В вышедшем в 1862 году романе «Отверженные» (ч. 3, кн. 1, гл. 7) Виктор Гюго пишет о гамене (от франц. gamin de Paris, то есть парижский мальчишка, потому что этот тип, по всеобщему признанию, существовал только в столице):
«Слово „гамен“ впервые попало в печать и перешло из простонародного языка в литературный в 1834 году. Оно появилось в первый раз на страницах небольшого рассказа, озаглавленного „Клод Гё“. Разыгрался шумный скандал. Но слово привилось» (пер. Н. Д. Эфрос).
Историки французского языка уже давно установили, что великий писатель тут, мягко говоря, несколько преувеличил свою роль. Слово gamin, разумеется, имело простонародное, «уличное» и даже арготическое происхождение, но ко времени публикации «Клода Гё» (июль 1834 года) оно, наряду со многими другими подобными словами, уже прочно вошло в литературу. Более того, в «Клоде Гё» упоминание гамена совершенно проходное. В числе характеристик заглавного героя фигурирует такая: он умел задуть свечу одной ноздрей. Гюго резюмирует: «ничем нельзя было вытравить из прежнего уличного мальчишки запаха сточных канав Парижа» (пер. А. Толстой). Между тем за несколько лет до повести Гюго этот самый gamin de Paris стал главным героем нескольких прозаических очерков. Один из них — «Парижский мальчишка» Гюстава д’Утрепона, который, по-видимому, послужил прямым источником фигуры Гавроша, хотя Гюго об этом не обмолвился ни словом, — уже напечатан в русском переводе*Мильчина В. А. Парижане о себе и своем городе: «Париж, или Книга Ста и одного». М.: Дело, 2019. С. 495—515.. Очерк Утрепона увидел свет в сентябре 1832 года, в седьмом томе сборника «Париж, или Книга Ста и одного». Но двумя годами раньше, 11 ноября 1830 года, в парижской газете «Карикатура» за подписью Анри Б. был напечатан очерк «Благодарность парижского мальчишки» («La Reconnaissance du gamin»), который бальзаковеды с уверенностью приписывают Оноре де Бальзаку. И этот очерк целиком посвящен тому самому gamin de Paris, первооткрывателем которого объявил себя через тридцать лет Виктор Гюго. Многое в бальзаковском мальчишке роднит его с Гаврошем, каким он выведен в «Отверженных»: он так же чувствует себя на улице, как дома, он так же чумаз и оборван и ему так же наплевать на свой внешний вид. Но Бальзак уже в 1830 году, когда он только начинает становиться тем автором, каким его знаем мы, отказывается «кадить» человеку из народа и героизировать его. Такой же скептицизм автор «Человеческой комедии» будет проявлять и позже; об этом свидетельствует, например, его поздний роман «Крестьяне». Завороженность дикарским очарованием парижского мальчишки сочетается в тексте Бальзака с немалой настороженностью.
Несколько слов следует сказать о тех реалиях, которые обыгрываются в очерке. Действие его происходит во время парижского карнавала, когда был в ходу обычай, обозначавшийся старинным выражением donner les rats — в дословном переводе «раздавать крыс». Мальчишки бегали по улицам со специальными колотушками (la batte), на конце которых была нарисована мелом крыса, и со всей силой ударяли этой «крысой» по спинам прохожих, таким образом метя их чистую одежду. Сопровождалась эта забава криком «À la chienlit!.. lit!.. lit!..». Поскольку в слове chienlit, которым назывались самые бедные и неопрятные карнавальные костюмы, отчетливо различается простонародный глагол chier — испражняться, то переводить это восклицание надо выражением достаточно грубым и связанным с «материально-телесным низом». Чтобы при этом сохранить и близость звучания (так называемую паронимическую аналогию), мы выбрали в качестве русского аналога крик «Задом влип!.. влип!.. влип!..».
На русский язык очерк переводится впервые. Перевод выполнен по изд.: Balzac H.de. Œuvres diverses. Paris: Gallimard, 1996. T. 2. P. 816–818 участниками мастерской «Художественный перевод с французского языка» (Литературные мастерские Creative Writing School) под руководством Веры Аркадьевны Мильчиной, ведущего научного сотрудника ИВГИ РГГУ и ШАГИ РАНХиГС. Вступительная заметка В. А. Мильчиной.
Эдуард Мане, 1868
* * *
Оноре де Бальзак
Благодарность парижского мальчишки
Однажды в Жирный четверг*Последний четверг перед Великим постом. около трех часов пополудни, прогуливаясь по парижским бульварам, на углу улицы Рыбного Предместья, в самом сердце толпы я заметил одну из тех крошечных детских фигурок, чью дикарскую поэзию способен разглядеть только художник. То был уличный мальчишка, настоящий парижский сорванец! Рыжевато-красные лохмы, курчавые с одного боку, прилизанные тут и там, присыпанные штукатуркой, вымазанные грязью и все еще хранящие отпечаток крючковатых пальцев другого, более сильного уличного мальчишки — должно быть, противника в недавней драке; нос, за порядок в котором отвечают одни только пальцы и которому никогда не приходилось мириться с такими светскими условностями, как носовой платок; но притом улыбка свежая и обаятельная, зубы ослепительной белизны; кожа, пестрящая всеми оттенками от белого до коричневого, да еще с восхитительным красным отливом. Глаза его, порой такие блестящие, смотрели угрюмо и печально, под ними чернели круги; веки и прекрасные загнутые ресницы были исполнены неизъяснимого очарования... Таково детство!..
Хотя одет он был кое-как, моросивший дождик его нисколько не беспокоил; усевшись на холодной каменной тумбе и свесив ноги, едва прикрытые рваными башмаками, которые больше всего напоминали мелко изрезанную бородку ключа, он без стеснения шмыгал носом и больше не кричал: «Задом влип!.. влип... влип...». Задумчивый, точно женщина, которой изменяет муж, он чувствовал себя на улице, как дома. Его изящные руки с розовыми ногтями, обведенными черной каймой, кажется, лоснились от маслянистой грязи. Из-под коричневой рубашки, рваный воротник которой окружал шею неровной бахромой, виднелась грудь, белая, как у дебютантки на великосветском балу.
Он смотрел на проходящих мимо сверстников, и всякий раз, когда маленький буржуа, наряженный ландскнехтом, трубадуром или средневековым крестьянином, выставлял напоказ непременную колотушку с нарисованной на ней мелом крысой... О! тогда... тогда глаза парижского мальчишки загорались огнем желания!
«Как простодушны дети!.. — думал я. — Они не умеют скрывать свои порывы, свои тревоги, свои мимолетные чаяния!»
Несколько минут я завороженно наблюдал за терзаниями мальчишки. Да! он мечтал именно о колотушке. Его день был прожит зря. Я заметил, что он не стал стирать с черных лохмотьев следы нескольких «крыс». Сердце его мучила жажда мести... О, с какой страстью он поглядывал на бакалейную лавку, где в больших мисках лежали хлопушки и шарики, а за окном висели крест-накрест две колотушки, хорошенько вымазанные мелом!
«Отчего у тебя нет колотушки?» — спросил я его.
Он бросил на меня гордый взгляд, какой, должно быть, г-н Кювье бросает на г-на Жоффруа Сент-Илера, когда тот неосмотрительно атакует его в Академии наук*Речь идет о дискуссии двух естествоиспытателей: Этьенна Жоффруа Сент-Илера (1772—1844) и Жоржа Кювье (1769—1832), проходившей в марте-апреле 1830 года на нескольких заседаниях Академии наук. Жоффруа Сент-Илер был сторонником трансформизма, то есть учения о происхождении всех форм органического мира от одной или нескольких простейших форм в результате непрерывных превращений под воздействием среды; напротив, Кювье отстаивал теорию неизменности видов и на ее основе строил свои классификации и номенклатуры. Бальзак был сторонником концепции Жоффруа Сент-Илера; со ссылки на него начинается «Предисловие к „Человеческой комедии“». Впрочем, это не мешало писателю ни уважать Кювье, ни посмеяться над обоими в рассказе «Руководство для ослов, желающих выйти в люди» (1842, в составе сборника «Сцены частной и общественной жизни животных», русский перевод которого, выполненный В. А. Мильчиной, вышел в 2015 г. в издательстве «Новое литературное обозрение»)..
«Дурак! — словно бы говорил мне он. — Да будь у меня два су*10 сантимов., уж я бы сейчас ликовал, распевал, гарцевал, лупцевал наповал — пощады не давал! Зачем ты меня дразнишь?»
Я направился в бакалейную лавку. Мальчишка, привлеченный и зачарованный моим взглядом, пошел за мной следом. Он раскраснелся от удовольствия, глаза его заблестели... Он получил свою колотушку...
И не успел я оглянуться, как он взмахнул ею, огрел меня по спине и украсил мой новый, с иголочки, фрак первой крысой, глумливо вереща:
«Задом влип!.. влип!.. влип!..»
Я было уже разозлился.
А он бросился наутек, распугивая прохожих пронзительным, хриплым криком: «Задом влип!.. влип!..влип!..»
В этом мальчишке каждый узнает себя!..