Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Елена Осокина. Судьбы икон в Стране Советов. 1920–1930-е. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Содержание
30 октября 1928 года правительственная комиссия под начальством зам. наркома торговли Хинчука, занимавшаяся вопросами антикварного экспорта, признала «необходимым приступить к обработке иностранных рынков для реализации там старинных русских икон». В этих целях комиссия посчитала целесообразным провести за границей выставку икон. Спустя месяц, в конце ноября 1928 года, распоряжение Главнауки Наркомпроса об отборе икон на заграничную выставку поступило в музеи. Сотрудники реставрационных мастерских Грабаря поехали по стране отбирать иконы. В столице этим делом, не гнушаясь применять угрозы, занимался и сам Грабарь. Орешников описал в дневнике приезд Грабаря по иконную душу Исторического музея:
25 (12) сентября (1928 года. — Е. О.). В Музей явился Г. О. Чириков и один коммунист по фамилии, кажется, Фейт (англичанин), по образованию архитектор, им поручено осмотреть иконы, отобранные для продажи за границу; пришел Грабарь, мы сели в религиозном отделе, и Грабарь сообщил, что правительство, главным образом Сталин и Микоян, предписали послать за границу самые лучшие иконы, если же Музей пошлет 2-й и 3-й сорт, то к Музеям и хранилищам икон — церквам, монастырям — подойдут вплотную и возьмут все лучшее, тогда полетят такие иконы, как Владимирская, Донская, Оранта и т. п. Такое жестокое распоряжение произвело на Евгения Ивановича и меня тяжелое впечатление; когда Грабарь и др. ушли, то Е. И. Силин заплакал. По совету Грабаря решено не посылать иконы из собраний лиц, живущих за границей: Зубалова, Юсупова и др. Заходил С. Н. Тройницкий проститься перед отъездом за границу; по его словам, относительно продажи картин Эрмитажа сделаны такие же распоряжения, например из 43 картин Рембрандта хотят взять 15! Мне теперь стало понятно, отчего такое тяжелое настроение у Д. Д. Иванова после покушений на Оружейную палату...
Не пройдет и полутора лет, и директор Оружейной палаты Дмитрий Дмитриевич Иванов покончит жизнь самоубийством.
Когда приказ Главнауки пришел в Третьяковскую галерею, во главе ее уже стоял Кристи. Двойственность его положения была очевидна. Как директор галереи он должен был заботиться о сохранности и пополнении ее собрания, но как партиец и уполномоченный Наркомпроса по отбору произведений искусства на экспорт не мог ослушаться приказа. В Третьяковской галерее иконы на выставку отбирали Грабарь и Чириков, а забирать приехал Юрий Александрович Олсуфьев. Все трое были сотрудниками ЦГРМ, где иконы реставрировали и составляли на них аннотации перед отправкой за границу.
Казалось бы, дело подготовки выставки находилось в руках реставраторов и искусствоведов. Однако по документам ведомством — получателем икон из Третьяковской галереи — значились не мастерские Грабаря, а Госторг. Олсуфьев подписал акт о приемке икон из Третьяковской галереи не как сотрудник мастерских, а как представитель «Антиквариаста (так в документе. — Е. О.) Госторга». Эмиссары, которых Грабарь послал в провинциальные музеи отбирать иконы, также действовали как представители Госторга/«Антиквариата». Да и в самом ноябрьском распоряжении Главнауки Наркомпроса о выдаче икон на заграничную выставку речь шла о передаче их торговой конторе. В официальных материалах, предназначенных для Запада, главным устроителем выставки благообразно значился Наркомпрос, но в действительности практической работой занималось торговое ведомство. Передача икон в распоряжение «Антиквариата», а не Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, которое обычно устраивало международные выставки, свидетельствует о том, что для руководства страны выставка имела торгово-экспортное значение, следовательно, угроза ее распродажи была реальной.
Для заграничной выставки Грабарь отобрал из Третьяковской галереи 25 икон. К тому же, по словам Кристи, забрали наиболее ценное. За исключением одной, все иконы принадлежали первоначальному собранию П. М. Третьякова. В каталоге галереи 1917 года числится 60 икон, значит, на выставку отобрали более 40% первоначального иконного собрания галереи. В числе отобранных на выставку были иконы, которые в то время считались новгородскими и московскими работами XV-XVI веков, а также иконы строгановской школы. Кроме того, на заграничную выставку Грабарь забрал и большую псковскую икону «Избранные святые: Параскева, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Василий Великий», которую Совет галереи купил накануне революции в 1917 году. В то время она считалась работой XIV века. Эта икона и в наши дни является одной из наиболее ценных в собрании галереи и находится в постоянной экспозиции. В случае продажи за границей выбранных Грабарем икон собрание древнерусского искусства Третьяковской галереи было бы обезглавлено. Тем не менее Кристи отдал иконы в «Антиквариат», собственноручно 14 декабря 1928 года подписав акт выдачи. Иконы покинули галерею в середине декабря 1928 года.
Иконы уже находились в реставрационных мастерских у Грабаря, как вдруг в январе нового, 1929 года директор Третьяковской галереи Кристи решил протестовать. В письме в Главнауку он писал, что отбор икон проводился без участия сотрудников галереи, что забрали те иконы, которые придавали ее небольшому иконному собранию совершенно особый характер, что эти иконы необходимы галерее для реорганизации экспозиции древнерусского искусства, которой в тот момент, кстати сказать, не было. Кристи требовал вернуть наиболее ценные экспонаты. В протесте Кристи не было бы ничего удивительного, если бы он не случился столь запоздало, уже после того, как сам Кристи несколько недель тому назад подписал акт о выдаче икон. Почему Кристи спохватился тогда, когда иконы уже находились у Грабаря в мастерских? Почему не протестовал в ноябре 1928 года, когда в фондах иконного собрания галереи хозяйничали Грабарь и Чириков, или в декабре, когда Олсуфьев приехал забирать иконы? Что-то произошло в канун нового, 1929 года, что позволило Кристи-директору взять верх над Кристи-партийцем. Но что?
В последние месяцы 1928 года тревожные слухи о распродаже икон будоражили Москву. Их не остановило даже то, что представители Главнауки и Госторга подписали протокол об обязательном возвращении икон из-за границы. Музейных работников и искусствоведов пугал тот факт, что вывозом икон занималась торговая контора, которая в тот момент активно распродавала произведения западного искусства из Эрмитажа и других музеев. В ноябре 1928 года в Берлине у Лепке прошел аукцион, где «Антиквариат» выставил на торги художественные ценности из бывших пригородных дворцов Санкт-Петербурга и московских музеев. В конце 1928 года начались переговоры с первым крупным покупателем шедевров из российских музеев Галустом Гюльбенкяном. В частности, решалась судьба «Благовещения» XV века работы Дирка Боутса. Эта картина стала первым проданным за границу шедевром из основной экспозиции Эрмитажа.
Происходившее в стране давало интеллигенции реальные основания опасаться за судьбу отправляемых за границу икон. Петр Дмитриевич Барановский, архитектор и реставратор, сотрудник ЦГРМ, так описал настроения в московской музейной среде:
Здесь ходят очень нехорошие разговоры о том, что задачей Госторга является не прославление русского искусства, а распродажа, и, конечно, лучших вещей. Ученый совет архитектурной секции Государственных реставрационных мастерских... подал свой протест в Главнауку, указывая на недопустимость вывоза, хотя бы и на выставку, уникальных памятников по целому ряду соображений. Получился неприятный раскол с руководителями нашего дела, так как они настойчиво ведут свою линию.
И.Э. Грабарь. 1930-е. Фото: © ОР ГТГ
Копия письма-протеста, на которое ссылается Барановский, сохранилась в архиве Наркомторга. Из письма узнаем, что заседание ученого совета архитектурной секции ЦГРМ состоялось 18 декабря. Грабарь отвечал на вопросы встревоженных коллег, но, видимо, не смог их успокоить. Членов ученого совета беспокоила келейность подготовки выставки. Отбор икон, среди которых оказались первоклассные и даже уникальные памятники, по их словам, осуществляла группа, состоявшая всего из трех лиц, хотя и «высококомпетентных в своей области», но действовавших совершенно обособленно от музейных и научных работников, ответственных за охрану памятников искусства. Очевидно, речь шла о Грабаре и Анисимове, третьим «лицом» мог быть Чириков. Протестующие требовали рассмотреть вопрос о выставке на совещании музейных и научных работников, а также создать для практической работы комиссию из работников заинтересованных музеев и научно-художественных учреждений Москвы и Ленинграда. Кроме того, они требовали бесспорных гарантий того, что экспонаты возвратятся в СССР, а также проведения выставки исключительно от имени Наркомпроса без участия Госторга.
Письмо Барановского и протест членов ученого совета архитектурной секции ЦГРМ свидетельствуют о том, что раскол вышел за рамки межведомственного противостояния Наркомпроса и Наркомвнешторга, взломав ряды самой интеллигенции и выявив сторонников и противников вывоза икон за границу. По свидетельству Анисимова, к протестам против вывоза икон
присоединились и некоторые партийные, искренне не доверявшие высшим советским учреждениям и боявшиеся, что Госторг, субсидирующий эту выставку, вывозит иконы с целью их продажи.
Письмо ученого совета архитектурной секции ЦГРМ было лично передано в руки начальнику Главнауки Лядову 20 декабря 1928 года группой, которую тот окрестил «делегацией специалистов протеста против организуемой Антиквариатом выставки икон». Спешность действий свидетельствует о том, что московская интеллигенция считала положение критическим. Лядов тоже не стал медлить. Уже на следующий день, 21 декабря, он отправил копии письма-протеста Хинчуку в Наркомторг и своему начальнику по Наркомпросу Алексею Ивановичу Свидерскому, который в январе 1929 года был назначен руководителем заграничной выставки икон. Глава «Антиквариата» Гинзбург тоже был немедленно поставлен в известность. Лядов был обеспокоен, но по причине совершенно иного свойства, чем ученые-специалисты. Ему мерещился белогвардейский заговор. В сопроводительной записке Хинчуку и Свидерскому Лядов сообщал (сохранена орфография автора):
...при шуме, который создается специалистами, за спиной которых стоят мракобесы-верующие... и при несомненной связи этих именно специалистов с белогвардейскими эмигрантами, очень вероятна попытка сорвать эту выставку или, если это им не удастся, подготовить какой-нибудь скандал или похищение какого-нибудь ценного экспоната на самой выставке. Это тем более вероятно, что один из организаторов выставки проф. Анисимов недавно был исключен из членов Раниона за напечатание в Праге за счет чехо-словацкого правительства и с белогвардейским предисловием книги с резко выраженным антисоветским, глубоко религиозным содержанием.
Досталось и Грабарю, который, по мнению Лядова, «устраивал данную выставку отнюдь не под углом зрения рекламы ценных экспонатов, а исключительно для рекламы своих реставрационных работ», что вызвало возмущение части специалистов. Показательна заключительная часть этого пасквиля:
Впредь такого рода предприятия, связанные с экспортом и продажей художественных ценностей, необходимо организовывать без ведома и содействия явно враждебных нам спецов, которые организованно и в полном контакте с белогвардейскими эмигрантами до сих пор срывали всю работу в этом роде экспорта.
Записка Лядова показательна даже не тем, что он, работник Наркомпроса, не радел за охрану национального художественного достояния, а тем, что он искренне считал выставку икон торгово-экспортным предприятием.
В ответ на протест ученого совета архитектурной секции ЦГРМ вкупе с требованиями музеев предоставить письменные гарантии возвращения икон Главнаука 28 декабря 1928 года создала экспертную комиссию для проверки работ по подготовке выставки. В нее входили Алексей Александрович Вольтер (ГТГ), Илья Семенович Остроухов (Музей иконописи), Петр Иванович Нерадовский и Николай Петрович Сычев (Русский музей), Ольга Николаевна Бубнова (ГИМ) и Альфред Курелла (Наркомпрос РСФСР). Примечательно, что в комиссии не было торговцев, а только представители музеев и Наркомпроса. Под давлением возмущенной интеллигенции в последний день 1928 года Главнаука распорядилась временно остановить выдачу Госторгу икон для выставки.
Возможно, именно эти действия Главнауки развязали руки зависимым от нее руководителям-партийцам в музеях, и Кристи в их числе. Протест Кристи против вывоза за границу лучших икон Третьяковской галереи датирован 8 января 1929 года, а на следующий день состоялось экстренное заседание экспертной комиссии Главнауки, которая постановила немедленно вернуть в галерею одиннадцать икон из числа отобранных на выставку. Комиссия запретила вывозить за границу наиболее ценные иконы и из других музеев. 9 января личный протест против методов комплектования выставки заявили действующие или бывшие руководители музеев, где находились основные иконные собрания; некоторые из них являлись членами только что созданной Главнаукой экспертной комиссии: Остроухов, Сычев и Нерадовский, Щекотов (недавний директор ГТГ и ГИМ) и другие музейные работники.
Титульный лист каталога выставки «Denkmäler altrussischer Malerei» («Памятники древнерусской живописи. Русские иконы 12–18 века»). Берлин, Кёльн, Гамбург, Франкфурт-на-Майне, Мюнхен. 1929. Фото: © ОР ГТГ
До открытия показа в Берлине, которое состоялось 18 февраля 1929 года, оставалось всего лишь немногим более месяца, а выставка оказалась под угрозой срыва. Глава правительственной комиссии по вопросам антикварного экспорта Хинчук экстренно созвал совещание. Оно состоялось 10 января 1929 года, на следующий день после протеста директоров музеев и экспертной комиссии, изъявшей из состава выставки львиную долю икон. В первом же выступлении был поставлен вопрос о том, стоит ли вообще проводить выставку! Советских чиновников пугал не только протест интеллигенции, но и то, что выставка религиозная. На совещании преобладали торговцы — семь представителей Наркомторга плюс Гинзбург от «Антиквариата». Наркомпрос представляли Луначарский, Свидерский и Лядов от Главнауки. Были также уполномоченный по антикварному экспорту от Ленинграда Позерн и неизбежный «тов. Иванов» из ОГПУ.
Торговцы и просвещенцы на совещании пришли к общему мнению: выставку проводить, чтобы создать спрос на русские иконы, но придать ей научный характер — не религиозная, а выставка произведений древнерусского искусства, и, хотя ее организацией занимается торговое ведомство, считать ее наркомпросовской, о чем и объявить миру. Ничего с выставки не продавать и вообще откреститься от продаж произведений искусства из СССР, которые шли в тот момент. Все должно быть честно и легально, а то, шутка сказать, можно загубить на корню всю будущую грандиозную «торговую операцию» по реализации «наших богатых иконных фондов». Пусть выставка сначала покажет, как советское правительство заботится об историческом и художественном наследии, как закопченные церковными свечами «предметы идолопоклонства» в умелых руках советских реставраторов превратились в достояние мировой культуры, а «потом откроем целый магазин этого добра». Заметьте, эти слова — не из выступления торговца Гинзбурга, а из речи наркома просвещения Луначарского. Его отношение к выставке походило на позицию Грабаря. Луначарский был противником продажи икон во время выставки, но считал, что выставка нужна, чтобы «развить охоту» на русские иконы на Западе и затем успешно провести «торговую операцию». Показательно и письмо Луначарского, написанное Лядову 13 ноября 1928 года, в момент подготовки выставки:
...икон у нас много и мы можем продавать не только заурядные иконы в довольно большом количестве, но и хорошие относительно ценные и относительно древние, конечно, не лишая себя того, что действительно имеет глубокую музейную ценность и для нас. Я говорил с Грабарем, лучшим знатоком этого дела... Теперь Антиквариат уточняет свой план выставок, предваряющих продажу.
Восторжествовала идея Грабаря: чем больше научности и культурности в показе икон на выставке, тем успешнее в будущем пойдет иконный экспорт. Выставка должна была работать не на немедленный грошовый эффект, а на грандиозную долговременную коммерческую перспективу. Последующие события, однако, показали, что, хотя решение не продавать экспонаты было принято на правительственном уровне, попытки продать иконы с выставки были предприняты.
Участники совещания комиссии Хинчука обрушили шквал упреков и обвинений на организаторов выставки, в первую очередь Грабаря. Уполномоченный по антикварному экспорту от Ленинграда Позерн потребовал «прибрать к рукам Грабаря и прочих деятелей, которые торгуют иконами». Кто они, эти «прочие», становится ясно из выступлений других участников совещания: «Я знаю трех, которые занимаются иконами: Анисимов, Грабарь, Чириков. У Анисимова по точным сведениям имеется коллекция больше чем на 1 млн руб...»; «Чириков покупал 1-1,5 года тому назад. Он пока не продает, он собирает свою собственную коллекцию» (имя выступавшего не указано). А вот выступление Луначарского:
Вокруг масса слухов, будто бы Грабарь и некоторые лица хотят воспользоваться и открыть частную лавочку. Они покупают доску, которая стоит 5 руб., Грабарь говорит, что это 17 век, 14 век, и продают за 500 руб. или 5 тыс. Это же знаток с именем, может превратить ничтожную вещь в хорошую. Он выдает паспорт за своей подписью и если будут спорить, так «спорьте пожалуйста». Один говорит, что относится, другой говорит — не относится. Ко мне приходят и заявляют, что Грабарь держится для того, чтобы создать личную славу и рекламировать себя как центральную фигуру иконного движения и вместе с тем закупит товар подходящий и наживет огромные деньги. Вокруг этого начинается уже свистопляска, которая заставляет бояться, что образуется гнойник вокруг чрезвычайно благоприятного для нас дела...
Луначарский предложил расширить состав организационного комитета выставки, что лишило бы Грабаря и Анисимова монополии в деле ее подготовки:
Надо поставить во главе этого дела людей разного типа и специалистов хороших. Тут нужна взаимная проверка. Даже таким людям как Грабарь полностью доверять нельзя... для Грабаря самого неприятно будет, сейчас Москва его буквально возненавидела.
В ответ на это Гинзбург предложил вместе с Грабарем послать за границу Лихачева. Состав организаторов выставки, однако, остался прежним.
«Рублевская» стена на выставке в Берлине. Фото: © ОР ГТГ
Грабаря не было на январском заседании комиссии Хинчука, где его имя склоняли на все лады, но он продолжал и словом и делом отстаивать первоначальный состав выставки. Анисимов тоже жестко защищал состав отобранных для выставки икон, включая и самые древние. Вооружившись решением экспертной комиссии Главнауки, Третьяковская галерея сразу же попыталась забрать из ЦГРМ иконы, не разрешенные к вывозу. Вероятно, и другие музеи действовали так же, но не тут-то было. Грабарь не торопился возвращать иконы, требуя официального предписания от Главнауки. Оно последовало 12 января 1929 года. Но и после этого Грабарь не сдался. В самый разгар скандала, который грозил срывом выставки, он написал письмо в Главнауку Наркомпроса. Это письмо было ответом на телефонный запрос от 14 января, в котором Главнаука потребовала от Грабаря объяснений. Несмотря на разгоревшийся скандал, Грабарь не стал оправдываться. Несомненно зная, что комиссия Хинчука все-таки решила выставку проводить, Грабарь опротестовал постановление экспертной комиссии и потребовал восстановить в составе выставки иконы, запрещенные к вывозу. На всякий случай, однако, он открестился от авторства идеи выставки, утверждая, что она была задумана и организована по инициативе Госторга, и «забыв» о своих переговорах с Наркомпросом, которые вел еще до того, как к делу подключились торговцы. Настойчивость Грабаря принесла результаты.
До январского вмешательства экспертной комиссии за границу предполагалось послать пять подлинников древнейших икон. В их числе были иконы XIII века: «Деисус» из церкви Св. Николая в Пскове, «Свв. Иоанн Лествичник, Георгий и Власий» из Исторического музея, «Св. Никола» поясной из Новгородского музея, «Богоматерь Толгская» из Ярославля и «Сошествие во ад» из Новгорода. Из отобранных Грабарем экспертная комиссия разрешила к вывозу только две первые иконы. Ссылаясь на то, что такое изъятие не позволит даже в общих чертах осветить древнейшую эпоху, Грабарь требовал оставить хотя бы еще две — «Николу» поясного и «Сошествие во ад». В результате «Никола» поехал в турне. Таким образом, на выставке благодаря Грабарю оказалось не две, а три иконы домонгольского периода, однако два шедевра, «Богоматерь Толгская» и «Сошествие во ад», благодаря сопротивлению интеллигенции остались дома, избежав опасного путешествия.
Из восьми икон XIV века, которые Грабарь первоначально отобрал для выставки, экспертная комиссия разрешила вывезти только три: створку царских врат с изображением св. Василия Кесарийского из Тверского музея, иконы «Собор Богоматери» из церкви Св. Варвары в Пскове и «Свв. Никола и Георгий» из Гуслицкого монастыря. Грабарь считал, что подобное изъятие не позволит показать генезис и эволюцию художественных течений, и требовал «безусловно удержать в списке по крайней мере» еще четыре иконы XIV века, в том числе «Избранных святых», «Четырехчастную из Новгорода», хранившуюся в то время в Историческом музее, «Богоматерь» из деисусного чина из Троице-Сергиевой лавры и «Богоматерь из Вологодского музея. Только одну икону этого периода, «Успение» из Русского музея, Грабарь соглашался не вывозить. Он добился своего: все иконы, кроме «Успения», поехали за границу.
XV век, по мнению Грабаря, был представлен исчерпывающе, а вот в показе иконописи XVI-XVII веков экспертная комиссия проделала «ощутительную брешь», запретив вывезти на выставку иконы строгановской школы, отобранные из Третьяковской галереи. Грабарь пояснял, что в Историческом музее, и особенно в старообрядческих храмах на Рогожском кладбище, есть «гораздо более высокие образцы этой школы», но они происходят из частных собраний. Некоторые из бывших владельцев живут за границей и могут потребовать свою собственность назад, поэтому и были выбраны иконы Третьяковской галереи, «из собрания, свернутого уже в течение ряда лет и недоступного для обозрения», услужливо напомнил он. Поскольку без строгановской школы никакая «научно оправданная» иконная выставка немыслима, Грабарь настаивал на восстановлении в списке всех ранее отобранных икон строгановской школы, кроме работы Василия Чирина «О Тебе радуется».
Икона Чирина осталась дома, но из четырех запрещенных к вывозу икон строгановской школы из собрания Третьяковской галереи Грабарю удалось отстоять две: работу Никифора Савина «Беседа Свв. Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста» («Добрые плоды учения») и икону «Похвала Богоматери, с праздниками». Требуя восстановить в списке запрещенные к вывозу древние иконы, Грабарь предлагал сократить число памятников XVIII и XIX веков, так как после изъятий, проведенных экспертной комиссией, создалось «впечатление ничем не оправданной диспропорции». Возможно поэтому, несмотря на отсутствие препятствий к их вывозу, за границу не поехали две иконы XVIII века поморских писем из ГТГ, первоначально отобранные Грабарем для показа: «Царь Птолемей Филадельф познает тщету человеческой жизни» и «Аллегорическое изображение тщеты земных благ». Обе иконы происходят из первоначального собрания П. М. Третьякова.
В наши дни вывоз произведений искусства для показа на заграничных выставках является нормальной практикой. Страх и паника, которые сопровождали подготовку заграничной иконной выставки в 1928—1929 годах, были связаны с недоверием интеллигенции руководству страны, которое, находясь в тисках валютного кризиса, начало распродавать музейные сокровища. Печальный опыт Эрмитажа свидетельствует о том, что сопротивление интеллигенции не смогло бы спасти иконы, если бы на них в то время нашелся покупатель, готовый платить цены, сопоставимые с миллионами, потраченными Эндрю Меллоном на покупку шедевров западноевропейской живописи из Эрмитажа. Несмотря на это, не стоит считать бесполезным противостояние интеллигенции планам Гинзбурга, Грабаря и Анисимова. Организаторы выставки ощущали давление, создавшееся в результате борьбы за иконы, и вынуждены были идти на уступки. Так, за границей выставили только тринадцать икон Третьяковской галереи вместо двадцати пяти, которые первоначально отобрал для выставки Грабарь. Из одиннадцати запрещенных к вывозу икон галереи ему удалось заполучить только три. Вместо десяти отобранных икон Русский музей послал восемь. Тот факт, что многие ценные произведения древнерусского искусства остались дома, приобретает особую важность в свете неоспоримых доказательств того, что «Антиквариат», несмотря на подписанные протоколы о возвращении экспонатов на родину, предпринял попытки продать иконы с выставки. Иконы, которые не поехали в затянувшееся на годы турне, избежали порчи, связанной с многочисленными дальними перевозками, проходившими порой, как покажет дальнейшее повествование, безо всякого сопровождения.