Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
— Когда читаешь «Тоннель», создается впечатление, что книга писалась специально для кино: единство места и времени, четкий тайминг сюжетов, очень много диалогов. Признавайтесь: снова рассчитываете на экранизацию?
— Дело в том, что изначально я хотела написать сценарий. Набросала небольшой синопсис и попыталась продать, но не удалось: наша киноиндустрия неохотно работает с писателями, поскольку считается, что писать сценарии они не умеют. Так что я разозлилась и решила, что буду писать роман.
— Как родилась эта идея — поместить людей в замкнутое пространство и заставить их бороться за выживание? Кажется, что-то похожее было у Стивена Кинга...
— Не было никакой идеи. Меня вообще изумляют эти разговоры о том, что автор должен приступать к книге с каким-то заранее сформулированным серьезным месседжем в голове. У меня не так. Обычно сначала я просто ставлю декорацию — классическую причем, жанровую, возможно, довольно избитую. Затем помещаю в нее людей, которые для этой декорации не очень годятся, ставлю перед ними какую-то проблему и наблюдаю, как они будут с ней справляться. А потом уже выясняется, про что на самом деле история. И хотя в этот раз у меня был довольно четкий сюжетный план, «Тоннель» несколько раз меня здорово удивил.
Фото: Ольга Паволга
— То есть вас можно назвать жанровым писателем?
— Конечно. Не вижу в этом ничего плохого. Я написала два романа о конце света, детектив и вот теперь герметичный триллер. Хотя сейчас, как мне кажется, жанров в чистом виде уже не существует, границы все сильнее размываются. Возможно, не стоит уже так пристально следить за тем, где они пролегают, и пытаться соответствовать условным жанровым ожиданиям. И вообще делить литературу на жанровую и так называемую серьезную. Разве не бывает тонких, хорошо написанных детективов и любовных романов? И напротив, разве условная «интеллектуальная» проза не может быть вторичной и скучной? Я делила бы литературу, как осетрину, только на два вида — на плохую и хорошую. И отличный пример — Стругацкие, которых ни у кого не повернется язык назвать «всего лишь фантастами», сократить до какого-то жанрового определения. Они большие писатели и философы, и тексты у них сложные и глубокие, да что там — великие.
— Напротив, их как раз-таки относят к жанровым писателям. Сейчас они популярны, но неизвестно, что будет с их книгами через сто лет.
— Стругацких читают уже полвека — согласитесь, это немалый срок. Они давно вошли в литературный канон. А все, что попадает в канон, практически навсегда в нем остается. Вспомните Агату Кристи, Брэдбери, Лавкрафта, Эдгара По. А многие «серьезные» современные произведения спустя пятьдесят лет, может, и не вспомнит никто. Так что жанровость или ее отсутствие — точно не тот критерий, который делает текст великим и гарантирует ему место на полке будущего.
— Кстати, существует мнение, что все самое интересное, что сейчас происходит в литературе, касается именно жанровых произведений. Вы согласны?
— Я сказала бы по-другому. Жанровые элементы уверенно просачиваются в «большую» литературу, и скоро, надеюсь, не будет разницы. Кадзуо Исигуро, например, в 2015 году написал «Погребенного великана» с драконами и волшебством, и получил Нобелевку. Правда, когда в какой-то статье роман отнесли к фэнтези, Исигуро ужасно обиделся. Понятно, что это серьезная (хотя и довольно скучная) книга, а дракон — сложная авторская метафора. Но зачем обижаться? Если заглянуть в списки престижных литературных премий, можно найти много текстов, в которых есть уже те или иные жанровые допущения, и это прекрасно. Долой рамки, писателю вообще не надо следить за каноном, он просто берет историю и делает с ней, что хочет.
— Ваша история оказалась настоящим долгостроем: насколько я знаю, вы писали «Тоннель» 5 лет. Довольно приличный срок для остросюжетного романа.
— Я просто всегда очень долго подбираю правильные слова. Со сценарием было бы легче, там пришлось бы возиться только с диалогами.
— Тем не менее диалоги составляют как минимум половину книги, если не больше.
— Диалогов много, потому что это полифоническая история. В ней нет автора, нет единого рассказчика, мы следим за происходящим глазами разных людей, запертых в тоннеле. Причем персонажи эти не только разговаривают, но и думают. Это не было моим осознанным выбором, просто так получилось — но я рискнула и впервые сделала рассказчиками людей, совершенно на меня не похожих. И этим здорово усложнила себе задачу, потому что, разумеется, все эти персонажи говорят и думают по-разному, и писать приходилось чужими голосами. Для писателя это опасное поле, слишком легко ошибиться и наврать. Представьте, каково притворяться к примеру юным водителем «Газели» из Таджикистана, не знающим ни слова по-русски, когда ты 50-летняя москвичка с высшим образованием. Вот на это и ушло колоссальное количество времени — чтобы найти эти голоса.
— Вы действительно умеете писать разными голосами, что довольно редко встречается среди современных отечественных прозаиков. Неудивительно, что «Тоннель» кажется таким кинематографичным. У вас, кажется, уже был опыт переработки собственного романа в сценарий?
— В том-то и дело, что не было. Когда у меня покупали права на экранизацию, я сразу предлагала продюсерам написать сценарий самостоятельно. Но меня всякий раз очень быстро увольняли. И дело даже не в том, что в кино совершенно другой набор инструментов и способ повествования. Просто когда писатель работает над сценарием по истории, которую уже единожды придумал, он категорически сопротивляется любым попыткам ее изменить. А в кино без этого никак. У писателя нет смирения, присущего сценаристам, которые привыкли к тому, что переписывать приходится постоянно, жертвуя иногда даже очень удачными сюжетными ходами. Для писателя это слишком болезненно. Так что за работу над сценарием «Тоннеля» я точно не возьмусь. Наоборот, постараюсь минимально вмешиваться в процесс.
— Недавно довелось услышать мнение, что «Тоннель» — это классический буржуазный роман: герои не могут самоорганизоваться, не способны к какому-то коллективному действию, зато все одинаково жаждут власти. Что-то в этом есть...
— Буржуазный роман — это прекрасно. Мне это даже льстит. Но буржуазии у нас, к сожалению, нет. Почему «к сожалению»? Потому что страна, в которой существует класс буржуазии, прожила как минимум пять-шесть десятилетий в состоянии относительного благополучия. За это время в людях, как правило, формируется уже не желание, а способность самоорганизовываться, принимать коллективные решения, разбираться с проблемами путем диалога, а не конфликта.
А «Тоннель» — книжка скорее, наоборот, антибуржуазная. И показывает, до какой степени мы не способны ни к самоорганизации, ни к тому, чтобы слышать друг друга. Никто из заложников тоннеля за редким исключением не хочет ни власти, ни даже ответственности. Напротив, они всеми возможными способами пытаются избавиться от нее. Эти люди очень инфантильны и были бы вполне безобидны в обычной жизни, но лишь до тех пор, пока кто-то не начал бы этой инфантильностью пользоваться. Где же тут буржуазность?
Фото: Ольга Паволга
— Общество, которое не может самоорганизоваться, обречено. В книге открытый финал, но мне кажется, что счастливого конца у этой истории быть не может.
— Каждый читатель имеет право на собственные выводы. Некоторые уверены, например, что герои погибли, другие считают, что выжили. У меня есть своя точка зрения на этот счет, но я ее не озвучиваю. Видение автора в принципе не имеет значения, поскольку всякое чтение — это соавторство. Любой текст существует ровно столько раз, сколько раз он прочитан, и писатель не обязан — я бы даже сказала, не должен — никому навязывать свое толкование. Более того, его собственное объяснение может быть совершенно противоположно истине (если истина вообще существует). Тексты часто сложнее авторов, не говоря уже о читателях. И бывает, что читатель находит в тексте гораздо более точные ответы, трактовки и объяснения, которых автор, возможно, и не закладывал.
— Значит, вы настаиваете на том, чтобы читатель был вашим соавтором?
— Я на это рассчитываю. Но понимаю, что не всякому хочется это делать. Мне и самой не всегда хочется или не всегда получается. С каким-то писателем совпадаешь и начинаешь пересказывать его историю по-своему. А с каким-то нет. Это нормально, и обижаться тут не на что.
— Но ведь люди интересуются вашим личным мнением. Неужели авторская трактовка совсем не важна?
— Абсолютно не важна. Я была на обсуждениях «Тоннеля» в нескольких книжных клубах и, кажется, всем все испортила. Люди начинают обсуждать историю, постоянно на меня посматривая: мол, я правильно понял? Я молчу. Потом мне задают вопросы, я что-то объясняю и всегда вижу разочарование на лицах. Не нужны читателю эти объяснения. Он трактует историю сам и делает из нее свои выводы. Автор, который рассказывает, как правильно читать его текст, выглядит не менее жалко, чем тот, кто спорит с критикой.
— «Тоннель» довольно активно обсуждается в сети, причем отзывы встречаются абсолютно разные: одни считают, что это великолепный роман, другие его нещадно ругают. Вы следите за реакцией читателей?
— Конечно. Это очень любопытно. Вообще, я бы всем авторам рекомендовала не фильтровать отзывы, а читать все подряд. Очень интересно наблюдать, как и в каких точках люди соединяются с твоей историей. Причем негативные отзывы читать гораздо интереснее. Это полезно, потому что попадается действительно много справедливых замечаний, которые я принимаю к сведению. Иногда хочется, конечно, вступить в полемику, но нельзя. Нет зрелища более беспомощного, чем писатель, который пытается защитить свою книжку после того, как она написана. Остается только смиренно принимать все, что о ней скажут.
— За что «Тоннель» ругают чаще всего?
— Самая распространенная претензия — обманутые ожидания. Но это касается всех моих книг. Человек хотел почитать остросюжетную историю, а ему завернули в нее какую-то социальную драму. «Если бы мне была нужна социальная драма, я бы пошел и купил социальную драму», — пишут мне. Или: «Я с этой книжкой отдохнуть хотел, а там такое...» Кому-то было скучно: мол, в аннотации написано «триллер», а читать не страшно. Справедливы такие претензии? Разумеется. Жанровые ожидания обмануты. Всякий раз, когда пишешь жанровую историю, следует быть готовым к тому, что часть твоей аудитории будет требовать четкого следования канону. Кажется, к моей четвертой книге все должны были привыкнуть к такому «обману», но подобных отзывов по-прежнему много.
Вторая по распространенности претензия — неприятные персонажи. Многим читателям хочется, чтобы герой был героем, а жертва — жертвой. Чтобы можно было искренне сочувствовать и плакать. «Смотришь на них — и противно становится, — пишут в отзывах. — Вы, наверное, просто людей не любите». А я-то, напротив, люблю. И все придуманные мной люди за редчайшим исключением очень мне симпатичны. Но, как я уже говорила, спорить с читателем бессмысленно. У него своя оптика, у меня — своя. Безусловно, он имеет право получить историю, в которой увидит героев, достойных его сочувствия и симпатий, на которых захочется быть похожим, и таких историй много. Есть, в конце концов, люди, которые читают, чтобы получить утешение, и имеют на это полное право. Просто я утешать не умею.
— Герои у вас действительно получились, мягко скажем, своеобразные...
— Не люблю безупречных героев, они скучные, поэтому у меня их и нет. И в «Тоннеле» я заставила каждого из персонажей принять как минимум одно спорное решение, которое приводит к тяжелым последствиям. Мне хотелось показать, что происходит внутри у человека, который на наших глазах совершает какой-то чудовищный поступок. Вообще, я страшно виновата перед людьми, которых заперла в тоннеле. И сама натворила с ними ужасных вещей и заставила их делать не менее ужасные вещи. Но все они кажутся мне живыми, достойными сочувствия. Может, я не простила им то, что они сделали, но смогла их понять. Большинство из них никакого зла не хотели. Они способны к насилию, но сопротивлялись ему до последнего. Пусть несогласованно, пусть неправильно, но пытались действовать, и эти их действия что-то в итоге все-таки изменили. Так что, когда говорят, что мои герои несимпатичны, мне обидно. Не за себя, а за них.
— Вы говорите, что негативные отзывы читать полезно. Но ведь нелепых придирок тоже наверняка хватает?
— Ну например, часто жалуются, что в «Тоннеле» слишком много мата. И его там действительно много. Я читала фрагмент на филфаке Смоленского университета, и ко мне после подошла женщина и сказала: «Прекрасный текст, но вот эти несколько слов... Вас же студенты слушают!» На обложке при этом предупреждение — «нецензурная брань», книга с рейтингом 18+, продается в целлофане. Справедлива ли эта претензия? Да, как и все остальные, не бывает несправедливых претензий, но вот к этим я точно прислушиваться не стану. Мат — великолепная краска, часть языка и вообще-то мощный инструмент — и комический, и философский, трагический, даже экзистенциальный. Без него обидно было бы обходиться.
Ну и к технической составляющей тоже встречаются претензии. Мол, если пишете про тоннель — сядьте и изучите СНиПы, посмотрите, как он спроектирован. Где аварийные выходы, связь и вода и, вообще, откуда там гермодвери? И на это мне тоже ответить нечего. Вот такой я придумала неправильный тоннель, что поделать. Он мне нужен был для истории, а она совершенно не про тоннель.
— А про что?
— Я, наверное, хотела исследовать природу страха, понять, что он делает с нами. Однозначных героев среди нас очень мало — тех, кто сразу знает, как надо, способен встать в полный рост и начать действовать правильно, кем можно было бы восхититься, за кем хотелось бы следовать. И на их появление не стоит рассчитывать. Всякий человек порой способен и на малодушие, и на трусость, и на жестокость, на самые чудовищные поступки. Но в других обстоятельствах он же может проявить великодушие, альтруизм, сочувствие и даже самопожертвование. Очень сложно мы устроены, внутри нас идет постоянная борьба. И вот на эту борьбу как раз рассчитывать стоит. Она и дает надежду.