сорокалетняя привычка работать в библиотеке, я пошел туда и начал копаться в журналах — причем сначала в советских, 1920-х, а уж потом дореволюционных — 1900–1910 годов. Оказалось, что там много интересных текстов, которые хотелось бы вернуть читателю. Конечно, есть очень наивные произведения, но дело в том, что большая литература вырастает из традиции, и иметь представление о ней необходимо. Например, невооруженным глазом видно, что тот же Алексей Николаевич Толстой не то чтобы «заимствовал», но, во всяком случае, использовал в своем творчестве некоторые наработки коллег. Он был очень талантлив, делал это здорово, но во многом был не первым.

Скорее отечественные. Зарубежными пользовались тогда все, потому что истоки нашей фантастики лежат в западной традиции. Но тут все просто: фантастика возникла благодаря развитию капитализма, научного знания и урбанизации — в города начали стекаться люди без образования, и им захотелось читать. То есть аудитория росла снизу. А что им хотелось читать? Так, чтобы было и умно, и интересно. Но малообразованные люди не могли потреблять так называемую «большую литературу». Тут подготовка нужна, необходимо уметь думать. Следовательно, в основе должна быть развлекательность. Так и появилась научная фантастика, у нас она возникла позже, чем на Западе, а на 1920-е пришелся ее расцвет. Я долго думал, как бы обобщить этот материал — может быть, книгу написать, поскольку очень уж интересный период. Именно 1920-е, потому что в 1930-е уже начался гнет, давление. Это особая страница в истории фантастической литературы. Тем более что и 1920-е имеют свою периодизацию: одно дело — первая половина, другое дело — вторая.

В первой половине в литературных кругах были сильны иллюзии, установка на социальную революцию, на всемирный коммунизм, а вторая половина — уже больше технологические проблемы и возникающие в связи с этим проблемы социальные. Я и студентов своих стимулирую к чтению текстов этого периода: они дипломы пишут по фантастическим рассказам, повестям и романам.

Зарубежной литературе в вузе сейчас отводится все меньше времени, она «съеживается», уходит. На факультете иностранных языков учат в основном язык, литературу не изучают (в нашем университете, во всяком случае), и получается на выходе странная такая специальность: «слесарь-лингвист». Ну а русское отделение основной упор делает на отечественную литературу. Вот и мне приходится заниматься этим. Чем хороша работа в высшей школе — в научном плане ты можешь заниматься, чем хочешь. Причем за государственный счет. Пускай «счет» этот очень маленький, зато есть возможность для самореализации — изучать то, что именно тебе интересно. Да и работа со студентами — чаще всего — в удовольствие.

Студенты у меня пишут дипломы по русской и советской фантастике 1910–1930-х гг. Толку от их «трудов» мало, конечно, — уж очень мало в них настоящей заинтересованности (да и знаний, начитанности). Скорее, это отражение моего интереса. Со временем, кстати, я понял, что и мне писать книжку о фантастике пока слишком рано и даже — самонадеянно. Получится, скорее всего, просто обзор. И только. Обзоры тоже нужны и важны, но все-таки лучше как следует разобраться в предмете. А потом я подумал: ведь такие интересные авторы! Наш читатель их совершенно не знает. А это — история! И решил кое-что издать самостоятельно. Хотя бы небольшим тиражом, опыт издательский у меня есть. Собрать, откомментировать. Тираж, конечно, маленький — 200–300 экземпляров, но этого хватает, чтобы выйти в ноль, окупиться. Издание книг — дорогое дело.

Реалии нашего книжного рынка таковы, что если ты не имеешь возможности для серьезной дистрибуции (а ее ни у кого нет, кроме крупных издателей «АСТ», «Эксмо» и т. д.), то возможности очень ограничены. Литература, о которой я говорю, хотя и развлекательная, но — в силу своей специфичности — элитарная. Поэтому, если смотреть на вещи реально, то в разумные сроки можно продать только 100–120 экземпляров. Этого хватает для окупаемости. Остатки отдаю в библиотеки, дарю друзьям, коллегам…

Коллекционеры, конечно, есть, но их немного, и далеко не обо всех книгах они знают.

Там очень разноплановая аудитория. Многие заходят просто поболтать. У многих нет ни реальных знаний, ни подлинного интереса. Но есть и потрясающие эрудиты — настоящие знатоки, увлеченные люди. Проблема еще в том, что книжки с маленьким тиражом, как правило, дорогие. Я стараюсь, чтобы было как можно дешевле, но и тут есть предел: необходима окупаемость, чтобы продолжать дело.

Да, существует сегмент изданий для коллекционеров — книжки, которые выходят тиражом 30-40-50 экземпляров. Они безумно дорогие, стоят 2 000–2 500 рублей — хотя, конечно, находят своих покупателей. Для меня в данном случае важны два момента: во-первых, тираж должен быть по меньшей мере 200 экземпляров — он не совсем крошечный, и книга для покупателя тогда куда доступнее по цене. И второй момент — наличие ISBN, потому что книга должна поступать в библиотеки. Это моя позиция. В первую очередь, я ученый, занимаюсь исследованиями, поэтому обязательно пишу статью, комментарии, разысканиями занимаюсь. Причем, рассказываю не только об авторах, но, когда есть возможность, и о художниках тоже.

В прошлом году я выпустил сборник советской фантастики под названием «Чужая жизнь»: несколько рассказов, повестей и один роман забытого автора, Бориса Перелешина. Слабоватый роман, надо сказать, но произведение совершенно в духе своей эпохи. Это 1923 год. Сейчас подготовил книгу Якова Перельмана, о котором мы уже говорили. Ну и вообще планов много. Есть и зарубежная литература — например, книжка под названием «Господин из реторты». Это сборник британской фантастики рубежа XIX–XX вв. Ведь в Англии существовал целый пласт такой литературы. Фантастика — не только Герберт Уэллс и Конан Дойл, и я попытался пособирать тексты подобного рода. Причем искал только в дореволюционных русских журналах, но переводы там просто ужасные, 90 % никуда не годны. Благо у меня есть коллега, тоже увлеченный этой темой: он мне помогает на чистом энтузиазме, находит оригиналы английских журналов XIX века. Но тексты оттуда, по сути, приходится переводить заново, 75–80 % надо переделывать.

По-разному. Я бы не назвал Элджернона Блэквуда писателем второго ряда в фантастике. Он был очень продуктивным, известным. Он до сих пор издается. Были и другие. Многие по тиражам не слишком отставали от Конана Дойла и Г. Уэллса. Но главное — это история литературы. Ее нужно знать.

Уровня Беляева? Ну, например, Михаил Зуев-Ордынец. Или Владимир Орловский. Судьбы у них трагичные. Первого сломали в сталинских лагерях. Второй умер от голода — в 1942-м, в блокаду. Вообще в русской фантастике были разные традиции: неоромантическая — к ней относится, например, Александр Грин; декадентская — Сергей Ауслендер, Валерий Брюсов и так далее; была и «технологическая», «жюль-верновская»… Эта традиция возникла позже, ближе к революции. Есть и более ранняя русская фантастическая традиция, романтическая (из нее вышли и неоромантическая, и декадентская) — Пушкин, Лермонтов, Одоевский, Погорельский, потом Алексей Константинович Толстой со своими «Семьей вурдалаков» и «Упырем» (это у него из романтизма гофмановского). Потом были Михаил Кузьмин, Александр Кондратьев, автор романа «На берегах Ярыни» — их и сейчас печатают — и многие другие.

В основном разночинцы. Хотя сегодня об этом круге чтения чаще всего не знают. Дело в том, что у нас в истории литературы начала прошлого века очень много внимания уделяется декадансу: журналы «Золотое руно», «Аполлон». Но они были элитарными. Кроме них существовала масса других изданий, а «декаденты» были совершенно нерентабельны. Их поддерживали Мамонтов, Рябушинский. Для других журналов главным было, чтобы они приносили доход. Капитализм, однако. Там печатались совсем иные авторы, которых активно читали. Но в истории литературы акценты сместились, и мы о них почти ничего не знаем.

Конечно. На мой взгляд, хотя бы в больших библиотеках эти тексты должны быть. По художественному уровню они, конечно, слабее текстов Алексея Николаевича Толстого, но тот же Николай Карпов в 1924 году сочинил роман «Лучи смерти» (я его опубликовал). Надо сказать, роман слабый, но «Гиперболоид инженера Гарина» появился на два года позже. Вопрос приоритета тоже важен. Конечно, Карпова и Толстого не поставишь рядом, но тем не менее это дает основание не говорить, что до Алексея Николаевича в русской фантастике никого не было. Было. И немало. Мне кажется, задача филологов и историков литературы сейчас — заниматься возвращением забытых литературных имен. И издавать этих авторов (пусть небольшими тиражами). Публиковать тексты, комментировать, изучать. Мне весьма нравится сам процесс сбора материалов и подготовки издания. Правда, мне повезло: у меня жена — профессиональный редактор, помогает в работе.

Для меня каждая книга — это открытие. Например, тот же Николай Карпов. Я живу в республике Мордовия, в Саранске, преподаю в местном университете всю жизнь — с тех пор, как уехал из Ленинграда. Так вот, выяснилось: Карпов из Мордовии. Начинал до революции в Санкт-Петербурге писателем-поденщиком (писал для газет), но после Февральской революции вернулся в родные места, создавал милицию на транспорте, был редактором местной уездной газеты — героический товарищ. А в 1924 году уехал в Москву и снова стал профессиональным писателем. Занимался в основном сатирой, причем по уровню он, на мой взгляд, стоит не так далеко от Пантелеймона Романова и Михаила Зощенко. У него замечательные тексты: он видел фактуру, умел найти интересный ракурс. Конечно, произведения у него совершенно антисоветские, но сатира тогда такой и была (Булгаков, Зощенко — явные антисоветчики). Выяснилось, что Карпова нет в знаменитом «Словаре русских писателей 1800–1917 годов» под редакцией Николаева. Я посмотрел в местных энциклопедиях — там его тоже нет. Никто не знает Карпова! Думаю: «Ну как же так?» Потом случилось невероятное: я узнал, что в «Молодой гвардии», для которой я написал несколько книг в серии ЖЗЛ, работает его праправнук, который умудрился пробить в издательстве воспоминания прадеда «В литературном болоте» — едва ли не самое правдивое изображение «низовой» литературной жизни 1907–1917 годов. В общем, я начал собирать тексты Карпова по дореволюционным и послереволюционным журналам, а когда книга была готова, обратился к праправнуку, и тот c радостью одобрил мое начинание. Я подарил ему несколько экземпляров, а он потом их родственникам раздарил и был крайне доволен. Не было автора — и он вышел из небытия. Книгу я назвал «Таинственный аэроплан», по заглавию одного из рассказов Карпова военного времени. Фантастика у него, конечно, не выдающаяся, но она отражает эпоху — и это важно.

Началось все в детстве — я в третьем поколении с высшим образованием, это накладывает определенный отпечаток. Дедушка и бабушка были образованные, хотя в те времена с этим сложно было, папа — профессор-химик, а мама, покойная уже, — военный микробиолог, кандидат наук. В общем, с книжками семья дружила, хотя сам я с ними не особо дружил класса до пятого. В войну в основном играл. Потом были книжки с картинками, в том числе замечательное издание «Войны с Ганнибалом» Тита Ливия — меня всегда интересовала история. Так я и начал читать. Я даже кандидатскую по Амброзу Бирсу [1842–1913 (или 1914), американский писатель и журналист — прим. ред.] взялся писать неслучайно. Когда я учился классе во втором или третьем, папа купил его «Словарь Сатаны и рассказы», издание 1966 года, которое потом изъяли из-за предисловия Риммы Копелевой, жены Льва Копелева [1912–1997, литературовед и диссидент — прим. ред.]. Предисловие плохое, но сама книга — редкость. Помню, прочитал тогда первый рассказ, «Случай на мосту через Совиный ручей» (это классика, шедевр Бирса с концовкой-ловушкой — «двойной развязкой»), и ничего не понял. Я поставил книжку на полку и с тех пор, когда проходил мимо шкафа, смотрел на нее: мне казалось, что она на меня тоже как будто поглядывает. Потом закончил университет и отправился в аспирантуру — в Ленинградский государственный университет имени А. А. Жданова на кафедру истории зарубежных литератур. Я учился у Юрия Витальевича Ковалева, большого ученого, талантливого человека. Я еще даже не стал аспирантом, был просто стажером, и он меня спросил: «А чем ты хочешь заниматься?». У меня тогда были какие-то странные представления о научной работе, и я ответил: «Детективы люблю». Он на меня посмотрел озадаченно и сказал: «Я, может быть, тоже люблю, но исследовать там нечего — формульная литература. Придумай что-нибудь серьезное». И я предложил Амброза Бирса. Ковалев мне сказал: «У нас на кафедре уже были две попытки. Но обе — безуспешные. Как-то Бирс оказался не по зубам. Уверен, что справишься?» Я говорю: «Надо пробовать». Он мне тогда отвечает: «Сложный писатель. Я тебе ничем помогать не буду, прочитаю работу в законченном виде. У меня есть своя внутренняя планка: дотянешься — будем работать». — «А если не дотянусь?» — «Ну, не всем же быть кандидатами наук». Такой был человек, довольно жесткий. Но в результате все сложилось: диссертация, а потом и книга. Причем книга была не моей идеей, а Юрия Витальевича. Закончить ее удалось не сразу. В 1990-е годы было не до науки, приходилось как-то выживать, работая на двух-трех работах. Тогда я, правда, стал заниматься переводами. Платили мало, конечно, но дело было не в деньгах, а в том, что ты переводишь, а люди это читают.

Нет, уже в Саранске. В конце 1990-х я начал писать книгу о Бирсе, писал долго, лет пять или шесть. Она большая получилась. Сейчас готовлю сокращенный вариант. Заниматься этим сложно. Увы, «Молодая гвардия» не хочет биографии Бирса — не самый популярный автор. Мол, вот если бы с кем-то объединить его, — а кого поставить в пару с Бирсом?!

Пока я писал книгу, моя бывшая студентка защитила докторскую диссертацию. Мне стало обидно: «А почему я не доктор?» — и тогда я взял и за год-полтора написал докторскую. Тоже про Америку, но уже не столько про литературу, сколько про особенности самоидентификации американцев. Я пытался показать, что американцы как нация самоидентифицировались в эпоху печатного слова; литературные, художественные, печатные формы для них были наиболее удобны. Сейчас основная форма самоидентификации — визуальная, т. е. телевидение, а тогда было только печатное слово. Оно много значило для американцев в то время.

Прежде мне казалось, что американскую литературу XIX века сложно назвать богатой — не количественно, а качественно. Но она очень богатая. Нужно иметь в виду, что Америка неоднородна: она разделена на южные и северные штаты. По большому счету к середине XIX века сформировались два отдельных этноса со своими литературными традициями. Почему романтизм так долго господствовал в американской литературе? Потому что в эпоху романтизма создавались мононациональные государства. Все «романтизмы» были обращены в прошлое, к истории, корням, мифам. То же самое происходило и у американцев, только позже, и заняло значительно больше времени. Им нужно было создавать и мифы, и историю. У северян были Готорн, Мелвилл, Купер, Вашингтон Ирвинг — крупнейшие фигуры, а на юге — Симмс, Кеннеди и многие другие, хотя у нас они не известны.

Эдгар По — отдельная история, он не был национальным художником. Безусловно, он ярчайший романтик, но романтик без национальности. По жил на юге, и южный национализм вызывал у него смех. Он по праву считал себя великим человеком, гением, и с этой позиции презрительно смотрел на мелких людишек, которые могут только шовинистически кричать о том, какие они хорошие и как любят родину — его это смешило.

Да, считал себя «первым парнем на деревне», потому что жил в провинции. Деревня там, правда, была большая — южные штаты.

Сам он говорил так: «Я безумец, и именно мое безумие — залог моей гениальности: они неразрывно связаны». То есть он словно заявлял, что ни на какую традицию не опирается. Так ли это? Нет, конечно. Он знал английскую традицию, хотя прямых связей с ней проследить практически невозможно. Да и вообще, исключительно начитанный человек был. Начинал с пародий, а потом понял, что, работая с тем же «готическим материалом», можно спрогнозировать эмоциональный отклик читателя, рассчитать эффект от произведения. У него все начиналось с игры. Кстати, детектив начинался так же. По разгадывал шифры, причем любые. На чем его способность основывалась, неизвестно. В газету, где он работал, читатели присылали зашифрованные послания. Писатель поставил условие: шифр мог быть на любом языке, но текст должен обладать смыслом. По знал только два языка — французский и английский, но из ста писем с шифрами он не смог разгадать всего лишь одно. Смысла текст не имел. Остальные сто были на семи разных языках. Его детективные рассказы скорее побочный продукт этого увлечения. Для По само преступление было неинтересным, его интересовала разгадка. На мой взгляд, его самый сильный текст такого плана — «Тайна Мари Роже» — рассказ, написанный на основе газетных публикаций про реально исчезнувшую девушку Мэри Роджерс. По газетным публикациям, которые По вычитывал, он смог определить виновника — не назвал имя, но описал его. У Мэри был криминальный аборт, и ее любовник (после того, как она истекла кровью), избавился от тела. По это описал, а потом расследование подтвердило его правоту.

Нужно понимать, что любой писатель — «вор». Другое дело, насколько осознанно он крадет: Эдгар, видимо, воровал неосознанно. Читал он много, но бессистемно, сознательных заимствований не делал, но представления у него были совершенно романтические. Он считал, что главное, чем должен заниматься художник, — это поэзия. Поэзия — дар, приближающий человека к Богу. Но, к сожалению, поэзия не кормит, поэтому ему приходилось заниматься прозой и журналистикой. Журналистика давалась с трудом: По был крайне невоздержанным, особенно в критике, начинал оскорблять людей, объяснять, кто они такие («дураки и бездари»).

Писать книгу про Эдгара По было трудно. Пришлось проделать безумный объем работы. Большим подспорьем стало то, что этим писателем занимается множество людей. Есть, например, мемориальное общество По в Балтиморе, они опубликовали в электронном виде «Энциклопедию По» — хронологию его жизни, восстановив ее буквально по часам.

Да, совершенно замечательно. На сайте «Гутенберг» есть все тексты, балтиморцы вывесили в сеть его ранее недоступные журналистские работы, «маргиналии» и так далее. Правда, объем текстов очень велик, и много приходилось читать во время работы над книгой. Такая уж специальность, мне нравится этим заниматься. Да и издательства постепенно заинтересовались тем, что я делаю, начали заказывать тексты. Платят они, конечно, копейки, но радует, что есть издательства, которые пытаются находить что-то свежее. Потому что те же «Эксмо» и АСТ (при всем к ним уважении) часто пользуются продуктом не первой свежести — старыми переводами и статьями. Вероятно, чтобы не платить и этих копеек. Но проходит время, переводы устаревают, меняются люди, язык, идеология и так далее. Это первое. Второе: важно иметь в виду, что изменилась сама аудитория. Раньше потребителей текстов было много, а теперь мало, поэтому текст следует адресовать определенному читателю. Но, например, «Азбука» очень интересные книги делает. Или издательство «Речь» — молодцы, подход у них весьма творческий, к тому же отличный визуальный ряд.

У «Речи»? Дорогие, да. Сейчас они выпустили том классических рассказов О. Генри с прекрасными иллюстрациями Михаила Бычкова, я написал предисловие к нему. Книжка дорогая. А что делать? У «Молодой гвардии» сейчас цены тоже безумные стали. Тенденция такая: цены будут расти, а тиражи падать. Они сократились уже до 2 000–2 500 экземпляров — и это у «Молодой гвардии», которая делает отличные книги и продает их по всему миру! Но здесь есть и обратная сторона: растет разнообразие. Каждый может выбрать то, что ему нужно. Книга жива. Ее читают. И будут читать!