Животные рождаются, у них есть сознание и они смертны. Всем этим они напоминают человека. Но они отличаются от него своей поверхностной анатомией (меньше, чем глубинной), своими привычками, временем и физическими способностями. Животные и похожи, и непохожи на человека.
«Мы знаем то, что делают животные, каковы потребности бобра, медведя, лосося и других существ, поскольку некогда люди вступали в брак с ними и приобрели эти знания от своих жен-животных» (так говорят гавайские индейцы, цитируемые Клодом Леви-Строссом в «Неприрученной мысли»).
Глаза животного, смотрящего на человека, внимательны и настороженны. Оно может так же смотреть и на животных других видов. Для человека у него не припасено особого взгляда. Но ни один другой вид, кроме человека, не опознает взгляд животного как знакомый. Других животных взгляд схватывает. Человек же осознает себя, возвращая взгляд.
Животное внимательно рассматривает его сквозь узкую бездну непонимания. Вот почему человек способен удивить животное. Но и животное — даже одомашненное — способно удивить человека. Он тоже смотрит сквозь бездну непонимания — похожую, но не такую же. И так всегда, куда бы он ни смотрел. Человек всегда смотрит сквозь неведение и страх. Поэтому когда на него смотрит животное, он видим так же, как сам видит окружающее его. Признание им этого и делает взгляд животного знакомым. И все же животное отличается, его никогда нельзя путать с человеком. Таким образом, животному приписывается власть, сопоставимая с человеческой, но никогда с ней не совпадающая. У животного есть тайны, которые в отличие от тайн пещер, гор и морей обращены именно к человеку.
Отношение между ними прояснится для нас, если мы сравним взгляд животного со взглядом другого человека. Между двумя людьми тоже пропасть, но над ней есть мост — язык. Даже если встреча между ними враждебна и безмолвна (даже если они говорят на разных языках), благодаря существованию языка по меньшей мере один из них, если не оба и взаимно, утверждается другим. Язык позволяет людям считаться друг с другом как с самими собой. (В утверждении, обусловленном языком, могут утверждаться и человеческое незнание, и страх. Если у животных страх — это реакция на сигнал, то для людей это неотъемлемое свойство.)
Ни одно животное не утверждает человека ни позитивно, ни негативно. Оно может быть убито и съедено, и тогда его энергия добавится к уже имеющейся у охотника. Оно может быть приручено, и тогда оно будет обеспечивать крестьянина и работать на него. Нехватка у животного языка и его безмолвие всегда гарантируют наличие дистанции между ним и человеком, его отличимость от человека и его исключенность.
Однако именно из-за своей отличимости жизнь животного не смешивается с человеческой и протекает параллельно ей. Две параллельные линии сходятся лишь в смерти, чтобы после нее, быть может, разойтись и снова стать параллельными: отсюда распространенная вера в переселение душ.
Животные с их параллельными жизнями предлагают человеку товарищество (companionship), отличающееся от всего, что могут предложить друг другу сами люди. Оно отличается, потому что это товарищество, предлагаемое одиночеству человека как вида.
Такое безмолвное товарищество ощущалось настолько равным, что зачастую возникала убежденность, что это человеку недостает способности говорить с животными, — отсюда истории и легенды об исключительных людях, вроде Орфея, способных говорить с животными на их языке.
Что это были за тайны похожести и непохожести животных и человека? Тайны, существование которых человек признал, как только его взгляд встретил взгляд животного.
В каком-то смысле вся антропология, занятая исследованием перехода от природы к культуре, отвечает на этот вопрос. Но есть и общий вопрос. Все тайны были тайнами о животных как посредниках между человеком и его истоком. Эволюционная теория Дарвина, отмеченная нестираемой печатью европейского XIX века, несмотря на это принадлежит традиции почти такой же древней, как сам человек. Животные были посредниками между человеком и его истоком, потому что были и похожи, и непохожи на человека.
Животные пришли из-за горизонта. Они принадлежали и тому, что там, и тому, что здесь. Так, они были и смертными, и бессмертными. Кровь животного текла как человеческая, но вид был бессмертен и каждый лев был Львом, а каждый вол — Волом. Этот, быть может, первый экзистенциальный дуализм проявлялся в отношении к животным. Их подчиняли и им поклонялись, их вскармливали и приносили в жертву.
Ныне пережитки этого дуализма еще бытуют среди тех, кто живет в тесном взаимодействии с животными и зависит от них. Крестьянин любит свою свинью — и рад засолить свинину. Что здесь важно и что так трудно понять горожанину: эти два утверждения соединяются в одном предложении союзом «и», а не «но».
Параллелизмом своих похожих/непохожих жизней животные побудили человека задать первые вопросы и предложили ответы. Первым, что стали рисовать люди, были животные. Возможно, на первом рисунке была изображена кровь животного. А до того, можно предположить, первой метафорой стало животное. Жан-Жак Руссо в своем «Опыте о происхождении языков» утверждал, что язык начался с метафоры: «Поскольку эмоции были первыми причинами, побудившими человека заговорить, его первыми выражениями были тропы (метафоры). Сперва должен быть появиться фигуративный язык, последними же нашли точные значения».
Животное было первой метафорой именно потому, что отношение между человеком и животным в сущности было метафорическим. То общее, что было у двух полюсов этого отношения (человек и животное), одновременно выявляло то, что их различало. И наоборот.
Леви-Стросс в своей книге, посвященной тотемизму, так комментирует рассуждение Руссо: «Именно потому, что человек ощущает себя изначально тождественным всем своим подобиям (к их числу следует отнести и животных, решительно утверждает Руссо), он обрел впоследствии способность отличать себя, подобно тому как он различает их, иначе говоря, воспринимать разнообразие видов в качестве концептуальной опоры социальной дифференциации».
Разумеется, принять предложенное Руссо объяснение истоков языка значит уклониться от определенных вопросов (какой была минимальная социальная организация, необходимая для возникновения языка?). Впрочем, никакой поиск истока нельзя довести до конца. Посредничество животных в этом поиске было так распространено именно потому, что животные сохраняют двусмысленность.
Перевод Александра Писарева