Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Люси Уорд. Прививка для императрицы: как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы. М.: Альпина Паблишер, 2024. Перевод с английского Алексея Капанадзе. Содержание
Утром 13 октября богато изукрашенная карета, запряженная восемью лошадьми, с тремя форейторами, выехала из ворот Зимнего дворца. Шторки на окнах экипажа были опущены. Внутри, скрытые от посторонних взглядов, сидели Томас Димсдейл и барон Черкасов, игравший роль его переводчика. Они выбрались из Петербурга и отправились в царскосельское имение правящей семьи, располагавшееся в 15 милях к югу от столицы.
За несколько часов до этого императрица отправилась в точно такой же путь, проведя беспокойную ночь, в течение которой по ее телу то и дело прокатывались волны боли, словно у нее начиналась простуда. Прививка начинала действовать, и пульс у Екатерины бешено участился. Она заранее велела своему врачу последовать за ней в ее загородный дворец, оставив Натаниэля в доме Вольфа. Ее сын Павел также еще не выехал в Царское Село: он начинал диетические приготовления к собственной прививке, для которой она надеялась предоставить зараженный материал из своего тела. Такой план стал порождением не пылких материнских чувств, а тонкой стратегии: императрица намеревалась побороть предрассудок, согласно которому прививочный процесс якобы вызывает смерть донора. Придворным сообщили, что государыня отправилась с кратким инспекционным визитом на одну из строек, — вполне правдоподобное объяснение, если учесть ее манию вечной перестройки и усовершенствования. Граф Орлов, ее фаворит и главный помощник-«силовик», как раз в это время был в отъезде (на охоте); никто не думал, что она решится подвергнуться прививке, когда его не будет рядом. До поры до времени истинная природа ее поездки оставалась совершеннейшей тайной почти для всех.
Царское Село, одно из тех загородных дворцов, куда в том же году несколько раньше Екатерина и Павел бежали от эпидемии оспы, разразившейся в Петербурге, поразило английского гостя, едва его экипаж въехал в ворота. Барочный дворец, построенный в годы правления Елизаветы и почти тотчас же переделанный итальянским архитектором Франческо Бартоломео Растрелли, являл собой какой-то узорчатый сказочный торт, выдержанный в бледно-лазурных и белоснежно-белых тонах. Его фасад 325-метровой длины, увенчанный сверкающими луковицами куполов, блестел позолоченной наружной штукатуркой и позолоченными же скульптурами. Томас, ошеломленный размахом этого «необычайно величественного» здания, был устроен в «государственных апартаментах» (их здесь было сорок, но все прочие, согласно тайным распоряжениям Екатерины, оставались пустыми, лишь кое-где появлялись слуги).
Не прошло и суток после прививки, а императрица уже чувствовала эффект воздействия двух крошечных капелек зараженного материала. «Похоже, она пребывает в подавленном настроении», — отмечал Томас. Следуя инструкциям своего врача, она ела простую пищу: так, в дневные часы первого дня после процедуры ее трапеза состояла из жидкого супа, вареной курицы и овощей. После обеда она поспала почти час и проснулась, чувствуя себя свежей. «Вечером она держалась весьма непринужденно и увеселенно [sic]», — записал Томас. Обстоятельные наблюдения за состоянием пациентки помогали ему сдерживать приступы острой тревоги.
На другое утро, после «довольно сносной» ночи, у Екатерины начали проявляться признаки заражения. Она сообщила, что стала чувствовать боль на внутренней стороне верхней части рук, как бы напротив проколов от ланцета. Тем не менее она была настроена уже более жизнерадостно и поведала доктору о состоянии своего кишечника (впоследствии она делала это каждый день). «На мой вопрос ее величество отвечала мне, что 13-го имела стул дважды, точно так же, как для нее привычно было в состоянии здоровом», — писал Томас в своих личных медицинских заметках с их характерными признаками — неровными петлями букв, кляксами, вычеркиваниями. Для Панина, взволнованно ожидавшего новостей в Зимнем дворце, врач подготовил более краткую ежедневную сводку менее интимного характера. В тот день он написал графу: «Ее величество превосходно отдохнула и находится в отменном здравии и расположении духа».
Завернувшись в теплый плащ (на улице было ниже семи градусов Цельсия), императрица по два-три часа ходила, пользуясь преимуществами свежего воздуха, которые считались центральным элементом нового прививочного метода. Эти долгие неспешные прогулки (после прививки ей предписывалось совершать их каждый день до появления первых оспенных пустул) вели ее сквозь сад голландского стиля, устроенный перед самым фасадом дворца, в парк, простиравшийся за садом, с уединенным павильоном-эрмитажем, гротом и озером, питаемым ближним ручьем.
С искусственного холма близ озера волнами спускались первые в мире «американские горки» (как их назовут позже) — заказанный Елизаветой и сооруженный по проекту Растрелли круглогодичный вариант ледяных гор, так любимых русскими. Эта конструкция змеилась вдоль крутого 300-метрового спуска и, пройдя над водой, доходила до островка. Вагончики поднимали на вершину склона при помощи лебедки на конной тяге. Когда императрицу в ее загородном дворце посещали гости, она больше всего любила скатиться по этим «летучим горам» на головокружительной скорости, ужасая спутников бесстрашным желанием испытать восторг от риска. Как-то раз колесо ее вагончика выскочило из бороздки своей дорожки, и Орлову, сидевшему сзади, пришлось напрячь все свои немалые силы, чтобы втащить повозку наверх, в безопасное место.
Оставшись в одиночестве посреди осеннего сада с последними опадающими листьями, терзаемая беспокойством императрица наконец отвлеклась от мыслей о рисках, связанных с прививкой, и стала мысленно планировать, как переустроить парк в неформальном английском стиле. «Я питаю глубокое презрение к прямым линиям и параллельным аллеям; я ненавижу фонтаны, мучающие воду, принуждая ее течь вопреки ее природе. ...Иными словами, в моей плантомании безраздельно правит англомания», — объясняла она в письме Вольтеру.
Вдохновленная гравюрами великолепных английских парков в имениях Стоу, Прайор-парк и Уилтон, с их озерами, плавными очертаниями и тщательно взращиваемыми «естественными» видами, она уже велела своим садовникам перестать подстригать царскосельские живые изгороди и кусты, позволив им не сохранять строгую форму. Теперь же прогулки дали ей время на размышления о фундаментальной перекройке своего сада — подобно тому, как она планировала амбициозные усовершенствования по всей империи. «Я никогда не сумела бы жить в таком месте, где я не могла бы сажать растения или строить, — писала она, — иначе даже самое прекрасное место на свете навевает на меня скуку. Я нахожусь здесь для этой именно цели — и я часто довожу садовников своих до безумия».
Вечером второго дня после прививки Екатерина пожаловалась, что в ее покоях слишком жарко, хотя температура в них была не выше обычно поддерживавшихся там 17 градусов Цельсия. «Ее величество жаловалась, что голова у нее буквально идет кругом; по ее словам, это головокружение, какое бывает в подпитии», — отметил Томас. Он прописал ей бокал холодной воды и прогулку в холодной комнате. Двойное охлаждение принесло пациентке облегчение, и доктор положил пальцы на развернутое к нему запястье императрицы. «Пульс ее хорош, однако довольно редок и все же не так хорош, как обыкновенно. Накожная теплота весьма умеренная», — записал он.
После простого ужина (жидкая овсяная каша, суп, манная каша) пациентка отвлеклась от забот, погрузившись в труды Вольтера. Недавно писатель прислал ей целую пачку своих сочинений, и она распорядилась, чтобы, пока она будет приходить в себя после прививки, ей ежедневно читал их 25-летний граф Андрей Шувалов, сын елизаветинского вельможи, большой ценитель западной культуры. Императрица всю жизнь любила чтение вслух (благодаря своей обожаемой гувернантке Бабет Кардель) и теперь могла вволю поразмышлять над сатирической повестью «Кандид» с ее язвительной критикой оптимистического мышления и нападками на разложение и жестокость нравов. Высмеивая умиротворяющую философию Панглосса, наставника Кандида («Все к лучшему в этом лучшем из возможных миров»), повесть подводит читателя к прагматичному выводу: чтобы достичь счастья, «мы должны возделывать наш сад». Практичная императрица быстро осознала послание, содержащееся в тексте, и отправила Вольтеру кедровые орешки из своего любимого Царского Села, чтобы тот посадил их в собственном саду. При этом она игриво сравнивала себя с одной из героинь повести — баронессой Тундертен-Тронк, «полагавшей, что ее замок — прекраснейший из всех возможных замков».
В последующие дни Екатерина придерживалась своей простой диеты, справляясь с «тяжестью» в голове и теле при помощи прохладных напитков и прогулок по нетопленому Большому залу своего дворца. Императрица принадлежала к числу «тех, кто любит всячески двигаться и смертельно ненавидит пребывание в постели», так что ей вполне подходил рекомендуемый Томасом режим частых прогулок на свежем воздухе и обильных физических упражнений. Врач ежедневно проведывал пациентку, задавая вопросы о симптомах и проверяя, регулярно ли у нее опорожняется кишечник (доктор считал: это признак того, что ее организм борется с вирусом). «Вид прививочных проколов — таков, каким ему и следует быть в сие время, и я убежден, что у ее величества появится оспа», — с облегчением отмечал он. Казалось, после той катастрофы, которой обернулись кадетские испытательные прививки, все наконец-то пошло по плану. Он написал Панину, предлагая сделать прививку Павлу на следующей неделе, когда пустулы его матери будут готовы дать зараженный материал для этой процедуры. Когда Томасу не хватало его фрагментарных познаний во французском, медика выручал услужливый Черкасов. Круглолицый барон, вечно находившийся где-то поблизости (за исключением коротких промежутков, когда он лежал с приступом подагры), был «человеком достойным и хорошим», писал врач Генри Николсу, от всей души желая при этом, чтобы рядом оказался именно его друг-полиглот, который мог бы помимо услуг переводчика еще и оказывать ему моральную поддержку.
Екатерина, с глубоким скептицизмом относившаяся к способностям своих придворных лекарей и вообще современной медицины после травматических переживаний, связанных с лечением ее от разных недугов, предпочитала всегда, когда это возможно, опираться лишь на восстанавливающую силу природы. В зрелые годы она видела, как умирают некоторые из ее ближайших компаньонов, и гневно обрушивалась на «тупиц»-медиков, жалуясь, что «едва ли средь них отыщется доктор, сведущий хотя бы в том, как исцелить укус клопа». Она отмечала, что лишь ее пес, судя по всему, чувствует себя отлично, «а ведь его не лечат никакие доктора». Высмеивая врачей, полагающихся на древние теории и сомнительные снадобья, она стремилась управлять собственным здоровьем посредством рациона, отдыха, умеренных физических упражнений и сочетания свежего воздуха с паровыми ваннами. Она обращалась к традиционным методикам кровопускания и «очистки» организма при помощи рвотных и слабительных, лишь когда ее симптомы никак не проходили и мешали ей работать.
В лице Томаса, сторонника постоянного и пристального наблюдения за пациентом, но лишь легкого медицинского вмешательства, Екатерина обрела врача, которого она могла уважать и которому могла доверять. Когда вечером четвертого дня после прививки он прописал ей четыре грана своей знаменитой рвотно-слабительной смеси каломели, измельченных клешней краба и «рвотного винного камня», она попросила разрешения воспользоваться тем небольшим запасом лекарств, который он привез из Англии, вместо того чтобы принять ту версию смеси, которую приготовил ее личный фармацевт. «Позвольте мне принять ваш собственный порошок — я предпочитаю его всем прочим», — упрашивала императрица, тем самым найдя прямой путь к сердцу своего врача. «Не отзывается ли в этом нечто романтическое?» — посмеиваясь над собой, писал он Генри.
Ежедневные консультации с Томасом по поводу ее здоровья дали Екатерине возможность разработать план по введению прививочной практики по всей Российской империи. Она настаивала, чтобы доктор предоставлял ей всевозможные сведения, расспрашивала его о сравнительных рисках натуральной оспы и прививки, интересовалась его рекомендациями по поводу оптимального возраста для прививки и того, как лучше готовить пациента к этой процедуре. Она стремилась узнать, каковы его идеи о том, как провести массовую прививку и при этом не распространять инфекцию. Государыне понравились его ответы, и она велела врачу записать его доводы, а кроме того, подробно зафиксировать, как идет прививочный процесс и у нее, и у ее сына. Из этих бесед императрице особенно запомнился один статистический факт. По оценкам Томаса, за свою жизнь он привил около 6000 пациентов, а умер всего один из них — трехлетний ребенок (да и то, как полагал доктор, причиной смерти стала не прививка).
Любознательность императрицы не ограничивалась вопросами, касающимися медицины. Ее по-своему зачаровывало квакерство (пусть оно и носило у Томаса характер скорее культурный, нежели практически-религиозный), и она выпытывала у него тонкости вероучения, сведения о котором она прежде находила на страницах Вольтера или французской «Энциклопедии». У Екатерины имелась масса вопросов. Она интересовалась у своего врача, проповедует ли он когда- нибудь, ведь квакерство, отвергающее институт священства, позволяет делать это всякому добродетельному человеку как мужского, так и женского пола. Томас, которому всегда неловко было выступать на публике, сознался, что пока «не получил влекущего к этому влияния или вдохновения от Святого Духа». Но прагматичную императрицу в любом случае больше заинтересовало то, что у Друзей, оказывается, принято исключать из своих рядов всех, кто избегает платить таможенные пошлины или занимается торговлей контрабандным товаром. Честность — та религиозная черта, с которой она могла вести дела, заметила она ему. «Что же до вдохновленности духом, то я вовсе этого не понимаю, однако же мне весьма по нраву пришелся сей принцип, воспрещающий оборот товара, насчет коего есть подозрение, что он ввезен незаконно, и я бы желала, чтобы мои морские побережья были уставлены квакерами».
Тихие послепрививочные дни быстро кончились. Когда Екатерина не вернулась в Петербург из своей «краткой инспекционной поездки на стройку», придворные вельможи, полагавшие, что ей давно уже пора возвратиться, выехали из города и отправились к ней в Царское Село. К немалому удивлению Томаса, несмотря на его частые встречи с императрицей и его приезд из дома Вольфа, сущего рассадника заразы, никто из новоприбывших не задавал ему никаких вопросов и, похоже, вообще не интересовался, почему он здесь. Еще примечательнее было то, что его августейшая пациентка, страдая от усиливавшихся побочных эффектов прививки, преспокойно развлекала своих гостей, как если бы ничего особенного не случилось. В середине каждого дня она покидала свои приватные покои и присоединялась к визитерам-аристократам до восьми вечера. Томас дивился: «В продолжение этого времени императрица изволила участвовать во всех увеселениях со своею обычною приветливостию, не показывая ни малейшего беспокойства по поводу того, что было с ней сделано. Она кушала по-прежнему с другими, оживляя весь двор особенным изяществом своей беседы, — качество, которым она отличается столько же, сколько своим достоинством и высоким саном».