«Брюсов пытался возглавить пролетарское искусство, как когда-то символизм»

Михаил Шапошников о жизни и творчестве вождя русского символизма

Я бы не сказал, что он забыт. На мой взгляд, Валерий Брюсов сегодня гораздо интереснее для нас, чем многие другие модернисты. Читать его надо очень внимательно. Еще в молодости он провозгласил лозунг: «Только грядущее — область поэта», — и сам ему следовал. Брюсова интересовало и настоящее, и особенно прошлое — он прекрасно разбирался в Египте, Ассирии, Средневековье, Риме, Греции, — но в них он всегда искал соответствие современности и был весь устремлен в будущее. У него есть стихи, которые сейчас звучат абсолютно современно — это «Грядущие гунны», «Конь блед», «Хвала человеку» и многие другие. Некоторые рассказы Брюсова могли бы послужить материалом для кинематографа: например, «Рея Сильвия», «Бемоль», повесть «Последние страницы из дневника женщины», рассказ о его родителях «Обручение Даши».

Брюсов стоял во главе русского модернизма и как организатор, и как поэт. Несмотря на то, что он действительно был воспитан в духе шестидесятников, он никогда не отделял себя от прежних учителей — поэтов Пушкинской эпохи и ближайших предшественников. Тем не менее он видел, что поэзия в конце 1880-х годов находилась в загоне, потому что истинных лирических поэтов, таких как Фет и Апухтин, презирали и не печатали, почти так же, как позже — в советские годы. Тот же Чернышевский говорил, что «Шепот, робкое дыханье, трели соловья» — так может чувствовать и лошадь, человек должен жить идеями, а не природу описывать. Брюсов попытался, сохранив традицию, привнести в поэзию новые идеи, пришедшие из европейской литературы. Брюсов был человеком очень земным и реалистичным, хотя интересовался мистическими явлениями, спиритизмом, реинкарнацией, размышлял о влиянии прошедших веков на душу человека. И этот интерес не был чисто внешним. Брюсов считал, что область мистики — это еще непознанная человеком часть бытия. Он считал, что эта область просто не изучена. В XIX веке университетские преподаватели-позитивисты считали, что математика, физика и химия способны все объяснить, а мистика — это только нелепость. А другие, наоборот, считали, что важны вера, религия или мистика. Брюсов не отдавался с фанатической преданностью одному или другому лагерю: он понимал, что и то, и другое важно.

Декаденство Брюсова — это не игра и не дань моде, он и был таким человеком, свободным от догм. Кого-то увлекали идеи революции, а кого-то — идеи свободного творчества, личностной свободы. Брюсов хотел очистить литературу от казенщины, как и искусство в целом. Благодаря Брюсову и Бальмонту в Москве и Мережковскому с Гиппиус в Петербурге, а также другим поэтам, писателям и художникам, в русской культуре произошли настоящие тектонические сдвиги. Это время ломки старых форм и было названо Серебряным веком.

Выражаясь современным языком, это чистый пиар-ход. Надо было как-то заявить о себе. Его книга «Русские символисты» создала иллюзию, будто в России процветает новое литературное направление. Некоторые из опубликованных в книге авторов были реальными людьми — Владимир Гиппиус, Николай Нович, еще пара имен, но сегодня они все забыты, кроме него, причем, на мой взгляд, совершенно справедливо. Практически все остальные имена — это псевдонимы Брюсова. Если бы он просто издал книгу под своим именем, то, возможно, никакого резонанса и не было бы. Он был бы как Емельянов-Коханский — поэт-символист, писавший в 1890-е годы, в сборнике его стихов был его портрет в костюме оперного демона, стихи у него были те еще. Брюсов же выбрал отличный пиар-ход. На его книжку вышло около трехсот с лишним рецензий, все отрицательные, но он проснулся знаменитым. Если поэт начинает только с положительных отзывов, что в этом хорошего?

Брюсов интересным образом выстраивал свои поэтические сборники — как стихотворную исповедь. Книга делилась на определенные части, каждая из которых раскрывала историю души поэта. Но тут есть одна отличительная черта: в сборники он часто помещал не настоящие стихи, а упражнения, которые интересны только с точки зрения техники, поиска формы. Но если внимательно вглядеться, то среди этих упражнений можно найти его великие эталонные стихотворения. Это касается почти всех его сборников — «Tertiavigilia», «Urbi et Orbi»,«Stephanos», «Все напевы» и «Зеркало теней», конечно. Из прозаических произведений каноническим является роман «Огненный ангел». Брюсов сам говорил о нем: «Я напишу лучший роман». И это, действительно, лучший символистский роман. Конечно, есть еще «Петербург» и «Серебряный голубь» Андрея Белого, которые могут с ним поспорить. Но, по крайней мере, Брюсов считал, что он лучше Мережковского.

Не совсем так. Ходасевич не имел семитомника Брюсова и не читал стихи, которые Брюсов не включал в сборники, потому что они были совершенно другими, не соответствовали его имиджу — сильной демонической личности, покорителя. В то время в колониальной системе это было везде — Киплинг, Хаггард, потом Гумилев — ученик Брюсова, они все были победителями, и Брюсов не мог быть проигравшим ни в одной ситуации. Образ, который создает поэт, — это одно, но, когда вычитываешь в стихотворении Брюсова «Материны именины» автобиографические подробности, возникает диссонанс. Оказывается, что в его семье отмечали этот праздник по старинке, вполне мило и доброжелательно общались. Представить себе Брюсова в такой роли сложно, а на самом деле это было. И то, что он со своей женой Иоанной Матвеевной двадцать семь лет прожил, тоже говорит о том, что он был приверженцем глубинных отношений. Хотя его личная жизнь иногда подвергалась испытаниям и бурям. Он не мог показаться на публике без «маски», это ему было нужно для поэтического кредо вплоть до самых последних дней жизни. Однако это не отменяло того, что у него была семья, были сестры, братья, за чью судьбу он переживал. Когда его младшая сестра Лидия вышла замуж, его осуждал Ходасевич, потому что он знал ее мужа — поэта Самуила Киссина по прозвищу Муни. Ходасевич считал, что Брюсов был против еврейского происхождения Муни. На самом же деле Брюсов прекрасно понимал, что этот Киссин — человек, с которым Лидия не будет счастлива. Кроме того, Брюсов видел, что особого дара у этого человека нет, чтобы за него хвататься. Муни покончил с собой.

Брюсов стремился к тихому домашнему очагу, и это другой, «непубличный» Брюсов. Конечно, когда застрелилась влюбленная в него молодая поэтесса Надя Львова, поэт был потрясен. Все газеты писали, что Львова застрелилась из пистолета, «подаренного известным литератором В.Б.». Был дикий скандал. Тогда Брюсова из Москвы увезла жена. Вскоре он вернулся и выступил на одном вечере. Публика застыла в ожидании, и он им, конечно, выдал:

Умeршим мир! Пусть спят в покое,

В немой и черной тишине.

Над нами солнце золотое,

Пред нами волны — все в огне.

Ходасевич потом ужасался, но Брюсов не мог иначе, это был его образ, он не мог обмануть ожидания. Вот в книге стихов, которая вышла через два года, уже были стихи, отражающие его переживания по поводу смерти Львовой, они были очень печальны и трагичны, но чтобы Брюсов прилюдно стал говорить, что он мучается и сожалеет, — это было невозможно.

Жизнетворчеством он особо не интересовался. Это, скорее, у Мережковского, даже у Блока. Да, «Stephanos» Брюсова обращен к Петровской, но это все-таки не то. Он никогда себе не позволял увлечься сугубо личными переживаниями, он был над этим. Книга стихов, которая у него выходила, никогда не была только лирикой, его интересовали какие-то технические достижения, что он напишет терцинами, напишет сонеты, какие-то переводы сделает, введет новый размер, который не был известен. Ходасевич ужасался его книге «Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и формам», однако никто, кроме Брюсова, ничего подобного не сделал.

Пушкинистика тогда еще не приобрела широких масштабов, Пушкинского дома еще не было, и Брюсов начал заниматься Пушкиным на довольно раннем этапе. Его дедушка по матери Александр Яковлевич Бакулин, поэт-баснописец, жил в Ельце, а в Петербург отправлялся по торговым делам, при этом заходил в лавку Смирдина и ждал там часами, чтобы увидеть Пушкина. Однажды он все-таки его встретил и потом рассказывал об этом всю жизнь. Брюсов вырос на этом. Потом он с Бартеневым много работал, разбирал архивы, находил пушкинские рукописи, публиковал их и в альманахе «Северные цветы», и уже позже в «Весах». Он издал письма Пушкина к Жуковскому, лицейские стихи, и даже потом, когда стало можно в 1918 году, Брюсов опубликовал «Гавриилиаду». Он дописал «Египетские ночи», что парадоксально, но это была попытка продолжить традицию, так он подчеркивал свою связь с Золотым веком русской поэзии.

После революции Брюсов принял советскую власть, и это очень закономерно и понятно. Он не собирался никуда уезжать. У него в Париже, в отличие от Мережковских, квартиры не было. Его здоровье уже было подорвано. Брюсов представил себе, что он просто очень скоро умрет, печатать его перестанут, а здесь он будет иметь совершенно другой вес, будет продолжать жить так, как жил. Он вообще приветствовал новое и решил, что то, что пришло, — пришло надолго. Еще в девятнадцать лет Брюсов написал в дневнике: «Вождем буду Я», имея в виду декадентство. Так Брюсов стал человеком, перевернувшим историю литературы. Ленин же перевернул историю страны и мира, и Брюсов это понимал и ценил, он считал, что это фигура, требующая изучения. Он один из первых написал стихи на смерть Ленина — правда, они были довольно своеобразными под самый конец его жизни. Надо понимать, что мы судим его с высоты своего времени, но Брюсов не застал даже конец 1920-х, он умер в 1924 году. Проживи он дольше, мог и репрессиям подвергнуться, вполне мог быть записан в троцкисты.

Только при советской власти Брюсов смог открыть Высший Литературно-Художественный Институт. Идея литературного образования принадлежит ему, а не Горькому. Гумилев потом это продолжил в Петрограде в Цехе поэтов, но у Гумилева, во-первых, не было такого количества учеников, как у Брюсова, а во-вторых, к Гумилеву в основном шли люди его круга, которые уже писали стихи. Брюсов же брался с нуля, к нему даже неграмотные приходили, и, если он видел в них какую-то «искру», он их пытался образовать. Брюсов во многом академист, как ни странно. Его позиция была изначально как у Пушкина, он считал, что поэт — это профессия. Брюсов соглашался с Каролиной Павловой, которую заново открыл, что умение писать стихи — это «святое ремесло». С этой мыслью многие спорили. Например, Блок. Правда, не с ним напрямую, а, скорее, с Гумилевым и Цехом поэтов. Брюсов считал, что творчество, художественный перевод — это наука, и без школы никуда не денешься. Его, как и Маяковского потом, возмущало, и справедливо, что стихи Надсона считаются хорошими, в то время как написаны они неумело. Конечно, Надсона жалко — человек болел туберкулезом мозга и умер в двадцать три года, но все равно стихи его написаны без соблюдения размера, как-нибудь. Брюсову как-нибудь не хотелось, ему нужен был профессиональный стих. Отсюда пафос всех его критических статей. Он видел профессионализм в Бальмонте. Когда он читал тоненькие тетрадочки Северянина, он видел, что это настоящий мастер, и Пастернак тоже — Брюсова привлекало его мастерство.

Его позднее творчество связано с научной поэзией и поисками формы. Он пытался перенять манеру Маяковского и Пастернака, понимал, что они идут впереди. Как филолог он мог попытаться что-то в «новой поэзии» сделать, но прежнего вдохновения уже не было. У него выходит три сборника такого рода стихов: «Миг», «Дали» и «Mea (Спеши)» (последний был издан через несколько дней после его смерти). Из них можно выудить прекрасные стихи, но лишь несколько. Там есть и любовная лирика, посвященная его последней возлюбленной — поэтессе Аделине Адалис. Эти стихи, написанные в 1921–1922 годах, даже сейчас технически вполне выдержат критику. Брюсов пытался возглавить пролетарское искусство, как когда-то символизм, он считал, что может это сделать. Но, как говорил Гераклит, два раза в одну реку не войдешь. Вообще, два раза что-то возглавить — это уже слишком.

Сегодня Брюсов изучается достаточно подробно. Всего существует три центра брюсоведения: в Москве — в доме Брюсова; в Ереване — в Государственном университете языков и социальных наук имени Брюсова (поэт перевел огромное количество стихотворений с армянского на русский, и ему присвоили звание народного поэта Армении); в Ставрополе — в университете. До сих пор издаются «Брюсовские чтения», один из номеров вышел совсем недавно в Ереване, там публикуются статьи о творчестве поэта, его жизни, публикуются новонайденные произведения. Недавно был издан целый сборник его пьес, там их чуть ли не семнадцать. Раньше все знали только одну — «Земля», а их, оказывается, гораздо больше. Также вышел большой том «Брюсов-редактор», в котором собрали все его статьи в периодике, касающиеся собратьев по перу и поэтов прошлых времен. Брюсов был великим критиком. С ним можно соглашаться или нет, он часто бывал несправедлив, но многих заметил — того же Северянина. С Цветаевой у Брюсова отношения не сложились. С Бальмонтом они тоже потом много спорили, и о нем у Брюсова были не совсем справедливые суждения, но такие же несправедливые суждения о Брюсове есть у Ходасевича в «Некрополе». Это было время такое: люди за словом в карман не лезли и жестко друг на друга и до, и после смерти могли наехать, как сейчас говорят. Моя коллега Моника Орлова также опубликовала письма Брюсова к жене времен Первой мировой войны, когда он был на фронте в качестве военного корреспондента. Недавно я выпустил в издательстве «Бослен» книгу — рисунки поэтов Серебряного века, в которой наконец были опубликованы рисунки Брюсова. Недавно Н. А. Богомолов издал корпус писем Брюсова к Петровской. Так что Брюсов не забыт, им интересуются. Однако широкой публике статьи ученых филологов читать сложно, поэтому всем интересующимся советую почитать книгу Н. С. Ашукина и Р. Л. Щербакова из серии ЖЗЛ или биографию Брюсова, написанную Василием Молодяковым.