Государство эпохи модерна, затевая крупные инфраструктурные проекты, параллельно создает культурные институции, призванные нормализовать перемены в сознании граждан. Освоение районов Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока в послевоенном СССР нуждалось в поддержке деятелей культуры, способных влиять на массовое географическое воображение. К их числу принадлежали молодые поэты 1960–1970-х годов, нередко из числа участников ударных строек. О чем сегодня может рассказать их творчество и как его исследовать, читайте в отрывке из коллективной монографии «Северные морские пути России».

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Северные морские пути России / Под редакцией В. В. Васильевой и К. А. Гавриловой. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Содержание

Осенью 2018 г. в рамках исследовательского проекта, составившего основу этой книги, я побывал в Игарке. Одно из впечатлений той экспедиции — сильнейшее внимание игарчан к текстам, репрезентирующим город. В период постсоветского демонтажа местной лесопромышленности богатые исторические и литературные репрезентации Игарки были переосмыслены как ресурс, позволяющий решать проблемы депрессивного города. Этой теме посвящен специальный сайт (блог Валентины Гапеенко), ее сделали одним из мотивов развития коллекции музейщики, «пересобравшие» экспозицию местного Музея вечной мерзлоты в период депопуляции города. Один из музейных проектов 2006 г. назывался «Архив возрождает город». В фонде музея можно было обнаружить не только коллекцию травелогов 1930-х, составленных иностранцами, посещавшими Игарку в период кампании по пропаганде этого советского проекта, но и рукописи переводов этих книг, подготовленные игарчанами 1990-х — начала 2000-х для тех из их компатриотов, кто пожелает узнать, как описали Игарку Отто Хеллер и Рут Грубер. Приобретенный в ходе этого путешествия сборник стихотворений «Поэтическая Игарка», составленный сотрудниками Музея вечной мерзлоты по материалам местной газеты за все время ее существования, стал одной из отправных точек моего продолжающегося исследования, посвященного систематическому анализу поэтических репрезентаций советского хинтерланда. Явления, характерные для постсоветской Игарки, в той или иной степени обычны для повседневного культурного ландшафта всей страны и являются фрагментом большой картины переосмысления советского символического наследия. Эта общая повседневность — следствие инфраструктурных решений, принятых несколько десятилетий назад.

«Поэт в России — больше, чем поэт». Крылатое выражение из поэмы Е. А. Евтушенко (1965) в своем первоначальном контексте было элементом дискурса освоения восточных районов СССР и описывало поэта как государственного деятеля, обращающегося к решению насущных проблем страны. Поэтический бум шестидесятых не ограничивался лишь столицей и крупными городами СССР, но имел национальные масштабы. Поэзия стала одним из инструментов кампании по строительству/обновлению советской территориальности на востоке страны, опиравшейся на сеть вновь возводившейся литературной инфраструктуры и формировавшей в центре и на местах новые дискурсы, практики и идентичности. Мне уже приходилось писать об историческом контексте и формах этой порожденной послевоенной эволюцией советского агитпропа кампании. В этой главе, посвященной анализу корпуса литературных репрезентаций Северного морского пути, я ограничусь лишь несколькими замечаниями по поводу генезиса, функций и методологии исследования советской географической поэзии.

Первой методологической рамкой этого исследования является концепция модерной территориальности — присущей современным государствам стратегии отождествления населения и территории. С точки зрения данной концепции кажущееся естественным восприятие государства, населения и территории как единого целого — относительно недавняя норма, характерная только для эпохи модерна. Тем не менее сконструированность этой логики часто остается невидимой для исследователей, принимающих как данность стоящую за ней оптику современного государства и попадающих таким образом в «территориальные ловушки», которые не позволяют рассматривать процессы в масштабах, выходящих за рамки государственных границ. История советского государства, как и любого из его современников, — история систематических опытов реактуализации этого отождествления.

Вторая методологическая рамка, связанная с работами представителей инфраструктурного поворота, позволяет видеть, что работа над массовым географическим воображением осуществлялась в этот период не только в СССР и требовала специального технического оснащения — инфраструктуры репрезентаций. Последняя представляла собой сеть культурных институций, соединявших «материальность» производства и распространения пропаганды (от настенных карт до кинокамер и печатных станков) с «социальностью» обслуживавшего их персонала, для которого был характерен особый этос, дискурсы и практики. Проникнутая «невыносимой модерностью» территориальность советского проекта во множестве своих аспектов опиралась на характерное для модерна обещание инфраструктуры, мыслившейся не только как инструмент, предназначенный для осуществления конкретных прагматических функций, но прежде всего как орудие модернизации советского общества, создания нового мира социальной гармонии, достижению которой должны были способствовать технологии. Идея систематической инфраструктуризации пространства страны, которая, обретая возможность конкуренции на международном уровне, включалась в мировую историю в новом качестве, была центральной идеей планового развития СССР, сформулированной к началу первых пятилеток.

Процесс инфраструктуризации включал в себя не только строительство промышленной инфраструктуры как таковой, но и предполагал (в силу статуса нематериального производства в советской табели о рангах — скорее имплицитно, чем эксплицитно) создание производственной инфраструктуры репрезентаций. Хотя исследователи процессов конструирования массового воображения, совсем как советские поэты, испытывавшие робость перед «настоящим» производством, иногда склонны пренебрегать ролью «материально-технологических» аспектов в создании системы репрезентаций, предложенная Лефевром концепция «производства пространства» предполагает, что за любой образной системой стоит инфраструктура, связанная с определенными материальностями и порождающая характерные социальности. Репрезентационные инфраструктуры Лефевра в данном случае должны быть вписаны в намеченную Д. Харви эволюцию исторической географии капитализма XX в., центральным процессом которой стал переход от рационализированной, «негибкой», связанной с национальным государством фордистской модели экономики к транснациональной постмодернистской экономике «гибкого накопления», использующей новые возможности транснациональной глобальной мобильности.

Репрезентационная инфраструктура советского государства строилась как инструмент «фордистской» индустриализации, а кризис ее совпал с глобальным кризисом «фордизма». В период первых пятилеток и форсированной индустриализации советская профессиональная литература превратилась в орудие привлечения рабочей силы на стройки фабрик и заводов. В 1950–1970-х гг., после демонтажа системы насильственной мобилизации кадров и взятия курса на происходившую под знаменем «поворота к человеку» урбанизацию районов освоения, литературные ячейки и писательские бригады, участвовавшие в проведении кампаний по пропаганде советских строек, снова стали неотъемлемым атрибутом промышленной инфраструктуризации советского пространства, прежде всего его восточных районов — Сибири, Севера и Дальнего Востока. Репрезентационная инфраструктура, бывшая инструментом советской индустрии с самого начала ее существования, представляет собой индикатор пространственной динамики советского проекта, позволяющий исследовать продуцировавшиеся ей прямые и косвенные социальные эффекты.

Двигаясь дальше по линейке масштабов от большой теории к теориям поменьше, заметим, что история советской репрезентационной инфраструктуры — один из кейсов истории интенсивного продвижения территории («бустеризма») как особой экспансионистской идеологии. Эта идеология оформляется в ситуации форсированного создания модерных территориальностей, как правило, в атмосфере явной или скрытой конкуренции, и предполагает формирование патриотических идентичностей на основе создающихся (или переосмысляющихся в качестве таковых) новых локальностей. История дискурсов, институтов и практик бустеризма — третий из источников методологического «вдохновения» нашего проекта — хорошо разработана на материале освоения американского Запада в XIX-XX вв., но, вероятно, лишь ждет своей разработки на материале советском.

Превращение поэзии в бустерский институт национального масштаба — не исключительно советский опыт. Хороший сравнительный кейс для нашего — участие поэтов в освоении американского Запада и создании современной территориальности Соединенных Штатов. Шестидесятые и семидесятые годы XX века были временем поэтического бума не только в Советском Союзе. Составитель американской антологии, подводившей итоги этого двадцатилетия, писал, в выражениях, чем-то очень похожих на те, которые выбирали в похожих контекстах его сибирские коллеги, о новой географии послевоенной американской поэзии, выплеснувшейся за пределы старых культурных центров, приблизившейся к многообразной повседневности и заполонившей всю страну. Подобная демократизация поэзии происходила и в СССР, отражаясь и в инфраструктурных реформах: после создания в 1957 г. Союза писателей РСФСР было открыто множество областных ячеек, и с точки зрения структуры занятости биография идеального «нового» советского поэта предполагала, по крайней мере на первых порах, сочетание литературных поисков с рабочей профессией. История позднесоветской литературной инфраструктуры СССР, создававшейся из «фордистских» побуждений как инструмент промышленной экспансии, тем не менее до известной степени повторяет процессы, характерные для «новой» американской поэзии, чье распространение по стране сопровождалось бунтом против стандартных культурных моделей, хотя опиралось не столько на заводы, сколько на университеты. Поэзия советских шестидесятых — семидесятых была представлена молодыми социальными группами, порожденными процессом расширения профессиональной литературной инфраструктуры. И либеральные неподцензурные шестидесятники, и представители авторской песни, и члены «русской партии» в той или иной степени расшатывали эту прагматическую, созданную прежде всего как «репрезентационную» отрасль индустрии, инфраструктуру, были ее «неожиданными» социальными последствиями.

Рабочим методом данного исследования является метод «дальнего чтения» (distant reading) корпусов литературных произведений, в данном случае — географических стихотворений. Термин «дальнее чтение» отсылает к традиции исследований, предполагающей обращение к массовой литературной продукции прошлого, оказавшейся по тем или иным причинам за пределами канона, однако в силу своей массовости пригодной для описания и картографирования системных культурных процессов эпохи. Будучи продуктом советской репрезентационной инфраструктуры, географическое стихотворение, посвящавшееся какому-то месту или территории, являлось реализацией ключевой для нее прагматики прославления. Задача географического стихотворения, жанр которого может быть возведен, с одной стороны, к придворной оде XVIII в., с другой — к стихотворному фельетону буржуазной прессы XIX в., не сводилась к прямому информационному или мобилизационному воздействию на аудиторию. Его главной задачей была репрезентация в общественно-политическом контексте инфраструктурного проекта, чаще всего подававшегося в связи с местом его реализации. Исследование перформативных аспектов создания и функционирования того или иного стихотворения (или чаще — корпуса стихов) о Северном морском пути, как правило, отвечавших задачам социалистического строительства, позволяет видеть их контекст, т. е. репрезентационные кампании, и в конечном счете общие паттерны советской инфраструктуризации Севера. Учет метаданных произведений, входящих в корпус (год рождения поэта, место его проживания на момент составления/публикации стихотворения, направления биографической мобильности), а также стереотипных (повторяющихся из текста в текст) репрезентаций северных портов, островов и мысов позволяет показать, какие институции были движущей силой подобных репрезентационных кампаний, как их участники предпочитали описывать задачи освоения Севера в тот или иной период, а иногда увидеть, как выстраивались в ходе этих кампаний отношения между центрами, ведомствами, индивидуальными агентами и пространствами освоения.

В этой главе на основе анализа корпуса советской географической поэзии, посвященной портам и маршрутам Северного морского пути (корпус из 253 стихотворений), я охарактеризую ход, движущие силы и доминирующие идеи советских репрезентационных кампаний, посвященных пропаганде СМП. В первой части главы я представляю результаты анализа корпуса в его совокупности, а также методологические проблемы, с которыми связано «дальнее чтение» подобного источника за большой период времени, во второй — уточняю предварительные выводы первой части, обращаясь к кейсам нескольких поэтических книг и биографий.