Историк эмоций Барбара Розенвейн реконструирует самые устойчивые образы и представления о любви в западной культуре: как они сложились, трансформировались и как продолжают влиять на наши отношения сегодня. Публикуем отрывок о европейских стихах и романах XVI-XVII веков, посвященных чувственной свободе и ненасытности.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Барбара Розенвейн. Любовь: история в пяти фантазиях. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Перевод с английского К. Бандуровского. Содержание

Выше уже цитировалось написанное около 1600 года стихотворение Джона Донна, в котором он сравнивал свою любовницу с Новым Светом, а собственные руки — с нетерпеливыми искателями колониальных наслаждений:

Моим рукам-скитальцам дай патент
Обследовать весь этот континент;
Тебя я, как Америку, открою,
Смирю и заселю одним собою.*Перевод Г. Кружкова

Лично участвовавший в экспедиции Уолтера Рэли в Гвиану, Донн, несомненно, согласился бы с утверждением, что Новый Свет — «это страна, еще сохранившая девственность, которую никогда не грабили, не портили и не прикасались к ней» — словом, место, созревшее для захвата. На одной гравюре XVI века, изображающей высадку Америго Веспуччи в Америке, этот континент представлен в виде пышной, почти обнаженной женщины, с удивлением пробуждающейся ото сна. Она приветствует исследователя, который встречает ее изумленный взор пристальным взглядом, — его ноги твердо стоят на земле, а тело хорошо защищено броней. Держа в одной руке астролябию, символ научного прогресса Европы, другой он водружает флаг, украшенный крестом. Это изображение провозглашает безоговорочное превосходство Европы — мужского, неуязвимого и христианского континента. Герой-завоеватель Веспуччи готов «овладеть» женщиной, подчинить животных, все еще вольно пасущихся в нетронутой дикой местности, и погасить огонь, на котором поджаривается человеческая плоть, — за ним на гравюре следят туземцы, расположившиеся позади женской аллегории Америки.

Триумфальное завоевание европейцами «девственной» территории позволяет объяснить, почему художники эпохи Возрождения, гуманисты и поэты стали по-новому смотреть на древние эротические изображения. Ренессанс не «открыл» классическую древность — она всегда присутствовала в книгах, фресках и статуях, которые ценились и в Средние века. Однако новые интересы диктовали трансформацию прошлого. Поэт Пьетро Аретино (ум. в 1556 году), вдохновляясь гравюрами с изображением различных сексуальных поз, напоминающих настенные росписи Помпеи, написал к ним сопроводительные сонеты. Если у Петрарки жанр сонета становился способом выразить непреходящую любовь, то Аретино сделал его непристойным:

Бедра пошире раздвиньте, отринув страх,
Дабы мой взор насладился эдемским склоном
Ягодиц и несравненным, прелестным лоном,
Перед которым сердца полегли во прах.

Расцеловать Вас, моя дорогая, ах,
Страстно хочу, и Нарциссом кажусь влюбленным
Я себе — юным, преображенным
Зеркалом этим, что жадно держу в руках. *Перевод А. Пурина

Это был перевернутый мир венецианского карнавала, перенесенный с улиц в поэзию и потому вдвойне скандальный. Аретино показал нос церкви и респектабельности, утверждая, что демонстрировать эротическое «естественно». В письме одному из друзей он провозглашал: «Я отвергаю стремление к скрытности и тот отвратительный обычай, который запрещает глазам видеть то, что их больше всего радует». Аретино хотел прославить «предмет, что дан нам природой для сохранения рода» — а именно пенис, который «надлежит носить на шее в виде кулона или прикреплять к шапке, как брошку». Примерно одновременно с написанием этого письма Аретино заказал себе бронзовый медальон, на лицевой стороне которого был изображен его портрет, а на оборотной — личная эмблема поэта: голова сатира, полностью состоящая из пенисов и яичек.

В «Рассуждениях», еще одном дерзком сочинении Аретино, куртизанка по имени Нанна обсуждает, какое будущее она должна устроить для своей дочери Пиппы. Следует ли Пиппе стать монахиней, женой или шлюхой? Подруга Нанны Антония считает, что найти решение несложно, ведь сама Нанна практиковала эти занятия поочередно. Как выясняется, они почти не отличаются друг от друга: все это империи блуждающих рук. Например, сразу же после поступления в монастырь Нанна потеряла девственность, завела целый полк любовников, наблюдала за оргиями сквозь щели в стенах своей кельи и обнаружила, что всякое отверстие в теле можно использовать по эротическому назначению. Одним словом, Нанна резвится, подобно менаде, в лесах и горах воображения Аретино. После того как ревнивый любовник чуть не содрал с нее шкуру заживо, она попросила мать спасти ее от уединенного «спокойствия» и вскоре стала жить с мужем. Но от этого мало что изменилось, поскольку мужья едва ли в состоянии принести удовлетворение, в связи с чем любая жена вынуждена заводить любовников. Нанна и Антония весело обсуждают «благочестивых» жен, которые развлекаются со своими ухажерами — священниками, отшельниками и монахами. Один из этих любовников мог похвастаться «белым посохом длиной в ярд с красноватым наконечником», а другой обладал инструментом, толстым, «как ножка табурета, весь в бородавках, с красной дымящейся головкой». Что же касается куртизанок, то они наслаждаются теми же удовольствиями, да еще и зарабатывают деньги. Решено: Пиппа должна стать шлюхой.

Аретино издевался над обществом своего времени, когда многие итальянские семьи отдавали своих дочерей в монастыри, в которых не придерживались строгих нравов, либо потому, что у родителей не было достаточно средств на приданое, либо потому, что это считалось благочестивым поступком. Точно так же многие отцы и матери выдавали своих дочерей замуж за мужчин, подобных вымышленному мужу Нанны, — богатых, старых и живых лишь «потому, что он ел». Некоторые женщины действительно занимались проституцией или становились куртизанками, а иногда выходили замуж за одного из своих любовников. За отдельными исключениями (например, в искусстве и музыке, а также, согласно простонародным поверьям, в колдовстве), в Италии того времени для женщин существовало немного других профессиональных занятий. Поэтому Нанна и Антония обсуждали реальное положение дел, пусть и с допускаемыми сатирическим жанром преувеличениями.

Но говорили ли они о любви? По утверждению Аретино, именно этой теме и посвящены их дискуссии, ведь Нанна делится откровениями о том, что такое настоящая любовь. Тема секса в «Рассуждениях» сопровождается всевозможными формулировками, придуманными поэтами, которые воспевали любовь: перед нами и сладкие слова нежности («душа души моей, сердце моего сердца, жизнь моей жизни», заявляет один влюбленный, готовый наброситься на свою подругу), и страстная ревность, и цитаты из поэтических произведений, и сами ключевые слова — «любовь» (аmоrе) и «влюбленные» (amanti). Наконец, есть еще потомство, ибо, как учит монахинь один лжемонах, «природа счастлива, когда видит, что ее создания растут и плодятся». А по поводу любви, которую испытывает шлюха, Нанна поясняет: «Девка, она как жук-древоточец — любит того, у кого есть что погрызть, а когда грызть больше нечего, только вы ее и видели!» Так уж устроен этот мир.

Аретино проповедовал ненасытную любовь, наслаждался ею, смеялся над ней и изведал всю глубину той любви, которую удовлетворяет куртизанка, чья жизнь, заявлял он, «божественна», потому что наименее лицемерна. В такой формулировке присутствовал намек, невзначай предупреждавший о корыстолюбии самого Аретино: наилучшая жизнь для него — это деньги, соединенные с удовольствиями. О том, как разбогатеть, Аретино знал не понаслышке: его произведения были занесены в составленный церковью Индекс запрещенных книг, но вопреки — или благодаря? — этому их изучала пытливая читающая публика в разных странах. Аретино был одним из немногих людей своего времени, кто понимал, как воспользоваться преимуществами такого головокружительного «стартапа», как печатный станок. Зарабатывая на своих бестселлерах, он избавился от тирании покровителей, а самой популярной его книгой оказалось собрание писем — собственноручных посланий, смело опубликованных еще при жизни автора. Эти письма свидетельствовали о формировании вокруг Аретино широкого круга общения, что делало его одним из первых в мире лидеров общественного мнения. Тициан, близкий друг Аретино, несколько раз писал его портреты, а однажды использовал его в качестве натурщика для фигуры Понтия Пилата. К концу жизни Аретино стал знаменитостью: на оборотной стороне медальона, созданного в его честь, он был изображен уже не сатиром, а восседающим на троне импресарио, которому, склонив головы, отдают дань уважения четыре князя в античных одеяниях.

Даже несмотря на то, что Аретино разделял древний предрассудок о ненасытности женских сексуальных аппетитов, он предоставлял женщинам определенную свободу действий. В самом деле, ведь именно они руководят любовным действом, исполняя роль — в соответствии с мужской фантазией — чистых, послушных и старательных дев. Нанна рассказывает Пиппе, как притворяться женственной перед любовником, даже если он стар и уродлив или когда от него дурно пахнет: сначала она должна вздохнуть и покраснеть, потому что так выглядят «признаки любви, заставляющие пульсировать молот страсти». Ей следует вести себя так, как описано в «Руководстве для хорошей жены» (см. главу 3), за тем исключением, что в постели она должна прикинуться, будто ей нравится заниматься любовью со своим спутником. Все это, конечно, притворство, но ей удастся хорошо заработать. В то же время это тяжелая работа, ведь именно на женщине лежит бремя поддержания фантазии. Аретино подшучивает над легковерными мужчинами, падкими на ложь, но пишет в основном для них, предлагая им нечто вроде любви, существующей для удовлетворения их потребностей.

Столетие спустя традиция, основанная Аретино, переживала расцвет. Книги эротического содержания, заодно, как предполагалось, обучающие мужчин и женщин секретам служения ненасытной любви — собственной и чужой, — выпускались в избытке. Например, во Франции появились такие сочинения, как «Академия для дам» (L’Académie des dames) и «Школа для девушек, или Философия для дам» (L’École des filles, ou la philosophie des dames) (1655). Последняя работа была переведена на английский под названием «Школа Венеры» — на фронтисписе книги были помещены три дамы, радостно разглядывающие пенисы, которые можно было купить у продавщицы, а внутри присутствовали многочисленные изображения всевозможных «непристойных поз». Сюжет «Школы Венеры» сводится к соглашению между неким Роджером, влюбленным в наивную юную Кэти, и Фрэнсис, ее мудрой кузиной. Выполняя свою часть сделки, Фрэнсис посвящает несведущую девушку в то, каким образом одна «половина человечества е...тся с другой». Поскольку этим занимаются все, ничто не выходит за рамки дозволенного. Осведомленная леди перечисляет части тела, принимающие участие в сексе, используя для них как собственные, так и иносказательные названия — всевозможные вульгарные термины, какие только можно подобрать. Фрэнсис объясняет природу прелюдии для секса, описывает позы для полового акта и настолько образно восхваляет его удовольствия, что у Кэти «возникло большое желание попробовать себя в этом виде спорта». Чем она и занимается, во второй половине книги радостно описывая Фрэнсис свои приключения с Роджером. В дальнейшем сочинения вроде «Школы Венеры» становились отправной точкой для художественных романов.

Подобные произведения подрывали общественные устои и таким же образом воспринимались — предполагаемые авторы «Школы Венеры» были привлечены к суду и наказаны. Однако в книге оказался выдвинут радикальный аргумент, вложенный в уста Фрэнсис: «Я не считаю сладострастие грехом. Я уверена, что если бы женщины правили миром и церковью, как мужчины, то вот видишь, вскоре бы е...ю (fucking) признали вполне законной, ибо она не должна считаться даже проступком». Единственная причина, по которой мужчины называют это грехом, утверждает далее Фрэнсис, заключается в том, «чтобы не дать слишком много свободы женщине». Подобные идеи служили насмешкой над благочестивыми традициями, однако они вполне соответствовали новой науке XVII века, когда Ньютон, Галилей и другие ученые переосмыслили разрозненные тела как абстрактные «массы», каждая из которых оказывает на другую воздействие, ничем не сдерживаемое, если к ней не прилагает силу еще один объект. Точно так же мужчины и женщины были равны во влечении друг к другу, и этот факт неумолимо приводил к борьбе двух противоположностей и непостоянству в сексе. Потребности любви были столь же естественны, как вращение Земли вокруг Солнца.

Еще более точная аналогия: потребности любви так же естественны, как вечное движение гладких шаров по абсолютно ровной поверхности. Любовники в «Школе Венеры», даже несмотря на свои сексуальные контакты, вырваны из обычной жизни и исторического контекста. Все происходящее в «Школе Венеры» помещено в обстановку, отдаленно напоминающую антураж высшего класса, в котором появляется суетливая горничная, однако главные герои выступают преимущественно в качестве секс-машин, оторванных от родственных связей, принадлежности к церкви и конкретного места жительства. Они прокладывают собственный путь в мире, действуя согласно своим «воображению» и «страсти» — феноменам, которые примерно в то же время описывал философ-материалист Томас Гоббс (ум. в 1679 году). Для отношения Фрэнсис к беременности характерна предельная атомизация: прячь свой живот почти до конца срока, затем поезжай в деревню, роди ребенка и оставь его там. А еще лучше выходи замуж, чтобы все дети, которые могут появиться на свет, считались детьми твоего мужа — вне зависимости от того, так это или нет. Эта фантазия почти наверняка принадлежала мужчине.

Анонимными авторами подобной литературы, вероятно, почти всегда являлись именно мужчины. Тем не менее изучение документов парижской полиции того времени демонстрирует, что в изготовление и распространение таких сочинений были основательно вовлечены и женщины — по меньшей мере так обстояло дело во Франции. Кроме того, женщинам принадлежат раздающиеся в этих книгах голоса. Хотя изложенные в них истории, несомненно, возбуждали мужскую аудиторию, а изображаемые удовольствия имели фаллический характер, героинями их оказывались женщины. И сколь бы мужскими ни были эти фантазии, они так или иначе разрушали строгость христианской морали столь же неуклонно, как теория Коперника бросала вызов геоцентрическим представлениям о мире. Некоторые из героинь фривольной литературы, не столь чопорные, как двоюродные сестры в «Школе Венеры», даже рассказывали о радостях при совокуплении мужчин с мужчинами, женщин с женщинами, а порой и всех вместе.